– Не обкакался наш пассажир? – обернулся Денежкин.
Сержант Бандера шумно и с фырканьем, словно старый мерин, втянул воздух.
– Да не, вроде.
– А что у него на руке?
– Так наручники, – удивленно ответил громила. – Вы ж приказали. Сейчас начнут ему кости ломать.
– Нет, что там еще?
На левой руке Мышкина были прекрасные японские часы в черном титановом корпусе, герметичные, со светящимися стрелками и автоподзаводом – подарок Регины к защите кандидатской.
– Котлы, – доложил Бандера. – Клевые!
Он расстегнул браслет, поднес часы к уху, встряхнул и удовлетворенно кивнул.
– Сами заводятся. Подойдут? – протянул он часы Денежкину.
Капитану хватило секунды, чтоб оценить, и ситизьен мгновенно исчез в нагрудном кармане его темно-голубой форменной безрукавке с жирной полосой грязи на воротнике.
– Между прочим, именные, – угрюмо предупредил Мышкин. – С дарственной надписью. Там имя и фамилия.
Денежкин кивнул: он принял к сведению.
Мышкин глубоко вздохнул, решив, что с потерей часов у него появились какие-то права или хотя бы послабления.
– А теперь скажите честно, мужики, – заговорил он. – Зачем меня взяли? Зачем выдумали про убийство? Почему правду не сказали? Я ведь и так согласился с вами ехать. Сначала…
Денежкин обернулся на четверть оборота и брезгливо спросил:
– На хрен ты мне нужен!
– Тогда тем более: зачем забрали?
– Потому что ты – убийца, – равнодушным и оттого особенно страшным тоном ответил капитан. Ты убил молодую красивую бабу. Сработал на доверии. Зачем ты ее убил, а, мужик?
Мышкин не ответил, потому что лицо капитана Денежкина скукожилось и поплыло куда-то вбок. Поплыла, теряя очертания, и физиономия сержанта Бандеры. При этом она несколько раз изменилась, словно пластилиновая, и из человеческой превратилась в собачью морду африканского павиана. «Ну, теперь хоть ясно, кто они на самом деле, – успокоился Мышкин. – Недолго же они притворялись людьми, к тому же полицейскими…»
И словно в подтверждение, водитель растаял в воздухе, превратившись в тонкое облачко дыма, тотчас сдутое встречным ветром. Теперь форд с ревом летел по набережной самостоятельно, но, тем менее, – с большим мастерством. Где надо, форд притормаживал и снова прыгал вперед, потом круто завернул вправо на Литейный и сейчас же влево – на Шпалерную и резко затормозил у подъезда Большого дома [51] .
Тут в грудь Мышкину кто-то вонзил железный кол, и, благодаря боли, Мышкин обо всем догадался: «Ну, конечно же… Сейчас проснусь. Или через секунду. Нет, через пять».
Но он не проснулся ни через пять, ни через двадцать секунд.
– Или сразу в СИЗО? – спросил водитель; он, оказывается, никуда не исчез.
– Пока здесь, – ответил Денежкин и крикнул Мышкину: – Станция! Пассажир, вылезай!
Мышкин не шевельнулся. Он снова ничего не видел вокруг и не слышал. И даже не почувствовал, как его вытащили из машины, подхватили с двух сторон и поволокли к подъезду.
Здесь его, как столб, прислонили к стене, окрашенной серой масляной краской. Пока капитан объяснялся с часовым, Мышкин почувствовал свои ноги и стал на них тверже. Потом его, все еще ослепшего и оглохшего, повели по широкой лестнице с серыми гранитными ступенями и перилами на пузатых гипсовых балясинах. Провели мимо громадной мраморной доске с высеченными золотом именами и званиями погибших сотрудников. Старый скрипучий лифт доставил их на четвертый этаж, и Мышкин очутился в длинном, с полкилометра, коридоре с черной лентой ковролина на полу. Все это он уже скоро вспомнит и восстановит в памяти до мельчайших подробностей, а сейчас он только чувствовал, что из глаз по щекам медленно стекает что-то соленое, напоминающее вкусом физиологический раствор. Он стекал с лица и капал на грудь и на пол, но это был не физраствор, а что это было – Мышкин никак не мог вспомнить, но был уверен, что когда-то знал, что за жидкость, откуда берется и при каких условиях диссимилируется. А если знал, то, значит, непременно вспомнит, и волноваться не о чем. И как только Дмитрий Евграфович успокоился, к нему немедленно вернулись зрение и слух.
Остановились у двери со стеклянной табличкой: «Ст. дознаватель Шарыгин А.И.».
– Стоять и ждать! – скомандовал Денежкин. – Не вздумай дергаться. Через пост не пройдешь. Мониторы через каждые три метра. Два шага отсюда – попытка к бегству. Я предупреждал: сержант Бандера любит это дело.В подтверждение Бандера показал зубы с двумя стальными фиксами на резцах. Мышкин начал усиленно вспоминать, кто такой Бандера и что он любит, но решил оставить на потом. Но на всякий случай спросил:
– Мы с вами встречались?
Тот снова показал стальные коронки.
– «Мы странно встретились и странно разойдемся!» – ответил Бандера цитатой из популярной блатной песни.
– Доктор под фраера косит, – отметил Денежкин. – Под сумасшедшего фраера.
Бандера весело спел из другой песни:
Собака лаяла
На дядю фраера!..
– Концерт окончен, – недовольно объявил капитан и скрылся в кабинете Шарыгина.
