– Знаете, Земпер, вообще-то это было нечестно со стороны родителей: заставить Макса бросить фройляйн Варнову. Оно же так и было? Обоих отослали прочь – его в Африку, а ее – неведомо куда. Конечно же, речь шла о параграфе в семейном законе. Для нас он до сих пор действует, но только в том, что касается перворожденных. Ко мне, слава богу, все это не относится. В вашей семье тоже такое есть?
– Мне кажется, нет. Мы же итальянцы…
– Да, я слышала. Маркиз или что-то вроде того…
– Conte di Brada, Marchese Piatti dei Stramone e Bismanta [41] и еще пара титулов. Имена остались при мне, а вот относящиеся к ним графства пропали. Удивительно, как все меняется с ходом веков.
– С такой ужасно длинной фамилией вы непременно женитесь на богатой, граф Земпер.
– Бенедикта! Как вы можете такое говорить?! Вам должно быть стыдно до самой глубины души! Я не жиголо!
Бенедикта испугалась и протянула графу руку.
– Простите меня, – попросила она с мольбой в голосе. – Я вовсе не думала вас обидеть.
Он взял ее руку в свою.
– Как я могу на вас сердиться, Бенедикта, – ответил он, и она услышала теплые нотки в его голосе. – Меня это просто задело – но все уже позади! Пойдемте в парк!
– Пойдемте! Мне же нужно собрать цветы к столу! А вы могли бы мне помочь…
Проходя мимо комнаты Фрезе, они услышали громкий голос, звучащий почти в приказном тоне.
– Кажется, студент репетирует строевой устав, – предположил Брада.
– Замолчите-ка, граф Земпер… Да это же голос Нелли!
Следом снова послышался голос Фрезе:
– Это нёбный звук, мисс Мильтон. Скажите «ма-хен»!
– Мак-кен! Нет: мак… нет: ма… Я не могу, мистер Фрезе, я это никогда не выучить!
Бенедикта тихонько прыснула со смеху.
– Нелли берет урок немецкого, – хихикнула она. – Это невыносимо. Уходим!
В парке они встретили Труду, которая уже искала подругу, и втроем принялись собирать цветы, чтобы вечером украсить стол. Граф Брада ушел вперед, и Бенедикта улучила минутку, чтобы отомстить Труде за очернение доктора Хаархауса.
– Граф был в нашей комнате, – прошептала она.
– Что ему там было нужно?
– Ах, я просто показывала ему видовые открытки. Но он заметил и твою пудру. И шкатулку с миндальной мукой. И коробочку для ногтей. И прочее. Всякий раз качал головой и ухмылялся.
Труда оцепенела.
– О, Дикта! – шикнула она, чуя злую волю. Но тут подошел граф Брада с охапкой полевых цветов, и Труда замолчала. Вскоре она украдкой достала носовой платок и энергично потерла им лицо, чтобы уничтожить остатки утренней пудры. Ей было очень стыдно.
В комнате Фрезе продолжался урок. Отсутствие способностей у мисс Нелли поражало. А ведь она изо всех сил старалась следовать указаниям Фрезе. Ей никак не давался звук «х». В некоторых словах он произносился сам собой, а в некоторых – не произносился вовсе, неизменно превращаясь в звук «к». Это приводило англичанку в смятение. Она покраснела, пепельные завитки над ее лбом затряслись, и дело кончилось слезами.
Фрезе к такому был совершенно не готов.
– Милая мисс Мильтон, – сказал он, – умоляю вас, ради всего святого, не так уж и важен этот несчастный звук «х». Он точно не стоит ваших слез.
– Стоит, – возразила Нелли, улыбаясь сквозь слезы, – я так ужасно злиться. Обычно я выговаривать «х» отлично, но не в слово «ма-ма-ма-кен» [42]… Снова не то! Я лопнуть со злости!
Вскоре она утешилась и вернулась к грамматике. Фрезе ждал занятия с Нелли каждый божий день. Близость миленькой маленькой англичанки со светлыми кудряшками и серыми глазами была бальзамом для его души. Он еще не знал любви и не размышлял о том, любит ли Нелли, но никогда в жизни ему не было так хорошо и счастливо, как в Верхнем Краатце.
Удивительным образом молодого человека стала занимать собственная внешность. Он начал уделять особенное внимание внешнему виду, одевался с особой тщательностью и время от времени даже вставлял в петлицу цветок, что раньше показалось бы ему смехотворным. Юность его была тоскливой и скучной, и теперь он стремился наверстать упущенное.
За ужином – в честь приезда Брады – подали горячее блюдо [43]. После короткой молитвы, которую девушки читали по очереди, все сели, и баронесса в изумлении всплеснула руками.
– Дети! – воскликнула она. – Что это за выставка цветов?!
– Это граф Земпер виноват, – ответила Бенедикта. – Ему все было мало. Лютики тоже он собрал.
– С удовольствием признаю себя виновным, сударыня, – сказал Земпер. – Я натура поэтическая и предпочитаю полевые цветы садовым. К тому же сегодня…
Он запнулся.
– Так что же? – спросил Тюбинген. – Элеонора, прости, но твои карпы сегодня слишком костистые.
– Что сегодня, граф Брада? – повторила вопрос Бенедикта.
