– Остается только злиться. Ты что-то хотел, папа? Только погляди: машина стоит целое состояние. Думаешь, это кого-то волнует? Меня зовут только после того, как новая вещь сломана. Что такое, папа? Ты, кажется, несколько возбужден.
– Да нет, я хотел с тобой поговорить, Элеонора. Ты не могла бы на четверть часа пойти со мной во фруктовый сад?
Баронесса тотчас поняла, что речь идет о делах семейных. Для них граф Тойпен неизменно выбирал фруктовый сад. Будто для таких поводов ему непременно требовались в свидетели молчаливые жертвы его ботанических экспериментов. Элеонора тут же согласилась, дала несколько указаний экономке и двум служанкам, прицепила связку с ключами на пояс и последовала за графом, который осторожно поднимался по ступеням.
– Папа, в чем дело?
– Выяснилось нечто важное, почти что невероятное и немедленно требующее нашего внимания. Я не спроста сначала пошел к тебе, Элеонора. Горячность Тюбингена тут ни к чему.
– Я знаю, папа, – вставила баронесса, – понимаю тебя. Это тот случай, когда требуется тойпеновская рассудительность.
– И дипломатия, дитя мое. Так и есть… – он раздавил ползущую по дорожке гусеницу и свернул самокрутку. – Мне нужно сделать пару затяжек, чтобы успокоиться. Я в самом деле в сильнейшем возбуждении.
– Папа, ты меня пугаешь!
– Бояться нечего. Но я переживаю. Самое плохое: из-за чего-то непонятного. Помнишь то подозрительно длинное и подробное письмо, которое Макс прислал нам из Кимвани?
– Я совершенно не в состоянии запоминать африканские названия, папа.
– То письмо, которое я хотел напечатать в местной газете – так мило и живо оно было написано. Но Эберхард счел, что Максу это может не понравиться, и я оставил эту затею. Святые небеса, что за удача!
– Теперь припоминаю. Письмо из лагеря в тропическом лесу, где молодые носороги опрокинули котел, а какая-то обезьяна обожгла пятку на углях.
– Совершенно верно! Теперь, пожалуйста, не пугайся и, главное, не падай в обморок, Элеонора: письмо было не от Макса.
Баронесса остановилась.
– Как это, папа? От кого же тогда?
– От Стэнли, Элеонора.
Баронесса ничего не понимала. Она покачала головой.
– От Стэнли? Англичанина? Но он же никогда не виделся с Максом!
Тойпен взял дочь под руку и пошел с ней вдоль дынной грядки, на которой уже лежали желто-зеленые завязи.
– Я объясню. Вечером я не мог уснуть. Пунш ударил мне в голову. Тогда я взял книгу Стэнли «В дебрях Африки», чтобы полчасика почитать. Могу даже назвать тебе главу: тридцать четвертая во втором томе. В ней содержится письмо Макса, – клянусь, – я даже сравнил. То есть Макс переписал все из труда Стэнли!
Баронесса не слишком быстро соображала. Она все еще не поняла значения этого открытия.
– Нечестно со стороны Макса, – сказала она. – Но писать он никогда не умел.
– Дело не в этом, Элеонора, – с жаром сказал Тойпен, который начал терять терпение. – Едва ли ему нужно было присочинить, чтобы поразить нас необычайными приключениями. Раз он это сделал, то наверняка неспроста, чтобы что-то от нас скрыть. Почему он с такой опаской избегает разговоров об экспедиции? Почему вместо него все время говорит Хаархаус? Почему он не понимает ни слова на языке багири? Почему так долго ехали его подарки и почему они оказались такими новенькими, лакированными, полированными и вычищенными? И как так вышло, что он подарил мне кусок слоновьего зуба, который не имеет ничего общего со слоном? Да, Элеонора, он упал и разбился! Это оказалась не слоновая кость, а какая-то масса для лепки. Якобы он выменял этот зуб у вамбутти! Элеонора, соберись с силами! Я думаю, Макс вовсе не был в Африке.
Но баронесса все же почувствовала себя дурно и сильно побледнела. Новость оказалась для нее слишком ошеломительной. К несчастью, в этот момент из-за японских ползучих огурцов показалась голова Гельриха, садовника, который со всеми почестями приветствовал господ. Тойпен не обратил на него внимания. Он встал перед баронессой и тихо сказал:
– Внимание и умеренность, Элеонора! На забывай, что ты Тойпен! Дай мне руку и улыбнись! Там стоит Гельрих. Улыбайся, Элеонора!
Фрау Элеонора изо всех сил постаралась улыбнуться. Вышло так, будто она надкусила лимон.
– Папа, – прошептала она, – ради всего святого, это же ужасно! Почти отвратительно. Бедная моя голова! Скажи мне: где же он был все это время, этот Макс?!
Граф пожал плечами.
– Не знаю. Передо мной тысяча загадок. Я блуждаю во мраке. Но раз уж в Лондоне я раскрыл заговор против лорда Пальмерстона, то и тут справлюсь. Не сомневайся, Элеонора.
Баронесса все еще дрожала, да так, что ключи на связке на ее поясе звенели.
– Не могу себе этого представить, папа! В это невозможно поверить. Тогда доктор Хаархаус сообщник! И… – радостная улыбка внезапно озарило лицо бедной матери. – Нет, папа, ты ошибаешься! Брада вчера вечером говорил о письмах, которые Макс писал ему из Африки!
