Фрезе подошел к окну и открыл его. Солнце озаряло море крыш, простирающееся во все стороны с высоты почти шестого этажа. Казалось, будто телефонные провода колышутся в раскаленном воздухе. Из соседней трубы тянулся тонкий голубоватый дымок, а чуть поодаль изрыгала сажу фабрика.
У самого окна шумела и чирикала стая воробьев. Серое облачко пребывало в возбуждении. Обычно Фрезе делился с птицами завтраком, но в тот день он об этом забыл. Голова гудела: что дальше? До сих пор частные уроки для ленивых и отстающих учеников помогали сводить концы с концами. Но деньги на последние объявления были потрачены зря. Никакого отклика.
Фрезе взялся было за книги, но беспокойство оказалось сильнее жажды знаний. Греческие буквы поплыли у него перед глазами. Нет, учиться в таком состоянии было решительно невозможно!
Молодой человек раздраженно смахнул книгу со стола. Чертовы книги! Проклятая учеба! И почему только он не стал столяром, каменщиком, кровельщиком или сапожником?! Эти хотя бы на хлеб всегда заработают, а ему, о боже, грозил голод! Разумеется, когда кончатся последние марки, настанут голодные времена!
– Ну что ж, посмотрим, – сказал Фрезе, охваченный приступом черного юмора. – Кажется, человек способен жить без еды неделями. Суччи [15] это доказал. Стану художником голода, как он, а не учителем гимназии. Суччи-то уж точно лучше зарабатывает. – Он растянулся на диване и накрыл ноги подолом шлафрока. Именно в таком положении молодому человеку думалось лучше всего. Что за ерунда?! В конце девятнадцатого века никто уже не умирает от голода. Ему помогут. Но кто?! Вот фрау Мёринг вызвалась. Нет уж, лучше голодать, чем жить на милостыню! Неужели ему больше нечего заложить? Осталась еще одна ценная вещь, по которой давно ломбард плакал: серебряные карманные часы. Их Фрезе получил в подарок на совершеннолетие. Отец, должно быть, долго экономил и откладывал, чтобы их купить. Несчастный, любимый, добрый, смешной отец! Он был кантором в Нижнем Диттерсдорфе, деревне в округе Бельциг. Большой оригинал: невероятно длинный, пугающе худой, всегда в больших синих очках, придающих его острому птичьему лицу сходство с филином. Любящее отцовское сердце хотело избавить единственного сына от уныния деревенской жизни. Франц должен был добиться бо́льшего. Юноша отличался усердием, а покойная мать оставила ему небольшой капитал, так что все сложилось само собой. Денег, однако, было немного, так что старик последовал совету знакомого, толстого Ноймюллера из Вассерхофа, и крайне неудачно вложился в ценные бумаги. Сбережения сына оказались потеряны, и как-то утром мужчину нашли мертвым в собственной постели. Угрызения совести свели его в могилу…
Отец предстал перед внутренним взором Фрезе, будто живой. На сероватом сухом лице его всегда отражалась страстная самоотверженность. Между крыльями костистого носа и ртом залегли две глубокие морщины. Снимая очки, мужчина превращался в олицетворение наставничества. Этот сухопарый старец внушал ужас, производя впечатление человека, который никогда в жизни не ел досыта. Чтобы дать своему сыну хорошее образование, он и в самом деле довольствовался хлебом без масла и разбавленным кофе. Надежда прижать к груди Франца, ставшего кандидатом филологических наук и уважаемым учителем высшей категории, помогала ему с легкостью переносить лишения. Однако молох спекуляций разбил его надежды, и старик умер, достигнув предела самоотречения.
Солнце поднималось все выше и выше. В маленькой мансарде становилось невыносимо душно. Франц по-прежнему праздно лежал на диване. Желание учиться как корова языком слизала. Из-за забот он плохо спал последние ночи. От жары и духоты молодого человека сморило. Он закрыл глаза и задремал. Проснувшись, Франц ощутил невыносимый голод. Он посмотрел на часы: почти час пополудни. Со вздохом он поднялся, однако тут же в нерешительности сел обратно.
– Есть хочу, – сказал он самому себе. – Будь я хоть чуточку мужественнее, постарался бы побороть это отвратительное чувство голода. Можно хотя бы попробовать, насколько меня хватит. Поголодать хотя бы один день. Но…
Молодой человек снова вскочил. Черт побери! Успеется, когда закончатся последние гроши. Быть может, именно за кружкой пива в голову придет спасительная идея! К тому же он хотел еще раз спросить в газете «Тагесблат», не пришло ли какое-нибудь письмо на его имя… Франц судорожно сбросил старый засаленный шлафрок и натянул черный сюртук, самый дорогой из имеющихся у него предметов одежды, который он надеялся носить до самого государственного экзамена: для него требовалось надеть фрак.
Выйдя в коридор, молодой человек заметил, что дверь в кухню приоткрыта. Мёринг утюжила ворот рубашки и думала о несправедливости мира.
– Я иду обедать, фрау Мёринг! – прокричал Фрезе в сторону кухни. – Вернусь к трем часам, если кто спросит.
– Это едва ли, – отозвалась фрау Мёринг и ожесточенно загрохотала утюгом.
