– Вы, верно, – сказала она несколько медленнее, чем обычно, – очень нежно относились к этому юному созданию?
Щеки доктора залил румянец.
– Да, сударыня, – ответил он. – И в этом тоже есть нечто необычайное. Асса была моей первой любовью. В походе я вовсе ее не замечал. Познакомился с ней лишь во время болезни. Она стала для меня всем: подругой, возлюбленной, нянькой. Без нее я бы умер – от голода или от лихорадки. Она непрестанно заботилась обо мне: ловила или стреляла диких кур и разделывала их, проходила много миль, чтобы добыть пару бананов, которые варила или жарила на раскаленных углях… Но еще больше, чем все эти усилия сохранить мне жизнь, мне помогало само ее присутствие. Она была воплощением женственности в самом простом, элементарном ее понимании. Ничего искусственного, никакого налета культуры – одно лишь хрупкое, лишенное всякого воспитания первозданное творение божие, и при том в полной мере женщина! Настолько женщина в каждом своем проявлении, что и не описать! Природный материал, но какой! Я чувствовал, как раскрывается мое сердце, очищается душа, как я становлюсь мягче, как меняется моя личность. В самом деле – как я становлюсь лучше! Тут нет никакой сентиментальности. Все так и было – это непреложный факт, если говорить языком прессы. И потому я ношу этот серебряный браслет!
Вошел Макс, и фрау фон Зеезен встала. Мощный ливень сменил ярость грозы.
– Что с ней стало? – успела спросить Маринка.
Хаархаус провел рукой по лбу, будто пытаясь унять боль.
– Она по неосторожности утонула в горном потоке. Тело найти не удалось.
Макс указал за окно.
– Только посмотрите на это! Если так будет продолжаться, мы в самом деле останемся тут ночевать. В Верхнем Краатце в это время обычно садятся за стол. Придется снова сочинять, Хаархаус!
Погода в самом деле не давала ни малейшей надежды на скорое улучшение. С темно-серого неба непрестанно лило, дорожки превратились в ручьи, а с крыш и углов обрушивались на землю целые водопады. Буря стихла. Казалось, Юпитер Плювиус своей влажной рукой с непреодолимой силой придавил к земле укрощенного Борея. Грозный рев беснующейся природы прекратился, слышен был лишь ритмичный шелест дождя.
Мужчинам не оставалось ничего иного, как ждать. Обоих это устраивало. В Верхнем Краатце пришлось бы снова выступать перед публикой с лживыми историями, так что лишний час в Эрленбрухе погоды не делал. Компания разделилась. Хаархаус и фрау фон Зеезен беседовали в первой комнате, а Макс с супругой предавались мечтам о счастливом будущем в соседней. Все произошло само собой. Ни одна пара не хотела мешать другой.
Час быстро превратился в два, а потом и в три. Дождь не прекращался. Уже не ливень, но все еще довольно сильный. Похоже было на затяжной дождь, так необходимый лугам и полям.
Макс начал беспокоиться. Отправиться в такую погоду пешком в Верхний Краатц возможным не представлялось. Лесные дорожки наверняка превратились в ручьи, а мох – в топи и болота. Эрленбрух походил на место изгнания, на одинокий остров посреди моря. Единственной прислугой в доме была пейзанка. Она не только нянчилась с ребенком, но и готовила, убирала или, во всяком случае, помогала с этим, ведь привыкшая к труду Элиза не могла сидеть без дела. Послать за экипажем было решительно некого. Наконец фрау фон Зеезен пришла в голову мысль завернуться в пледы, чтобы хоть как-то защититься от сырости, и верхом отправиться в Лангенпфуль, а оттуда послать в Эрленбрух экипаж для спасения утопающих. Хаархаус и Макс решительно выступили против подобной жертвенности. Оба готовы были сами отправиться в путь, чтобы победить обстоятельства, но не умели держаться в дамском седле.
Все остались в доме и старались не терять надежды. Время от времени один из них подходил к окну и выглядывал на улицу. Дождь не прекращался. Близился вечер, всеобщее беспокойство росло. В Верхнем Краатце наверняка уже начали подозревать неладное.
Макс метался по комнате, словно лев в клетке.
– Так продолжаться не может, – сказал он. – Я должен попробовать добраться до Лангенпфуля в дамском седле. Подложу одеяло. Ваша лошадь хотя бы смирного нрава, фрау Маринка?
– К сожалению, нет, милый Тюбинген. Боюсь, вы на ней даже с места не сдвинетесь.
Макс выругался и тут же извинился за собственную несдержанность. Извинение прозвучало фальшиво. Стихия не унималась: тихий равномерный шум, мягко убаюкивающая колыбельная.
– Слышите! – Хаархаус, курящий сигарету в углу дивана, внезапно вскочил.
– Снова гром?
– Нет! Это экипаж! Да, в самом деле экипаж!
– Никак в Лангенпфуле кто-то неожиданно додумался до чего-то разумного, – отметила фрау фон Зеезен, качая головой. Все подошли к окну.
– Закрытый экипаж.
– Запряжен двумя рыжими.
– Хаархаус, святые угодники!
– Что такое?!
– Это же четырехместная коляска из Верхнего Краатца!
– Из Верхнего Краатца?! Прячемся! В подвал! Давай-давай, Макс! Где подвал?! Сударыня, как попасть в подвал?!
Великий путешественник, исследователь Африки, не дрогнувший ни перед одной из сотен опасностей, которым подвергался, схватил Макса за рукав и потащил за собой. Он совершенно потерял голову. Фрау фон Зеезен призвала сохранять спокойствие.
