– Надо же! Ну и как они выглядели?
– Она скакала верхом. Он выглядел роскошно. Но она… боже ж ты мой…
– Я думал, роскошно всегда выглядит она, – не удержался граф Тойпен.
– На ее наряд я внимания не обратила. Дело в том, что… Мальчики, идите займитесь своими делами! Дело в том, что… – баронесса понизила голос, – …что она была в штанах!
– Что? В штанах для верховой езды?
– Да, в штанах для верховой езды – таких широких, до колена – и в высоких сапогах! И сидела на коне как мужчина!
– Да чтоб тебя! Хотел бы я на это посмотреть!
– Охотно верю, Эберхард! Ты всегда был более склонен к пикантному, нежели к целомудренному. Папа, она сидела на лошади как мужчина! Ты такое видел?!
Пожилой господин кивнул.
– Должен ответить тебе утвердительно, Элеонора. К примеру, Меттерних и леди Хантон. Тогда это казалось неслыханным, но сейчас-то дамы в мужском седле, кажется, вошли в моду.
– Мне все равно. В Верхнем Краатце такой моды нет. И все же, дорогой Эберхард, фрау фон Клетцель не должна стоять между нами. Пригласи их. Но только при условии, что она не будет сидеть ни рядом с Максом, ни рядом с доктором Хаархаусом. Это слишком опасно.
– Так и поступим. Определю ей место подле старого Кильмана, его ничто не берет. Итак, с пресловутым числом тринадцать мы успешно справились… В чем дело, дорогой герр Фрезе?
Студент увел мальчиков, однако вернулся и остановился в дверях. В руке он держал открытое письмо.
– Прошу прощения, герр барон, – сказал он. – Мне написал герр Рейнбольд, тот самый, которого вы…
– Знаю, герр Фрезе, знаю!
– Он сообщает, что успешно сдал экзамен на пастора. Поскольку пастор Стримониус по случайному стечению обстоятельств как раз собирается выйти на пенсию, я бы хотел поинтересоваться у герра барона, не будет ли моему другу дозволено провести здесь, в Верхнем Краатце, пробную проповедь.
Тюбинген хлопнул рукой по столу.
– Что ты на это скажешь, Элеонора? До чего же ты удачливая! Теперь приедет еще и твой любимый Рейнбольд!
– Эберхард, прошу тебя, выбирай выражения! Весь мой интерес к герру Рейнбольду сводится к его теологическому образованию. Почему мне следует скрывать, что оно мне симпатично?
– Я точно не против, – заявил Тюбинген. – Хорошо, дорогой Фрезе, пусть Рейнбольд приедет и проведет службу!
– Подожди, – вмешалась баронесса. – Следует все же подумать. Молодой человек не женат. Он хотя бы помолвлен, герр Фрезе?
– Нет, фрау баронесса, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
– Всему свое время, – не согласился Тюбинген, – сначала приход, потом приплод. Еще ни один священник не оставался холостым дольше года. То же касается и школьных учителей.
– Я бы все же хотела знать, как он выглядит, Эберхард. Герр Фрезе, напишите, пожалуйста, чтобы он прислал нам фотографию.
Тюбинген рассмеялся.
– Как для сватовства! Напишите ему заодно, что никаких безобразий с его изображением мы не учиним. Честное благородное слово. И пусть обязательно пришлет документ о сдаче экзамена!
Фрезе поклонился.
– Обязательно, герр барон, – сказал он и отошел в сторону, чтобы пропустить в садовый салон Макса и Хаархауса.
Высокий африканец, о котором писали все газеты, производил совершенно иное впечатление, чем в то утро, когда его не без причины приняли за франтоватого мастерового. Он оказался весьма симпатичным человеком, однако красота его носила брутальный характер, подчеркиваемый смелыми очертаниями рта, всегда готового расплыться в улыбке и обнажить белые зубы.
После сердечных приветствий оба сели за стол и с аппетитом принялись за завтрак, читая при этом полученные письма.
– Ну, наконец-то, – сказал Макс, убирая конверт в карман. – Таможня сообщает, что мои вещи прибыли из Африки. Я нанял перевозчика, который все разгрузит. Часть привезенного сразу поедет в мою берлинскую квартиру, часть уже послезавтра будет в Пленингене.
– Юные дамы уже упорхнули? – поинтересовался Хаархаус. – Хотел предложить им партию в крокет.
– Вы найдете их во фруктовом саду или на острове, дорогой доктор, – ответил граф Тойпен. – Остров они особенно любят. Для них он будто немного отрезан от остального мира. Фантазия девушек охотно скачет от всех сокровищ мира к одиночеству, от «Часослова танцев» к «Полю и Виржини».
– «Поля и Виржини» я люблю, – сказал доктор. – Я сам лишь тогда охотно пребываю в одиночестве, когда у Робинзона под боком Пятница, лучше всего женского пола. Потому с таким теплом вспоминаю об, увы, слишком короткой идиллии в Восточной Африке. Тогда я провел пару дней на севере Килиманджаро в скальной пещере вместе с маленькой рабыней из народа джагга, которая ухаживала за мной во время приступа лихорадки. Моя группа оставила меня с ней, чтобы продолжить путь.
– С рабыней? – переспросила баронесса. – Там в самом деле остались подобные обычаи? А мы-то собираем столько денег для миссионеров…
– Я знаю, сударыня. Видел в вашем салоне фарфоровую фигурку мавра, открытый ротик которого с немой мольбой взывает о милосердии. Увы, презренный металл не всегда лучший носитель культуры. Как он может научить народ суахили уважительно обращаться с женщинами? Там они стоят вровень со скотом: их покупают, продают, дарят или одалживают.
