Грохот стал отчетливей, и это в самом деле оказался старый Кильман. Было еще светло, но на чудовищном экипаже из Штиннлаге уже висели фонари. Он сияли, будто огненные глаза какого-то сказочного животного, несущегося по аллее. Собаки пришли в возбуждение и залаяли на все лады, слышно было даже звонкое сопрано Кози. В ярости Кози выглядел до крайности комично. Он стоял на верхней ступени ведущей на веранду лестницы, с поднявшейся дыбом коричневой шерсткой и время от времени притопывал задними лапами. Едва экипаж остановился, как раздался пронзительный дискант советника:
– Всем мое почтение! Всем мое почтение! Весьма польщен неожиданно полученным приглашением. Не знал, что будет за общество, великое ли, малое ли. Потому нацепил фрак, чтобы не ударить в грязь лицом, ха-ха!
После этого он высунул из коляски ногу и махал ею, пока Ридеке не ухватил ее и не установил на ступеньку. Спустить советника на землю Ридеке помог Штупс. Это был презабавный человечек: маленький, толстенький, с пронзительным фальцетом, одетый в три пальто и валенки, несмотря на летнюю погоду. На шее у него красовался шарф, а на голове – огромный цилиндр, ворс которого намеренно был начесан в обратном направлении. Кильман полагал, что подчеркивает свою исключительность костюмом и мелкими грубостями.
Поприветствовав хозяев дома, он обратился к кучеру.
– Грипенштир, рыбки! – заорал он. – Ридеке, возьми у Грипенштира чан с рыбками! Позволил себе прихватить пару рыбок, милостивая государыня. Нужно слопать их сегодня же вечером. Что значит: рыба и так будет? Не страшно, милостивая государыня, мои рыбки – особенные. Без костей, мой старый Тюбинген, но хрустят. Милостивая государыня, прошу, теплыми и со свежим сливочным маслом, если можно. Тюбинген, осталось ли у тебя еще выдержанное рауэнтальское? Оно к ним подойдет. Дети, будьте осторожны с рыбками! Будьте…
Повторное предупреждение запоздало. Штупс внезапно завопил. Холстинка, которой был накрыт чан, держалась еле-еле, поэтому он подсунул под нее руку и взялся прямо за край емкости. Тут что-то пошло не так. Парень взревел и начал прыгать с одной ноги на другую. Вокруг него собрались собаки и затявкали.
– Да что ж это такое! – принялся ругаться Тюбинген. – Ты очумел, Штупс? Отпусти рыбину!
– Никак не могу, герр барон, – взвыл Штупс. – Там вовсе не рыбы, там раки!
– Да какие раки! Это омары, дурачье! – сказал советник. – Зачем ты сунул руку под ткань? Принесите соли! Если насыпать омару на хвост соли, он ослабит хватку.
– Я его загипнотизирую, – заявил Хаархаус. – С ракообразными это вовсе несложно. Будут потом бегать за мной, как собачонки.
К особняку уже направлялся второй экипаж. Повозка советника покатила дальше, чтобы освободить подъезд. Кильман дернул Штупса и тут омар отцепился. Одновременно с чана слетела холстина, огромные ракообразные попадали в песок и начали судорожно щелкать огромными клещами. Все вокруг заголосили. Макс ринулся ко второму экипажу – это были Клетцели – и остановил, спасши таким образом тварей морских от гибели под колесами. Дитер, Бернд и девушки тем временем пытались собрать омаров, а граф Тойпен и Кильман давали им ценные, но бесполезные советы.
– Крепче хватайте их за зад! – кричал советник. – Только за зад, только за зад!
Тойпен считал, что нужно принести сачки. Хаархаус также присоединился к советчикам.
– Представь себе, что перед тобой лев, Дитер, – сказал он. – Решительно посмотри ему в глаза, а потом вцепись в холку, чтобы его обездвижить.
Штупс ползал по земле, время от времени отбиваясь ногами от не прекращающих лаять собак. Трудхен Пальм делала вид, будто тоже хочет помочь, но на деле боялась чудищ с клешнями и просто бегала туда-сюда, шурша юбками.
Тюбинген пришел в ярость.
– Скажи-ка мне, – шипел он на ухо жене, – Кильман вообще в своем уме? Разбросал омаров перед нашим крыльцом! А мне еще и в подвал идти, искать рауэнтальское. Что за причуды у этого старика! Земпер, не хотите ли нам помочь? Всех уже собрали?
– Должно быть семь штук, – закричал советник. – Шесть мелких и один большой с зеленым пятном на спине!
Нашлось, однако, только шесть. На аллее друг за дружкой стояли уже три экипажа. Герр и фрау фон Клетцель вышли и с живым интересом принимали участие в поиске седьмого. Маленькая пикантная женщина веселилась при этом от души. Травля лис и петушиные бои – все это меркло в сравнении с охотой на омаров! Внезапно мисс Нелли взвизгнула. Она обнаружила сбежавшего омара на подоле Бенедикты. Тот вцепился в него сзади и повис. Разжимать клешни он не собирался, так что девушке пришлось переодеться и отправить животное на кухню вместе с платьем.
