– Макс, – сказал он, – если я задержусь в этом доме еще дольше, то стану преступником уже и в собственных глазах. За гостеприимство твоих родных я собираюсь отплатить позорной неблагодарностью. Не буду говорить о том, сколько мне приходится врать. Но ведь вскоре это будет еще и записано, и прочтено людьми, свято верящими в истинность моих слов. Если ты немедленно не прояснишь ситуацию, то вранье будет даже напечатано. Серьезно тебя спрашиваю: когда все это закончится?
– Я тоже хотел поговорить с тобой об этом, – ответил Макс. – Садись-ка в кожаное кресло дедушки. Оно пережило уже три поколения и будто создано для размышлений. Вот сигары. Можешь их курить – это не папины длинные голландские.
– Очень мило с твоей стороны, – отозвался Хаархаус. – При всем уважении к твоему папе, его голландские просто невыносимы. Их нельзя курить и на самой вершине Килиманджаро. Что ж, сигара зажжена, рассказывай!
И Макс начал.
Девушки также отправились спать в оживленном настроении. Дверь к Нелли была, как обычно, открыта, так что можно было переговариваться из комнаты в комнату. Труда Пальм сидела перед зеркалом и накручивала волосы на папильотки. Этот способ она называла «естественным», считая щипцы «искусственным».
– Нелли! – прокричала она. – За кого ты больше хочешь замуж? За немца или за англичанина?
– Кто взять, – ответила мисс из соседней комнаты, где Нелли плескалась в своей огромной ванне.
– Я бы пошла за русского, – продолжила Труда. – Когда я была с мамой зимой в Монтрё, рядом со мной за табльдотом [36] сидел какой-то граф с фамилией на «Ку» и строил мне куры. Он был не женат и носил на большом пальце левой руки кольцо с бриллиантом. Такого я еще не видела. Мне кажется, он охотно бы меня взял, но я не стала с ним крутить, потому что он всякий раз лил в кофе по две рюмки коньяку.
– Все русские – пьяницы, – прокричала в ответ мисс Нелли и заплескалась сильнее, – они все пить юхть [37]!
Бенедикта весело рассмеялась.
– Нелли, из юхти делают сапоги! Ты имеешь в виду водку!
– Доктор Хаархаус тоже много пьет, – не унималась Трудхен. – Недавно подавали шампанское. Вы же видели, как доктор Хаархаус подносил бокал ко рту и выпивал одним махом?
– Ах, Труда, кончай уже болтать, – отозвалась Бенедикта, залезая в постель. – Граф Брада делает точно так же. Это мода.
– Знаешь, Дикта, нужно хорошенько потренироваться, чтобы этому научиться.
– Да у тебя про каждого что-нибудь найдется!
– Нет, не про каждого. Но доктор Хаархаус всегда много о себе воображает. Он очковтиратель. И еще кое-что хочу тебе, Дикта, сказать. Он грабитель.
– Да ты с ума сошла, Труда!
– Похититель девичьих сердец. Ему все равно, что еще одна станет несчастной. Он над ней просто посмеется. За него я бы ни за что не пошла. Он ломает лилии, а потом топчется по ним. Таких называют развратниками или, по-французски, roué.
Поскольку Бенедикта не ответила, она продолжила:
– Я его сразу раскусила. Вы-то еще жизни не видали. А по Монтрё такие толпами ходят. Он и браслет носит – это их опознавательный знак. Бьюсь об заклад, у него и на ноге такой болтается. Все эти люди тайно связаны между собой и подают друг другу знак всякий раз, как собираются составить несчастье очередной бедняжке. Глаза у него как у тигра, а как начнет хохотать, так все зубы видны, будто у леопарда. Говорю тебе: я знаю мир – это отвратительный человек. Для него нет ничего святого, это наверняка… Дикта, ничего святого! Дикта!
– Ах, оставь меня в покое! Я спать хочу.
Труда довольно докрутила папильотки. Дикта все слышала!
Баронесса взяла в свою комнату присланные из библиотеки книги.
Тюбинген постучал в ее дверь, чтобы пожаловаться, что у него нет полотенца. В таких случаях он обычно оставался посидеть у жены еще с четверть часа. На этот раз он смотрел, как та распаковывает книги.
– Ты делаешь это слишком аккуратно, Элеонора, – сказал он, – будто швы снимаешь. Я просто перерезаю бечевки.
– Потому что ты мот, а я рачительная хозяйка. У меня ни одна бечевка не пропадет… Да что же такое этот Мольденгауэр мне опять прислал! Шпильгаген, который вечно принижает дворянство; Фриц Маутнер, кажется, еврей; разумеется, что-то новенькое пера Тео фон Клетцля; роман Иды Бой-Эд, эти двойные мещанские фамилии всегда кажутся мне нелепыми, и «Кактус» Отто Юлиуса Бирбаума. Мольденгауэр в самом деле умом не блещет. Боже, Эберхард, что за прекрасные романы писали раньше! К примеру, Паальцов и «Замок Гудви» – в девичестве я проглотила его от корки до корки, а теперь совершенно не помню, кто автор, и англичанки Уэзерелл и Флюгаре-Карлен, хотя она, кажется, была шведкой или датчанкой. Да сейчас ничего подобного нет! Читаешь название, и оно уже портит настроение.