Баронесса взяла ключи и поднялась.
– Ужасно, – сказала она. – Женская доля всюду нелегка, – и посмотрела на ухмыляющегося супруга. – Слава богу, у нас тут все не так плохо, как у бедных суахилок. Вы не пытались даровать этим несчастным созданиям лучшую долю?
Доктор покачал головой.
– Нет, сударыня. Это нужно делать поэтапно. Сейчас в Африке есть более важные проблемы, чем эмансипация женщин.
Баронесса подозвала Кози. Мысли о женском рабстве в народе суахили ее явно взволновали.
– А ты, Макс? – спросила она. – Ты тоже так думаешь? Только поэтапно?
Макс, видимо, мечтал или думал о чем-то своем, поскольку вскочил и горячо закивал.
– Разумеется, мама! Только поэтапно!
Поднялся и Тюбинген, который собирался в поля. Он указал на посылку, прибывшую вместе с почтой.
– Элеонора, это книги из библиотеки.
– Пусть лежат. Я просмотрю их после ужина. Надеюсь, Мольденгауэр не послал мне снова слишком много модной литературы. В старых романах речь обычно идет о любви, а сейчас пишут как-то агрессивнее, что ли. Если там снова обнаружится что-то пера Товоте, немедленно пошли назад, Эберхард. Боюсь, как бы девочки не нашли.
С этим она и ушла. Тюбинген засунул газеты в карман и взял трость и шляпу.
– Какая у господина африканца программа на сегодня? – спросил он, подойдя к двери.
– Крокет, работа, бочка [23], работа, футбол, работа, – сказал Хаархаус. – Между подвижными играми от трех до семи страниц рукописи. Будучи наполовину англичанином, я люблю разумно распределять время, а также разнообразно питаться.
– Я бы хотел после обеда съездить на часок в Лангенпфуль, – сообщил Макс.
Тюбинген сделал удивленное лицо, тогда как старый Тойпен просиял. Однако по дипломатической привычке он тут же нацепил маску равнодушия.
– Хочешь поприветствовать Зеезен? – спросил он безобидно.
– Да, дедушка. Лангенпфуль же практически пригород Верхнего Краатца. Да и фрау фон Зеезен я всегда симпатизировал.
– Славная женщина, – сказал Тюбинген и вышел. Граф Тойпен подумал, не начать ли петь оду хозяйке Лангенпфуля, но решил, что это неверно с политической точки зрения. Обождать и действовать предусмотрительно, только из укрытия.
Господа достали сигары. Ридеке начал убирать со стола. Тойпен поднялся, чтобы прогуляться по фруктовому саду. Внезапно он будто что-то вспомнил и улыбнулся собственным мыслям.
– Скажи-ка, Макс, – начал он, – ша илла муганга пст пст, эри коникумба бошина?
Макс, собирающийся выйти на веранду следом за Хаархаусом, остановился с удивленным лицом.
– Что? – переспросил он.
– Эри коникумба бошина? – без запинки повторил Тойпен. – Маранга пст пст сони беттамисломтик…
Глаза Макса округлились.
– Прости, дедушка, но я совершенно ничего не понимаю. Только «пст пст».
Тойпен сердечно рассмеялся.
– Боже, да это же язык багири! – сказал он. – Мне кажется, без него в Судане никуда. Так сказал Соловьев или Птицын, или все-таки Соловьев?! Нет, это же был Ливингстон!
Макс как-то слишком поспешно отвернулся.
– Вот оно что… Вон оно… но, дедушка, у тебя все ударения неверные! Вот, к примеру, «пст пст» произносится исключительно с придыханием. Кроме того… Уже иду, герр доктор! – внезапно воскликнул он и оставил графа.
Тойпен некоторое время продолжал улыбаться, после чего стал серьезным.
– Если ударения не те, то и толку от языка никакого, – сказал он самому себе. – Придется бросить. «Пст пст» произносится исключительно с придыханием! Надо, чтобы Макс мне показал. Так же совершенно невозможно выговаривать согласные звуки. Мне кажется, парень и сам не имеет ни малейшего представления о языке багири. Хаархаус просто взял его на буксир, а тот и рад был. То, что он собрался к Зеезен, приятно. Это первый шаг. Пойду-ка поищу Элеонору. Надо перекинуться с ней парой слов. С Тюбингеном разговаривать решительно невозможно. Он ничего не смыслит в дипломатии.
Граф скрутил сигарету, но вместо того, чтобы зажечь ее привычной серной спичкой, достал из кармана маленький серебряный футляр, вынул из него защищенную от влаги восковую спичку и с ее помощью закурил. После этого он помахал своим надушенным шейным платком, чтобы развеять дым, и мелкими шажками удалился.
В это время Макс тащил Хаархауса в парк, подхватив его под руку.
– Адольф, я долго не продержусь! – ругался он. – Это невозможно! Родители хотя бы не выспрашивают каждую деталь, но дедушка… Адольф, знаешь, на каком языке он со мной только что заговорил?
– На английском?
– Нет, на багири! Да во всем Судане сохранилось только «пст, пст» или что-то похожее. А он уже выучил багири, Адольф! Он просто убивает меня своим колониальным усердием! Знает все в сто раз лучше, чем я! Что это за мерзкий язык, этот багири?