– Спокойно, папа! Я сейчас со всем разберусь. – Макс вошел в садовый салон и пожелал стоящим на веранде доброго утра, после чего шарахнулся сначала от незнакомого ему Фрезе, а потом от мастерового, воздевшего при его появлении обе руки, будто верховный жрец из «Волшебной флейты» в мольбе к Осирису.
– Бог ты мой! – воскликнул Макс. – Хаархаус, Адольф, на что ты похож?! Откуда ты явился в таком виде?!
Тот, кого сочли за мастерового, издал радостное бульканье и бросился в объятия Макса. Окружающие были вновь поражены. Как и до того со студентом, им не оставалось ничего, кроме как качать головами. Для Тюбингена это было чересчур.
– Я требую немедленного объяснения, Макс! – взревел он.
Граф Тойпен, дипломатическое искусство которого не дало никаких плодов, пожал плечами:
– Присоединяюсь…
Объяснить случившееся оказалось, однако, нелегко. Макс рассказал, что знал. Вечером он поехал в Шниттлаге, чтобы повидаться со своим другом Хаархаусом. Старый советник Кильман, конечно же, приготовил неизбежный «ост-индский» пунш: взяв по одной бутылке Клико и рауэнтальского, полбутылки рома, три ложки кюрасао и пробормотав над смесью волшебные слова: «Упсто-ля-перта-сумсум». Последнее было абракадаброй, но обязательной вишенкой на торте. Неизбежным было и действие пунша: нарастающее удовольствие, переходящее в безудержное веселье, сменяющееся внезапной усталостью. На первом этапе доктор Хаархаус согласился ехать с Максом в Верхний Краатц, на последнем оба уснули в экипаже. Посреди леса они перевернулись.
На этом месте мастеровой, внезапно оказавшийся знаменитым африканистом, хлопнул Макса по плечу и с видимым трудом, хрипло, но вполне разборчиво изрек:
– Верно! Там я и остался лежать!
– Совершенно невозможно, Хаархаус, – возразил Макс. – Ты плохо помнишь, что случилось ночью. Мы погрузили тебя назад в повозку, поехали дальше и тут уложили в кровать… Ридеке, твой выход! Ты уложил герра доктора в кровать?
Ридеке одновременно замотал головой и закивал, что выглядело весьма странно.
– Да, – ответил он, – я уложил его в кровать, с помощью Штупса, но это был не герр доктор, а… – он указал на Фрезе, – вот тот господин…
– А вы кто? – спросил Макс.
– Моя фамилия Фрезе, – вежливо ответил тот.
– И вас мы погрузили в нашу повозку?.. Так мы вас перепутали с доктором Хаархаусом! Получается, вы тоже лежали в лесу и крепко спали! Дедушка, папа, мама, Бенедикта, мальчики – держите меня семеро! Вот это история! В темноте мы погрузили не того, а бедолага Хаархаус остался в лесу!
После этого последовало еще немало вопросов и ответов. Но в целом в происходящее была внесена ясность. Тут же принялись готовить комнату для настоящего доктора Хаархауса и уложили его в кровать. Тому нужно было пропотеть. Баронесса считала, что следует приготовить чай из сирени, а Макс выступал за крепкий грог. Чихающего и кашляющего Хаархауса увел Ридеке. Тюбинген взял под руку студента и сказал:
– Теперь пойдемте в мой кабинет, герр Фрезе, вас же так зовут? Просмотрим ваши документы. Я несколько суеверен и люблю все чудесное. То, что вы попали в наш дом таким невероятным образом, вам на руку. Кроме того, мне нравятся люди со здоровым сном. Обычно это здоровяки. Ваш сон я бы назвал феноменальным. Думаю, мы договоримся…
Девушек утренняя путаница на долгое время обеспечила пищей для разговоров.
– Мне не нравится этот африканец, – заявила Трудхен Пальм. – В нем нет совершенно ничего геройского.
– Труда, не смеши, – возразила Бенедикта. – Сам Готфрид Бульонский едва ли произвел бы хорошее впечатление, проведи он ночь в лесу. Да и в людях ты совершенно не разбираешься, Труда. У доктора Хаархауса чудесные глаза. Он их с меня не сводил, пока стоял под каштаном. Говорить он не мог, и в этом взгляде было что-то невероятно трогательное. Увы, помочь мне было нечем, поскольку я не знала, кто он.
А мисс Нелли добавила:
– Мне казаться новый домашний учитель очень симпатичный человек. Так я его пожалеть, когда он не знать, куда деваться. Я хочу, Дикта, чтобы твой папа его оставить.
– Оставит, Нелли. Папа слишком добрый, чтобы его прогнать. Да и Фрезе лучше, чем Рейнбольд. Эту фамилию мальчики так просто не исковеркают. Из Рейнбольда у них уже вышел Хренбольд и не только.
– Фрезе – два пореза, – сострила Трудхен.
– Совершенно не в рифму, а если они и додумаются переделать Фрезе во фрезу, так в том ничего страшного нет. Это уже другое слово. Ненавижу, когда имена коверкают. Хотела бы я, чтобы герр Фрезе приструнил Бернда и Дитера. Они совсем уж зарвались. Будь это мои сыновья, давно бы отправила их в пансион!
– Посмотрим еще, как ты станешь воспитывать собственных детей! – засмеялась Трудхен.
– Уж точно получше, чем ты своих, – возмутилась Дикта. – Такие книги, какие ты читаешь, им в руки не попадут! И папильотки они крутить не будут!
