– Ну и дура. Сейчас все берут. Кроме нас с тобой… А всё гордыня! Признайся, приятно отвергать гнусные предложения? А? «Я не такая!.. Я жду трамвая!»
Он замолчал и стал растирать левый мизинец руки, освобождая сердечный энергетический канал – к горлу подступила легкая, но уже знакомая опасная дурнота. Клементьева все поняла сразу:
– У меня есть валидол.
– Валидолом откупиться хочешь? Не выйдет! Спорю на ящик коньяка, что этот тип от тебя так не отстанет.
Чуть поколебавшись, Большая Берта призналась:
– Уже не отстал.
– Свидание назначил?
– Угу.
– Когда и где?
– Сегодня… в восемь, в ресторане «Ночной лев». Тут, на Васильевском.
Мышкин восхищенно стукнул себя кулаком по колену.
– Ну ты, Клементьева, блин, даешь! Это же не кабак. Ночной клуб! Безумно дорогой. И там одни бандюки собираются. Ну, может, еще их коллеги из родственной организации под названием «Единая Россия». Пойдешь?
Она вздохнула.
– Не знаю… Теперь нет, наверное.
Теперь глубоко вздохнул Дмитрий Евграфович, задержал воздух на шестьдесят секунд и медленно выдохнул, глядя вверх. Под потолком в мертвом свете энергосберегающей лампы, скрученной в стеклянную спираль, кружила мягкая ночная бабочка.
– Вот так и ты, – сказал Мышкин, указав на бабочку. – Как только что мы установили, твои результаты, согласно уголовно-процессуальному кодексу, юридически ничтожны. Он-то это понимает, твой соблазнитель?
– Да – кивнула Большая Берта. – Он знает. Ему нужно для себя. Для будущего, говорит.
– Для будущего… – кивнул Мышкин. – Задумал, значит, что-то. Потому что улики твои, несмотря на незаконный способ получения, – все равно большая ценность для некоторых наших коллег из Петропавловской больницы. Но вся гадость совсем не в этом. А в том, что ты, добровольно и по дурости, а я поневоле и по доброте сердечной, стали обладателями совершенно не нужной нам информации. Она осталась не только на бумаге, но и в наших головах. Ведь сказано: «Бойся первой мысли и первого движения души: они зачастую бывают благородными». Слышала?
– Кем сказано?
– А, – отмахнулся Мышкин. – Был двести лет назад такой французский гад и ворюга, член партии «Единая Франция», Талейраном звали…
– Бумагу можно сжечь, – продолжал размышлять Мышкин. – Но выбить информацию из наших голов можно только вместе с нашими мозгами… раз уж дело идет на миллионы. Теперь за наши с тобой жизни я не дам и рваного рубля. Ты мне вот что скажи: почему на меня все слила? Почему не на Литвака? Он же был с утра.
– Литвак с утра торчит в Петропавловской. Он и сейчас там. Он же там когда-то работал. Я и подумала, что он может оказаться лицом заинтересованным.
– Ах, вот как! – язвительно подхватил Мышкин. – Ты подумала! Поздравляю тебя с редким событием в твоей личной и профессиональной жизни. Но разве ты не подумала заодно, что я – лицо еще больше заинтересованное? Я заинтересован в том, чтобы мы с тобой остались в живых. И, по возможности, без телесных повреждений различной степени тяжести, влекущих длительное расстройство здоровья или смертельный исход.
– Так что же делать? – убито спросила большая Берта.
– Сейчас – молчать! – отрезал Мышкин. – Тишина! Хоть слово скажешь – изнасилую!
Клементьева потеплела и улыбнулась с легким кокетством.
– Ой, мужчина, вы только на словах такой смелый. А как до дела – ведь обманете, как всегда?
Он погрозил ей кулаком, закурил, откинулся в кресле и стал наблюдать за бабочкой. Она по-прежнему описывала резкие круги вокруг раскаленной лампы и вдруг коснулась ее и тут же мягким комочком медленно, кругами, упала на пол.
– То-то же, – проворчал Мышкин. – В следующий раз умнее будешь. Хотя следующего раза у тебя уже не появится.
Он стукнул кулаком по столу:
– Слушай мою команду! Иди в кабак да не опаздывай. Сейчас кавалеры не то что в мое время – по два часа ждать девчонку на свидании не будут. Там лопай, как можно больше и дороже, пей исключительно марочные коньяки, но не нажирайся, иначе погубишь всё. Нас погубишь. Так что прими, дорогая, взятку в виде ресторана на всю катушку, а козлу скажи так: дело ты сделала, но все материалы забрал шеф, то есть я, а он такая скотина, что может и не отдать – такой вот модус. Пересказать результаты ты не можешь, у тебя вообще нет памяти на документы и коньяк уже в голове… Да и вообще, без подписи шефа документы недействительны, а нести заказчику без подписи – плохая примета. Потому и не принесла. Вот видишь, и врать ничего не надо. А когда хорошенько поднапьешься, и вовсе скажи: пусть идет в прокуратуру – ведь все равно придется. А теперь давай мне все, что у тебя по этому Туманову, и вали отседова! Да и чтоб я тебя здесь никогда больше не видел с зареванной харизмой!
– Он… – робко произнесла Большая Берта. – Он сказал, что в прокуратуру никогда не пойдет.
– Это почему же?
– Говорит, у нас все законники продажные. От полицая до генерального прокурора.
– Так и сказал?
– Так и сказал.