– Вообще-то я не хотел этого говорить. Но почему бы не дать разок себя почествовать? Сегодня день моего рождения.
Началось всеобщее ликование. К Земперу со всех сторон потянулись руки. На него пролился дождь из наилучших пожеланий. Одна лишь баронесса проявила смешанные чувства.
– Дорогой Брада, какое коварство с вашей стороны! Какой мне толк в вашем признании? Я бы с такой радостью заказала для вас торт, да и рыбой бы дело не ограничилось.
– Исправим то, что еще можно исправить, – предложил Тюбинген. – Вопрос только один: пунш или игристое?
Земпер принялся возражать, он умолял ничего не устраивать. Но Тюбинген заткнул ему рот.
– Тут у вас нет права голоса, Земпер! Вы обвиняемый – мы судьи. Я за самую мягкую меру: за пунш – и то только потому, что моя дорогая жена только что шепнула, что у нас есть свежие лесные ягоды. Кто поддерживает, поднимите руки!
Руки подняли все, а мальчики еще и заулюлюкали.
– Позволю себе предложить еще кое-что, – сказал Хаархаус. – Сегодня полнолуние и погода великолепная. Мы не могли бы выйти с пуншем в сад? Лучи луны озарят вино и создадут невероятный эффект, который усилит вкусовое наслаждение.
– Браво! – воскликнул граф Тойпен. – Это эпикурейство. Это так возвышенно. Единение эстетического с материальным. Наполовину Вителлий, наполовину Овидий. Я поддерживаю вас, Хаархаус!
Девушки также решили внести свою лепту в эту поэтичную идею. Труда хотела сплести венки, чтобы надеть на голову. Эдакий симпозиум. Но Тюбинген выступил против возвращения к язычеству.
– Если инспектор, явившийся с вечерним рапортом, обнаружит меня в венке из лютиков, пастушьей сумки и роз, он сочтет меня за сумасшедшего или подвыпившего. Так или иначе пострадает мой авторитет.
Бенедикта предложила фейерверк. После дня рождения кайзера осталось несколько ракет и бенгальские огни. Но и это Тюбингену не понравилось.
– Что за царские замашки, дети! Сначала венки, потом фейерверк. Такое мог позволить себе Нерон, он даже Рим поджег. У меня нет такой хорошей страховки. Ридеке, ключ от подвала у тебя. Четыре бутылки Sillery mousseux [44], шесть Moselblümchen [45] и одну Rauenthaler[46]. Для начала хватит. И лед.
Когда Ридеке вернулся с бутылками, ужин уже закончился. Все были довольны. На дворе светила луна, и в кустах сирени пели поздние соловьи.
Ридеке принес огромную чашу, стоящую на еще более внушительной бронзовой подставке, наполненной колотым льдом. Посудина эта была прощальным подарком Тюбингену от товарищей по лейб-гвардии. Всякий раз, когда толстый барон ее видел, он принимался самым душещипательным образом ворошить прошлое.
– Дети, сколько же мы тогда выпивали, – рассказывал он, выливая в чашу мозельское. – Чего уж тут таить: времена стали куда как спокойнее. Сейчас по жизни можно идти легко. Тогда же все было тяжелым, мощным и, как говорится, доброкачественным. И пунши тоже. Они напоминали те, что готовит старый Кильман. Мы добавляли в них пару бутылок портвейна. На следующее утро, приветствуя друг друга перед строевой подготовкой эскадрона, каждый добавлял: «У тебя тоже черепушку ломит?» И все отвечали утвердительно и радовались. Качество должно было ощутить… Ридеке, открывай игристое!
Старик потерял бдительность. Пробка вылетела из бутылки. Раздался хлопок, и она устремилась к потолку, ровно в ухо нимфы, которое Бенедикта раскрасила в духе голландских художников, после чего отскочила и приземлилась посреди стола. Мальчики взревели, а игристое полилось из бутылки через край. Тут Бенедикта кое о чем вспомнила.
– Папа, – сказала она, – ты не мог бы налить мне бокал шампанского? Я тут поспорила с Трудой. Труда говорит, что выпить бокал шампанского залпом, как это делают доктор Хаархаус или Земпер, невозможно. А я думаю, что это легко.
Мама заявила, что такие фортели стоит оставить мужчинам, но Тюбинген возразил, что поддерживает жажду знаний в любом ее проявлении, и велел Ридеке подать пару бокалов. Для начала трюк должны были продемонстрировать Хаархаус и Земпер. Оба поднесли бокалы к губам, немного запрокинули головы и вылили игристое прямо в глотку, не опуская бокала. Затем пришла очередь Бенедикты.
– Ха! – кичилась она. – Это легче легкого! – но тут ей в нос ударил пенный напиток. Она стала чихать, смеяться, продолжила пить, подавилась и пролила шампанское на блузу. Тут уже и взрослые впали в детство. Баронесса была против, но Тюбинген непременно хотел проверить, удастся ли ему этот номер. Наконец под общим давлением сдался и сам граф Тойпен, которому выпить «по-гусарски» не составило ни малейшей сложности.
– Видите, все возможно, – рассмеялся он. – Да, дети, времена меняются. Я был членом саксо-борусского братства, и мой старый гейдельбергский желудок долго служил мне верой и правдой. Но дипломатические обеды разрушают человека.