Труда покраснела, а мисс Нелли примирительно добавила:
– Не ссорьтесь! До этого еще далеко.
Глава седьмая, в которой повествуется о разговорах за завтраком и в парке, а у читателя появляется возможность познакомиться с новым языком
Комедия ошибок, к вящей радости всех, завершилась благополучно. Фрезе остался в Верхнем Краатце. Поначалу барон взял его на пробу на неделю, однако молодой человек ему понравился, как и его методика обучения. Фрезе знал, как обращаться с мальчиками. Во время уроков он вел себя строго, а в остальное – дружелюбно и весело. Сердце Дитера ему удалось завоевать уже в первый день, вырезав свисток из ивовой ветки.
– Приятный и талантливый человек, – заключил барон.
– Если бы еще он не поддерживал мальчиков в их любви к всевозможному шуму, – вздохнула баронесса, у которой уже не было сил выдерживать звуки свистка Дитриха. Фрау Элеонора просто в пику мужу предпочла бы теолога. Вообще-то против Фрезе она ничего не имела, но в присутствии мужа вела себя так, будто потерянный Рейнбольд являлся образцом домашнего учителя. Кроме того, из него можно было сделать пастора, поскольку старый Стримониус уже твердо решил уйти на покой.
Фрезе был невероятно счастлив. Он наконец-то обрел искомое. Пусть ему и приходилось заниматься близнецами не только во время уроков, у него оставалось достаточно времени на учебу. За молодым человеком оставили комнату, в которой он провел первую ночь. Она находилась рядом с покоями мальчиков, таким образом все время бывших у него под крылом. Танцы индейцев по утрам и вечерам, а также ряд других безобразий прекратились, хотя и не сразу. Поначалу студенту непросто было справиться с дерзкими мальчишками.
Как-то раз, отправляясь спать, Бернд посадил ему в кровать жука-оленя. Фрезе пришел в невиданную ярость и отвесил хулигану пощечину. Было громко, но не больно. Бернд не заплакал, но стал пунцового цвета. С того момента он зауважал учителя. Пожалуйся он отцу, тот наверняка сказал бы:
– Видишь ли, мальчик мой, это тебе только на пользу! Жук-олень наверняка ущипнул герра Фрезе, за это ты и получил. Возмездие неизбежно!
Быть может, за сына вступилась бы мать, но рассказывать ей о случившемся было стыдно. Мальчик решил промолчать. Поделился с одним только Дитером:
– Слушай, Дитер, этот Фрезе совсем не такой, как Клейнехен. Хватка у него что надо…
Первое, что сделал Фрезе, удостоверившись в том, что остается в Верхнем Краатце, – попросил фрау Мёринг прислать ему книги. Одновременно с этим он отправил Рейнбольду бумаги, которые отдал ему Тюбинген.
В Верхнем Краатце снова наступило утро. Ридеке ударил в гонг, и семья, как обычно, стала собираться к завтраку. Сначала явился барон с намытым до красноты лицом и каплями воды в волосах, затем его супруга, несмотря на ранний час тщательно одетая. На ее седой голове красовалась фиолетовая шапочка.
– Доброе утро, старушка, – сказал Тюбинген, взял ее лицо в свои ладони и поцеловал в лоб. – Выспалась?
– Благодарю, Эберхард. Слава господу, вполне. Кажется, мое нервное состояние улучшается. Но почему же вновь старушка? Ты знаешь: я терпеть не могу такого обращения.
– Ах да! Ну, прости! Полагаю, сейчас ты скажешь: отец подает пример детям. Но ведь даже Бисмарк иногда называл жену матушкой и старушкой.
– Бисмарк мог себе это позволить, поскольку его дети были взрослыми. В присутствии маленьких Рантцаусов [19] он наверняка вел себя осмотрительнее. Я не против нежностей, но они не должны унижать достоинства. А Бернд и Дитер легко переходят границы.
– Фрезе держит их в узде. Я им в самом деле доволен. Весьма энергичен, несмотря на дружелюбие. Клейнехен все-таки был тряпкой.
– Тряпка – тоже не лучшее выражение, Эберхард. Но в том, что касается Фрезе, ты прав. К тому же у него хорошие манеры. Когда он чистит картофель, то накалывает его на вилку. Клейнехен держал его в руке. А что ты скажешь о докторе Хаархаусе?
– А что тут скажешь! Кажется, ему у нас нравится, иначе он не попросил бы прислать из Шниттлаге все свои чемоданы. Макс говорит, на пару недель останется. Я не против!
– Он хочет закончить книгу об Африке. В Шниттлаге ему мешает старый Кильман.
– Со своим пуншем! Охотно верю!
– Кто не хочешь соблазняться, тому все нипочем! Но мужчины слабы.
– Дорогая Элеонора, позволь напомнить тебе о твоей прародительнице Еве и истории с яблоком!
– Когда это было. Но окончим спор. Ты заметил, как чрезмерно любезен Хаархаус с Бенедиктой?
Тюбинген поставил на стол чашку, которую до того держал в руке.
– Нет, – сказал он, – не любезнее, чем до́лжно вести себя светскому человеку с молодой дамой, особенно с такой милой.
– Кажется, у меня зрение получше. Когда Хаархаус вчера рассказывал о переходе через пустыню – не помню уж, через которую, – Дикта слушала, затаив дыхание. Такие рассказы ей нравятся. Она всегда была склонна к романтике.
– Я думаю, скорее, к практичности. Хаархаус, между прочим, знаменитость, и дом у него полная чаша. Шниттлаге он тоже унаследует – двенадцать сотен моргенов