– Это верно, – согласился Тюбинген. – Раньше названия были длиннее, а истории короче. В названии обычно было что-то таинственное, возбуждающее любопытство. Теперь же они ни о чем не говорят, а если и говорят, то непонятно. Или же становится понятным в самом конце книги, когда смысла в этом уже нет.
– Там внизу еще и для папы что-то! – баронесса развернула тяжелый фолиант. – Разумеется, опять колониальная литература. Стэнли «В дебрях Африки». Отдай ему книгу утром потихоньку, Эберхард. Иначе Хаархаус опять втянет его в болтовню об Англии. Скажи-ка мне, раз уж ты тут: устроить двадцать третьего званый ужин или просто подать три перемены? Мне нужно знать, чтобы при необходимости вызвать кухарку из Цорнова.
– Дорогая Элеонора, на этот вопрос лучше тебя самой никто не ответит. Могу лишь сказать, что для меня одной переменой блюд больше, одной меньше… Хорошего вина к ужину я не дам, а вот бокал игристого будет к месту. Его можно разлить еще до жаркого, чтобы настроение не упало. Разумеется, Sillery mousseux, а не Pommery.
– Его потихоньку выпьет Хаархаус. Он ужасно избалован. Обеспечь, пожалуйста, хотя бы приличные сигары и коньяк.
– Все останется по-старому, дорогая Элеонора. Специально для Хаархауса я ничего менять не буду. Henry Clay и Hennessy с тремя звездочками на столе не будет. Сигары, которые я предлагаю гостям, вполне можно курить, а коньяк – пить. Я не советник коммерции из Берлина и не генеральный консул.
– Хорошо-хорошо, – повинилась баронесса, – я в полной мере разделяю твои взгляды. Мне тоже не нравятся излишества. Теперь еще рассадка гостей. Клетцель между Кильманом и аптекарем. Там она может разгуляться. А Зеезен между Максом и Хаархаусом, мне кажется.
Тюбинген со смехом поднялся и поцеловал жену.
– Ты ж моя умница! – сказал он. – Ты в самом деле полагаешь, что я не замечаю, как вы закидываете невод в Лангенпфуль? Дети, если вам удастся просватать Зеезен за Макса, без моего Hennessy с тремя звездочками не обойдется! Мне кажется, Элеонора, ты все же хочешь вовремя устроить год брачных союзов. Доброй ночи, девочка моя!
Глава девятая, в которой прибывают африканские подарки, а граф Земпер празднует день рождения с распитием пунша при лунном свете, что не остается без последствий
Спустя пару дней прибыли африканские подарки Макса. Август с Видерхопфом забрали ящики из Пленингена. Когда их начали распаковывать на веранде, Бенедикта внезапно взвизгнула.
– Боже всевышний! Как я испугалась! – закричала она. – Вы только посмотрите! – Она указала на аллею. По ней на Тетке Больте не торопясь подъезжал к особняку граф Земпер Брада. Однако того, что случилось мгновением ранее, большинство присутствующих не заметили. Лейтенант на своей кобыле перемахнул через закрытые ворота парка. Фрезе, вышедший на веранду с Дитером и Берндом, внутренне сжался, вспомнив о прыжке Гвадалквивира. Он все еще чувствовал себя разбитым.
Брада тем временем подъехал ближе.
– Добрый день, господа! – прокричал он, не спускаясь с лошади. – Могу ли я провести у вас пару часов?
Все кинулись его приветствовать. Тюбинген позвал Штупса, чтобы тот отвел Тетку Больте в стойло. Барон спустился с веранды, пожал графу руку и потрепал кобылу по шее.
– Снова в полном порядке? – спросил он.
– В совершеннейшем, герр фон Тюбинген. Исааксон мастер. Понимает в лечении лошадей больше, чем дюжина полковых ветеринаров. Он присматривал за Теткой пару дней. Вы не видели, как она взяла садовые ворота? Ничто не напоминает о недавней травме.
Он спустился, поцеловал руку баронессы, поприветствовал остальных и обменялся парой шуток с девушками, после чего достал из кармана аттилы [38] конверт и протянул его Бенедикте.
– Что это, герр граф?
– Вклад в вашу коллекцию, сударыня: видовые открытки из Цорнова. Да, Цорнов становится известным на весь мир, даром что в нем всего шесть тысяч жителей. Вот ратуша с аптекой, а вот вид на так называемое кольцо. В маленьком домике справа, в том, что с покатой крышей, живу я. Фотограф не зря включил его в кадр. Когда я стану министром военных дел, эти открытки вырастут в цене, так что берегите их, фройляйн Бенедикта!
Бенедикта сделала книксен.
– Премного благодарна, граф Брада! Эти карточки станут достойным завершением моей коллекции. Доктор Хаархаус недавно объяснил мне, что собирать видовые открытки – глупейшее веяние культуры конца нашего столетия.
Хаархаус принялся живо возражать. Он не знал об увлечении девушки и говорил общо. Да, он враг всяческого коллекционирования. Занятие это ведет к узколобию и сужает круг знакомств, вместо того чтобы его расширять. Всякий фанатичный коллекционер заканчивает тем, что становится эгоистом… И так далее, и тому подобное.
Макса этот разговор, по всей видимости, не интересовал. Он казался подавленным и явно был не в настроении. Тем интереснее было то, что происходило вокруг. Из сена и соломы на свет божий извлекались всяческие диковины: щиты, наконечники, копья, рога, меха и пугающие военные маски.