Дверь захлопнулась. Франц спустился по покосившимся вытершимся ступеням. На лестнице лежал неизменный тонкий слой пыли, освещаемый тусклым светом, падающим через глубокие узкие окна. В доме, в котором жил будущий кандидат наук, размещалось шестьдесят семей, одна беднота, сдающая жилье и клетушки на одну койку другим беднякам, так что во всем здании с флигелями и пристройками обитало человек двести. Все это напоминало огромный муравейник, особенно ранним утром, когда большинство квартирантов торопились на работу, или вечером, когда они возвращались на заслуженный отдых. Двор всегда полнился детским гомоном, ребята играли в прятки за мусорными баками и упражнялись в ловкости на стойках для выбивания ковров.
Франц свернул в боковую улицу, на которой находился небольшой кабачок, где он обычно столовался. Это был чистенький симпатичный подвальчик с посыпанным белым песком полом. Столы покрывали не скатерти, а вощанки с черно-белым орнаментом, а на тарелки клали бумажные салфетки с натюрмортом и надписью «Вильгельм Груле, обед за 50 пфеннигов. Эльзассерштрассэ 102» в углу. Обладающий внушающими уважение габаритами герр Груле сам стоял за невысокой стойкой, на которой красовались накрытые стеклянными клошами блюда, полные бутербродов, венских колбасок, рольмопсов, селедки и прочего.
Войдя, Фрезе осмотрелся по сторонам в поисках свободного столика. В нынешнем положении он чурался компании. В заведении, однако, было полно народу, причем не самого скверного. Большинство клиентов являлись, судя по всему, мелкими торговцами, видимо коммивояжеры из соседних лавочек, к ним примешивались бедные студенты, привлеченные «дешевым обедом».
Не найдя совсем уж пустого стола, Франц выбрал самый свободный рядом с буфетом. За ним сидел только один молодой человек, оригинальное лицо которого Фрезе уже неоднократно замечал у папаши Груле. Лицо для нашей невеселой эпохи было и в самом деле выдающимся: круглое, розовое, с лишенным переносицы задорно вздернутым носом, над которым созерцали мир бесконечно удивленные такому странному соседству серьезные глаза. Тонкогубый рот, скрытый небольшой бородкой, вполне соответствовал глазам, тогда как подбородок, круглый как апельсин и разделенный надвое смешной бороздкой, скорее составлял компанию носу. Всякий, завидев этого молодого человека с нелогичным лицом, сначала дружелюбно ухмылялся, а потом едва не пугался, ощутив на себе тяжелый взгляд. Обладатель противоречивого лица научился, однако, сглаживать такое впечатление, хлопая своими элегическими глазами и поднося к носу указательный палец, отчего нос становился длинным, а его обладатель – похожим на лектора.
– Вы позволите? – спросил Фрезе и выдвинул стул напротив незнакомца.
– Пожалуйста, – дружелюбно ответил тот, сделав фирменный жест.
Франц подождал, не разразится ли молодой человек речью, но ничего подобного не произошло, так что он сел и заказал у официантки обед и кружку пива.
Сосед по столику, сохраняя многозначительное выражение лица, стал с очевидным интересом изучать Фрезе, по-прежнему ничего не говоря. Затем он поерзал и внезапно совершенно светским тоном поинтересовался:
– Прошу простить мое любопытство: вы, случайно, не герр Фрезе?
Франц в удивлении оторвал глаза от тарелки.
– Вы меня знаете?
– Что вы, только мельком и по фамилии, – ответил тот. – Мы с вами живем в одном доме, точнее, я – в дворовом флигеле, справа, в нижнем этаже. Полагаю, мы, так сказать, коллеги, хоть и с разных факультетов. Позвольте представиться: Рейнбольд, изучаю теологию.
Оба приподнялись и слегка поклонились друг другу со словами:
– Очень приятно!
После этого они снова сели.
Рейнбольд погладил себя по носу указательным пальцем правой руки. Очевидно, нелепость собственного лица стала ему особенно малоприятна после того, как он сообщил новому приятелю о своей будущей профессии.
– Удивительно, каким неожиданным образом иногда сходятся люди, – сказал он. – Я знаю, что вы тут частенько бываете. Папаша Груле кормит неплохо, а главное, для таких, как мы, недорого. Могу ли я поинтересоваться, скоро ли ваш экзамен?
– Увы, не скоро, – признался Фрезе, закончивший трапезу и отодвинувший тарелку в сторону. – К сожалению, – он вздохнул. – Я мог бы уже к нему готовиться, но внешние обстоятельства непреодолимой силы встали на моем пути. Не так-то просто прокладывать себе дорогу, когда у тебя нет средств к существованию!
– Боже ж ты мой, кому вы это говорите! – встрял Рейнбольд. – У всех нас, бедных студентов, дела, похоже, обстоят более-менее одинаково. Все время уходит на частные уроки – жить-то на что-то надо! На подготовку к экзаменам обычно остаются только ночи. Как мне это знакомо! Какая тоска! Не избавь меня счастливый случай от горькой нужды, сидеть мне сейчас домашним учителем в поместье и злиться на невоспитанных сорванцов, вместо того чтобы заниматься собственной учебой!
– Как бы я хотел получить место домашнего учителя, – позавидовал Фрезе. – При умеренной нагрузке в деревенской тиши работаться должно просто замечательно. Всегда этого хотел, да и в нынешней ситуации такое место было бы весьма кстати. Я уже несколько недель не мо