– Что ж, здравом смысле ему не откажешь… Впрочем, нам еще лучше. Иди! То есть нет, стой! Самое главное: забудь про этого жмура все. Абсолютно все! Тогда и врать на допросе не придется. Закон не заставляет тебя все на свете помнить. Забыла – такой ответ любой прокурор примет.Когда Клементьева убежала, оставив после себя шлейф французских духов, он полез в ящик стола к Литваку – в самый нижний и в самый дальний угол. Здесь Мышкин хранил свои ключи от спирта, справедливо рассуждая, что в таком месте Литвак точно искать их не будет. Налил в химическую реторту ровно сто граммов, опрокинул и запил квасом из холодильника – старым и уже кислым. Включил компьютер, отсканировал все клементьевские бумажки, переписал файлы на тот же компакт-диск, где хранились программы Ладочникова, и стер с винчестера не только файлы, но и их следы. Бумаги сложил на секционном столе, щелкнул зажигалкой, но поджечь не успел.
Загрохотала дверь. На пороге стоял Литвак – веселый, шустрый, сверкающий улыбкой. С ним реаниматолог Писаревский – он тоже излучал бесконечную радость. И незнакомый мужик лет сорока, с огромной, как у Фридриха Энгельса, рыжей бородой и в белом грязноватом халате. Здесь Мышкин его никогда не видел, но борода показалась знакомой – большая редкость. Где он видел рыжего, Мышкин вспомнить не успел, потому что радостный Литвак вдруг оказался рядом, резко оттолкнул Мышкина от стола и схватил документы.
– Отлично! Великолепно! Просто замечательно, – приговаривал он, разглядывая бумаги. – Везде подпись Большой Берты. Твоей визы, мосье Кошкин, здесь нет. Очень хорошо! – одобрил он. – Молодец, Полиграфыч, ты всегда был сообразительным пацаном. Не стал визировать всякий бабский бред. Даже спалить их хотел. Но ведь этим бумажкам, вообще-то, цены нет, точнее, есть и немаленькая. А ты так по-дурному… Не быть тебе, Дима, президентом России. Так и помрешь честным и нищим дураком. Божий человек, понимаете ли…
Мышкин молча пошел к своему столу и выключил компьютер. Компакт-диск Ладочникова оставался в дисководе.
– Эй, эй! – закричал Литвак. – Что так торопишься? Порнуху, небось, смотрел? Я тоже, может, хочу посмотреть голых баб.
Он подмигнул. Внезапно Писаревский и рыжий схватили кресло вместе с Мышкиным и оттащили в сторону. Рыжий, словно клещами, впился Мышкину в плечи, а Писаревский деловито и ловко коричневым скотчем примотал Мышкина к креслу. Теперь руками Мышкин пошевелить не мог. Ноги остались свободными – скотча не хватило.
Литвак включил компьютер. На мониторе появился запрос на логин и пароль. Литвак обернулся к Мышкину.
– Ну, друг наш бесценный, что я должен вписать? Диктуй.
Мышкин молчал.
– Вот ты какой! – с детской обидой протянул Литвак. – Плохой человек. Не хочешь давать доступ в систему. Пароль у тебя, конечно, сверхсекретный, год надо подбирать. Столько ждать я не могу. Но… мы тоже кое-что умеем. Гениальность твоего пароля в том… – Литвак сделал сначала печальную паузу, но потом с неожиданной радостью закончил: – В том гениальность, что никакого пароля не существует вовсе!
И он нажал на ввод. Система открылась.
– Ну, какой хакер способен подобрать пароль, которого нет? – усмехнулся Литвак. – Нет такого хакера во всем свете.
Первым делом Литвак запросил список недавних документов. Мышкин едва не застонал – как он мог забыть! Только бы компакт-диск не запустился автоматически. Правда, автозапуск Мышкин запретил, но кто знает, как поведет себя старый компьютер.
– Список есть, а где файлы? Стер, что ли? Скрыть решил от хороших людей? – огорчился Литвак.
Он дал компьютеру команду на восстановление файлов. И получил отказ.
– В два прохода, стер, конечно… Оригиналы решил спалить, а копии все-таки сделал. И где они? Куда записал? Где диск? Зачем записал? Для продажи? Или для шантажа?– Никому твои дерьмовые файлы не нужны, – угрюмо заявил Мышкин. – Их и за копейку никто не купит. Они не имеют юридической силы.
Литвак умолк и впился взглядом в его лицо.
– Так, значит, ты решил, что товар неликвидный? – недоверчиво спросил он.
– Сам подумай: какой дурак возьмет липу? Ты, что ль? Больше она никому не нужна. Даже прокурору.
– Как знать, как знать… – покачал головой Литвак. – Говоришь, не имеют силы…. Сейчас нет, а завтра могут и поиметь.
И он отправил весь список в компьютерную корзину, потом очистил ее. Поразмыслил и дал команду на полное форматирование всех жестких дисков. В считанные секунды винчестер стал абсолютно чистым.
– На всякий случай, – будто извиняясь, пояснил Литвак. – Мало ли что там у тебя спрятано…. Может, троян какой-нибудь. А теперь точно знаешь: вирусов у тебя нет.
Он выключил компьютер, и Мышкин снова едва удержал вздох – теперь облегчения. Диск остался в приводе.
Литвак тем временем рылся у Мышкина в ящиках стола. В глубине самого нижнего обнаружил конверт с двумя дисками.
– Что здесь? – спросил он.
– Так, кино… – нехотя ответил Мышкин. – «Титаник» на английском. Да ты же видел.