Мышкин сел на жесткую скамью, покрытую черным дерматином, прислонился к холодной стене и заставил себя ни о чем не думать. Горели запястья под кольцами наручников. Он осмотрел их и не нашел замка. Одноразовые, значит. Американские. Скрытое орудие пытки: запястья распухают, ребристая пластмасса врезается в них все сильнее. Часа через два он может от боли потерять сознание.
Над головой Мышкин услышал громкий щелчок: электрические часы показали половину пятого.
Из кабинета Шарыгина вышли двое кавказцев, оба в металлических наручниках. У одного не было глаз, только две едва заметные черточки в сплошной багрово-синей опухоли. Лицо другого вообще отсутствовало – сплошная кровавая маска. Их вывел сержант Бандера.
– Морды к стене! – приказал он и каждого ткнул резиновой дубинкой в затылок. – Теперь на колени! – и подрубил обоих ударами дубинки сзади.
Оба рухнули на колени, один взвыл, другой смолчал, заскрипев зубами.
– Стоять прямо! Не садиться! Не оборачиваться! Не разговаривать! С дерьмом смешаю, – пообещал сержант Бандера. – Или свиное сало жрать заставлю.
И вернулся в кабинет.
Кавказцы постояли с минуту на коленях, перебросились словами на своем языке и сели на пятки. В ту же секунду дверь кабинета Шарыгина распахнулась, вылетел сержант Бандера. Резиновая дубинка обрушилась на спины кавказцев, оставляя на их пиджаках пыльные следы.
– Кому сказано – не сидеть, чурки поганые! В следующий раз – по башке.
Один по-прежнему молча стал на колени. Другой тихо застонал и снова получил дубинкой по спине.
– Кому сказано, чернозадый, – молчать!
Мышкин закрыл глаза и отключил себя от всего внешнего, погрузившись, хоть и с трудом, в состояние пустоты.
Часы показали пять утра, когда он услышал голоса в коридоре. Громила привел еще одного кавказца – пожилого, седобородого, в дагестанской папахе.
– Вот, – сказал ему Бандера. – Вот товар, – он указал на стоящих на коленях. – Не испортился. Только чуток поистрепался, – ухмыльнулся он.
Не глядя на Бандеру, старый кавказец достал из бокового кармана пиджака большой пергаментный конверт и брезгливо протянул Бандере. Сержант извлек из нее пачку зеленых кредиток и быстро, профессионально пересчитал.
– Нормально, – заявил он, достал из кармана ключ и отпер наручники у того, кто тихо постанывал.
– На выход! – приказал он.
Молчун протянул к нему руки.
– Ну, брателло, мне некогда, – развел руками Бандера. – И нечем. Ключ потерял. Сам откроешь дома. Лет через двадцать.
– Сколько стоит ключ? – спросил старик.
– Двести зеленых, как знамя Пророка.
Кавказец порылся в карманах и достал розовую кредитку.
– Только русские. Пять тысяч.
– Сойдут.Очередной щелчок над головой. Семь часов. Мимо просеменил мелким шагом толстяк в белых брюках, в белой безрукавке. На голове ни единого волоска. Даже бровей нет. Он скользнул равнодушным взглядом по лицу Мышкина и скрылся за дверью. Через минуту показался капитан Денежкин.
– Мышкин! – скомандовал он. – К дознавателю! На допрос! – и внимательно посмотрел Мышкину в лицо.
Дмитрий Евграфович понял. «Страх на моей морде хочешь увидеть. Не дождешься! – со злобой мысленно сказал ему Мышкин. – Сегодня ты заставил меня не бояться вас, тварей. За что тебе большое спасибо».Перед ним сидел тот самый толстяк. Вблизи Мышкин рассмотрел его получше. «Пацан, и тридцати нет, а старший дознаватель. Быстро у вас карьеру делают!»
– Гражданин Мышкин? Дмитрий Евграфович? – отрывисто, словно продолжая свою мелкую рысцу, спросил толстяк.
Мышкин медленно, с достоинство кивнул.
– Оглох, скотобаза?! – визгливо крикнул Шарыгин. – ФИО – живо!
– Не понял вас, – вежливым профессорским тоном сказал Дмитрий Евграфович.
– Фамилия? Имя? Отчество?
– Ах, вот вы о чем. Мышкин Дмитрий Евграфович.
– Год рождения?
– Одна тысяча девятьсот семидесятый, пятнадцатого января, город Полтава, Малороссия.
– Место жительства? Прописка?
– Санкт-Петербург, Седьмая линия, дом двадцать пять, квартира двадцать пять.
– И квартира двадцать пять? – переспросил толстяк.
– Именно так.
Шарыгин попыхтел и вдруг замолчал. Он часто и поверхностно дышал, взгляд мелко шарил по комнате, перескакивая с предмета на предмет. На бритом черепе выступил мелкий пот. Правая рука с карандашом мелко задрожала, и Шарыгин придержал ее левой.
Мышкин слегка потянул носом воздух. Алкогольным перегаром не пахнет. «Паркинсон, что ли? Рановато, – подумал Дмитрий Евграфович. – А так чистая абстиненция».
– В коридор! – приказал ему Шарыгин. – Ждать вызова. Мне позвонить надо. Секретно.
Мышкин вышел, удивляясь: зачем объяснять? Будто разрешения спросил.
«Что тебя так обеспокоило? Ей-богу, похмелюга, – размышлял Дмитрий Евграфович. – Но где выхлоп?»
– На допрос! – через пять минут крикнул ему Бандера.