– Что ты хочешь этим сказать, дитя мое?! Разве эти письма не могли попасть к нему тем же путем, что и плагиат Стэнли к нам? Нет, Элеонора, меня не проведешь! Подозрения опытного дипломата никогда не бывают беспочвенными. Когда старая графиня Киселева представила меня в Баден-Бадене Гатцфельд и Лассалю, я сразу понял: этот человек хорошо не кончит. Почему? Так сказал мой внутренний голос. Он говорит и сейчас: Макс не был в Африке.
– Если этот ужас – правда, папа, если он все это время где-то шатался, Тюбинген разъярится, лишит его наследства и выгонит. Все это приведет к целому ряду омерзительных сцен!
– Нам следует их предотвратить, Элеонора. Эберхард, слава богу, слеп. Пусть и дальше пребывает в неведении. Действовать будем мы – ты и я, – мы, Тойпены. Наказание должно настигнуть Макса, но не слишком суровое. Конечно, если речь идет просто о легкомыслии. Но для начала нужно прощупать почву. У меня есть еще одно опасение. Ты только что спросила, где же был Макс, если не в Африке? А я в ответ пожал плечами. Пожимаю и сейчас, но также думаю: повесой Макс никогда не был. Раз он не поехал в Африку, у него на то была серьезная причина. И тут совершенно уместно спросить: où est la femme? [50] Что, если он использовал это время, чтобы продолжить флиртовать с фройляйн Варновой?
Баронесса снова испугалась, но на этот раз быстро пришла в себя.
– Нет, папа. Это чересчур. Дар великого комбинатора заводит тебя слишком далеко. Я знаю Варнову. Она никогда не допустила бы бесчестия, никогда. И Макс тоже.
– Дорогое дитя, что есть «бесчестие»? Пара молодых горячих влюбленных… Ладно, оставим эту тему! До нее я еще доберусь. И по кратчайшей дорожке: через Зеезен!
Баронесса обрадованно кивнула.
– Очень хорошо, папа! Блестящая идея.
– Не правда ли? Старая голова еще соображает. После нашего званого ужина я возьму Зеезен под локоток, отведу в сторонку и мило с ней поболтаю. Она в свое время интересовалась Варновой, интересуется и Максом. Да, я все вижу! Она расспросит Макса, по-дружески, станет его доверенным лицом, отчего оба сблизятся еще сильнее, и в итоге из этой псевдоафриканской авантюры Макса получится счастливый брак!
– Только бы так и вышло! – вздохнула баронесса.
Тойпен приложил к губам указательный палец.
– Тихо, дитя! К нам направляется Земпер, видно, хочет попрощаться. Больше ни слова о деле! Улыбайся, Элеонора!
На этот раз улыбка вышла куда лучше.
Хаархаус и Макс отправились в лес, надев войлочные куртки и шапки и взяв с собой по крепкой палке. Шагали они тоже крепко.
– Боже, Макс, ты несешься так, будто за тобой гонятся, – сказал Хаархаус, сдвинул шляпу на затылок и отер со лба пот. – Это что угодно, только не прогулка!
– Это и не прогулка, Адольф. Мы торопимся в Эрленбрух. Там меня ждет Зеезен.
– Но это же бесконечно далеко, насколько мне известно! Мы собирались вернуться к обеду.
– Опоздаем – так скажем, что заблудились.
– Как все просто. Вранье становится чем дальше, тем привычнее.
– Боже ж ты мой! Да! Я опутан сетью лжи. Еще пара дней, и она, наконец, порвется.
– Четыре недели назад ты говорил то же самое.
– Мне все не удавалось повстречаться с Зеезен. На этот раз я ей написал. В понедельник при всем честном народе правда выйдет на свет – если, конечно, удачно будут расставлены все ловушки. Опасность все ближе. Знающих все больше. Фрезе и Земпер теперь тоже заговорщики. Фрезе молчит и не болтает. Но вот Земпер! Первоклассный гусар. Его вчерашняя речь… да я чуть сквозь землю не провалился! В особенно захватывающих местах он пытался незаметно ткнуть меня ногой под столом, а вместо этого до синяков запинал бедного студента. Чудовищный человек – как соучастник, конечно, в остальном милейший малый…
Они упорно шагали дальше. Буковый лес был полон жизни. В кронах шелестело, пело, чирикало и стучало. Издали долетали удары топора, а где-то в деревне тихий нежный колокольный звон возвещал то ли похороны, то ли крещение.
– Как тебе вчерашний пунш, Макс? – возобновил беседу Хаархаус.
– Хорошо. А тебе?
– Даже не знаю. Утром у меня было похмелье. Правда, скорее морального свойства.
– Почему морального?
– Потому что… – Хаархаус взмахнул палкой. – Макс, я тебе помог, теперь помоги и ты мне. Я сделал чудовищную глупость. Пил слишком быстро, и этот водянистый пунш ударил мне в голову. Я вроде и не пьян был, но совершенно не соображал, что делал. Такое обычно случается только с пойлом в Шниттлаге. В общем, вчера я вел себя не в меру развязно. А тут еще пришлось идти за твоей сестрой Бенедиктой, которая бродила по озаренному лунным светом острову. Там она забралась на старого Дагоберта, павшего при Таураге.
– Бог мой, да ты все перепутал! Дядю звали Трауготом, и он пал при Эйлау.
– Пусть так. Она забралась на Траугота и не могла спуститься. Я подставил руки, и она спрыгнула. И, представь себе, сам не знаю, как это вышло, я ее поцеловал!