– Сначала поглядим, кто из нее выйдет, – сказала она. – Если взрыву суждено случиться сейчас, уже ничто не поможет. Будем считать это божественным провидением! Идите сюда, Макс! Кто это? Что за господин?
– Студент Фрезе! Этот нам не навредит. Он в курсе дела. Однако он снова заглядывает в экипаж. Там еще кто-то. Теперь он идет сюда…
Через струи дождя было видно, как Фрезе, подняв воротник, спешит к дому. Он пытался миновать лужи и потоки воды и прыгал туда-сюда, один раз промахнулся так, что брызнуло во все стороны, а под конец со всего маху приземлился в образовавшееся перед входной дверью озеро.
Когда он, скромно постучав, наконец вошел и снял шляпу, с него текло. Макс бросился к нему и принялся расспрашивать, что к чему, и дружески хлопнул по плечу, но сделал только хуже, потому что одежда студента оказалась мокрой насквозь.
– Слава богу, герр барон, – сказал Фрезе, окинув глазами комнату, – пока все в порядке. В Верхнем Краатце забеспокоились о господах. Фрау баронесса предположила, что вы укрылись от непогоды в Лангенпфуле, и герр барон отправил туда меня с закрытым экипажем. Но я не один. Сначала со мной хотели отправиться мальчики, потом фройляйн Бенедикта, а когда мы прибыли в Лангенпфуль, оказалось, что там никого нет, – студент громко дышал, он явно выбился из сил. Кроме того, ему мешали капли, стекающие со лба на нос. Но Макс подгонял его с рассказом.
– Как вы попали сюда, дорогой герр Фрезе, именно сюда?! Вы же знаете, что…
– Я все знаю, герр барон, но я ничего не мог поделать. Один из слуг в Лангенпфуле сказал, что любезнейшая фрау фон Зеезен частенько наведывается верхом в Эрленбрух, а кто-то из работников, занятых на лесоповале, утром видел неподалеку от Эрленбруха и господ. Тут юные дамы уже никак не хотели успокоиться.
– Что за юные дамы?
– Фройляйн Бенедикта и мисс Мильтон!
– Только этого не хватало: и они обе сидят в экипаже?
– Обе, герр барон! Стремясь предупредить опасность, я попросил их не выходить, пока не разведаю обстановку…
– Фрезе, вы великолепны! – Макс хотел было обнять студента, но тот оказался слишком мокрым. – Великолепны! Отправляйтесь назад в экипаж и скажите девушкам, что мы укрылись здесь от дождя и тотчас же явимся…
Слова застряли у него в глотке. Дверь отворилась, и в комнату в брызгах дождя, смеясь и напевая, радостно впорхнули Бенедикта и Нелли с поднятыми юбками.
– Благословенный дождь! – воскликнула Бенедикта и сделала книксен. – Добрый день, сударыня, добрый…
Тут осеклась и она. Воцарилась тишина. Широко распахнутыми глазами Бенедикта уставилась на Элизу, которая мгновение поколебалась, после чего распахнула ей объятия.
– Фройляйн Элиза! – завопила Бенедикта и бросилась ей навстречу.
– Дитя мое, любимая, дорогая, маленькая Бенедикта! – Элиза прижала ее к себе и расцеловала. Глаза ее при этом увлажнились.
Макс снова заходил туда-сюда по комнате.
– Ну и каша! – ругался он. – Еще двое! Хаархаус, делать нечего! Возьми Бенедикту и расскажи ей все. Фрезе, а вы – мисс Нелли! Пусть обе поклянутся держать рот на замке!
– Но, Макс… – возразила было Бенедикта, однако Хаархаус взял ее под руку, указал на приоткрытую дверь в соседнюю комнату, и они вышли. Затворив дверь, доктор предложил совершенно сбитой с толку девушке сесть.
– Что же, – сказал он, – я очень рад, сударыня, что мы оказались наедине. Весь день хотел с вами поговорить.
Бенедикта предпочла бы закрыть глаза. Она не решалась взглянуть на Хаархауса. Сердце ее бешено колотилось под блузой и пальто. Вон оно – объяснение, которого она так ждала, нет, так боялась.
Хаархаус прислонился к письменному столу. Видно было, что и ему нелегко.
– Любезная фройляйн… позвольте мне быть кратким… мне нужно сделать признание… – последнее слово заставило Бенедикту содрогнуться, она побледнела и понурила голову. – Перед вами кающийся грешник… – Бенедикта слегка приподняла голову. – Вчера вечером я совершенно потерял голову, чего обычно со мной не случается… думаю, я слишком много выпил… – Бенедикта резко запрокинула голову. Щеки ее залил румянец, быстро ставший пунцовым. Что это такое она слышит?! Что сказал доктор Хаархаус?! Он слишком много выпил?!
В самом деле, он повторил это еще раз, после чего наклонился, молитвенно сложил руки и продолжил:
– Дорогая, милая фройляйн, мне не остается ничего, кроме как молить вас о прощении, от всего сердца и со всем смирением… Скажите мне, что больше не злитесь! Я повел себя несдержанно, дерзко, бесстыдно и сожалею об этом. Я полночи не спал. У меня тяжелое моральное похмелье. Будьте милосердны. Да? Вы прощаете меня?
Бенедикта резко поднялась. Она больше не была вчерашним ребенком. Она внезапно поумнела. Ева внутри молодой женщины пробила себе дорогу.