Советник успокоился и принялся вылупляться из своей скорлупы. На нем оказался старомодный темно-синий фрак, белая жилетка с золотыми пуговицами, черный галстук, очень маленький, в форме узла, и такого же размера бриллиант в манишке. Симпатичной черноглазой фрау фон Клетцель он трижды поцеловал руку, влюбленно глядя в глаза и называя ее не иначе как «восхитительная госпожа». Супруга ее, светловолосого господина с миловидным лицом лейтенанта, он именовал не иначе как «поэт» или «магистр изящных искусств». Герра фон Клетцеля он особенно ценил. За то, что тот проявил мужество в любви и, несмотря на сплетни, ввел в дом свою прекрасную черную театральную овечку. Ему нравилось и то, что плодами своего пера он возродил почти опустошенное имение отца. Чего только не писал этот молодой человек! Не проходило и дня, чтобы он не способствовал бракам, не разбивал сердца, не становился свидетелем позорной неверности, а то и вовсе убийства. Все это на бумаге, за что ему платили, и, по слухам, хорошо.
Третий экипаж привез в Верхний Краатц фрау фон Зеезен. Она была одета в наряд цвета морской волны, за что советник немедленно окрестил ее «милостивой Мелузиной». Затем явился старейшина фон Лохузен, привлекательный пожилой господин, увы, имеющий в качестве супруги угрюмое, вечно недовольное, длинное, как оглобля, существо, чихнувшее в носовой платок в ответ на приветствие Кильмана и тут же принявшееся разглядывать Клетцелей, что весьма развлекло оных. Обстановка в доме оживлялась с каждой минутой. Прибыли несколько офицеров из Цорнова: ротмистр фон Каленег с женой, напоминающей тучную вдову мясника, но происходящей тем не менее из некогда влиятельного рода, а также обер-лейтенант барон Грис и лейтенант граф Дахсберг-Дахзинген. Кроме них явились глава налоговой службы Бибрих с супругой и сыном, маленьким, вечно голодным на вид кадетом, и аптекарь Пальм с женой, родители Труды. Эти играли заметную роль в местном обществе. Во-первых, поскольку фрау Пальм, урожденная фон Трузен, состояла в родстве с местными дворянскими семьями, во-вторых, поскольку сам Пальм имел репутацию серьезного бактериолога. Последнее, правда, только в местном обществе. Науке об этом ничего известно не было. Пальм в самом деле владел лабораторией, в которой проводил много времени, а также двумя морскими свинками, выполняющими роль «подопытных животных» и толстеющими с каждым днем. По некоторым его высказываниям можно было понять, что он уже почти открыл какую-то новую бациллу, однако о свойствах ее говорил только намеками. Бургомистр как-то раз за обедом упомянул, что микроб этот обычно обнаруживается в сливовом пюре, но, когда об этом спросили самого Пальма, тот лишь усмехнулся. Он производил впечатление важного человека.
Общество собралось в так называемом зале, большой гостиной, расположенной между комнатами Тюбингена и баронессы. Двери в ярко освещенный зал стояли распахнутыми. Ридеке разносил гостям чай, а Штупс маршировал за ним, предлагая печенье. Рядом с ним шла Труда в надежде, что знаки ее симпатии – сердечки с изюмом – попадут в предназначенные для них руки. К сожалению, все пошло не так. Тогда Труда взяла у Штупса блюдо с печеньем и прошептала ему на ухо:
– Штупс, иди и проверь, положили ли на лед сельтерскую, а я пока займусь печеньем.
Как только юноша ушел, она внимательно изучила содержимое тарелки и с радостью обнаружила, что сердечко с шестью изюминками еще на месте. Украдкой положив его на самое видное место, она сделала книксен перед Рейнбольдом.
– Прошу вас, герр пастор, печенье? – предложила она.
– Как любезно с вашей стороны, сударыня! Позвольте поинтересоваться, не сами ли вы… – он сделал жест рукой.
– Сама пекла, герр пастор, как же иначе… – с этими словами Труда незаметно подтолкнула сердечко, и оно почти что упало в руку пастора. Тот взял печенье и обмакнул его в чай. Пару минут спустя мимо проходила Бенедикта, и Труда прошептала ей на ухо:
– Видишь, Дикта! Вот что значит симпатия! Герр Рейнбольд взял печенье с шестью изюминками – выбрал его среди всех! Честное слово!
Но Бенедикта была слишком возбуждена, чтобы интересоваться секретами подруги. Незадолго до приема гостей она улучила минутку и написала в дневнике пару строк.
«Итак, это точно: Земпер меня любит. Мне об этом сказали его глаза, пока все охотились за черно-белой курочкой. И, ах, о, боже, я тоже чувствую, что он мне не безразличен! Откуда я это знаю – сама не пойму, но мне и тревожно, и радостно, видно, это и есть любовь. (…) Я поднялась и посмотрелась в зеркало: в глазах у меня стоят слезы. Я плачу только оттого, что о нем думаю. С Х. такого никак случиться не могло. Х. впадет в ярость, когда узнает, что я люблю Земпера. Ну и пусть. Это самое легкое наказание, какое он может понести. Мы не в Африке. Скорее бы вечер прошел! Я полна ожиданий, но совершенно не хочу поддаваться предрассудкам. Для этого я слишком взрослая».
Не одна Бенедикта пребывала в состоянии возбуждения. Так же чувствовали себя Макс, Хаархаус и фрау фон Зеезен. Тюбинген и баронесса тоже волновались. Вторая, правда, по иным причинам, нежели первый. Пора было садиться за стол, а омары все еще готовились. При этом старый советник бродил туда-сюда по залу, он постоянно осведомлялся о своих рыбках и рауэнтальском. С Рейнбольдом он тут же подружился. Его привлек нос. Ему показалось, что за ним скрывается родственная душа со схожими взглядами. Походив вокруг молодого человека, советник остановился рядом.