– И очень неплохо, – ответил Макс. – Давно пора. Хотел бы я, чтобы полночь наступила поскорее, а гроза осталась позади…
Граф Тойпен, увидев, что молодые люди перешептываются, довольно ухмыльнулся.
– Прекрасно, прекрасно, – пробормотал он себе под нос. – У них уже есть общие секреты. Это добрый знак. Они явственно сближаются. Как только встанем из-за стола, тут же возьму Зеезен под руку…
Настроение в столовой становилось все живее. Пенистое сийерийское делало свое дело. Даже маленький кадет набрался храбрости и спросил мисс Нелли, бывала ли она в Грос-Лихтерфельде и умеет ли кататься на велосипеде. Когда подали десерт, он трижды взял мороженое, после чего на него строго посмотрела мать, которой герр фон Каленег рассказывал о поставках эскадрону новых лошадей. Старый советник, который уже основательно набрался, заявил герру фон Клетцелю, что «магистру изящных искусств» следует произнести тост, после чего герр фон Клетцель в самом деле заговорил в своей веселой манере. На словах «Да здравствует Верхний Краатц!» все по старому обычаю поднялись, чтобы чокнуться. Дитер пролил шампанское себе на жилетку. Фрезе и Нелли хотели незаметно поцеловаться, но в испуге отпрянули друг от друга, когда поблизости появилось узкое недовольное лицо фрау фон Лохузен. Рейнбольд с трудом освободился из цепких рук старого Кильмана, который никак не хотел его отпускать. Граф Тойпен ходил туда-сюда с полупустым бокалом и изысканной улыбкой. Чокнувшись с баронессой, он прошептал:
– Ура, Элеонора! Они уже сближаются. Сделай довольное лицо! И улыбайся, улыбайся!
После этого он направился к фрау фон Зеезен.
– Я бы хотел после поговорить с вами с глазу на глаз, любезнейшая Маринка. Это возможно?
– Конечно же, дорогой граф Тойпен. Я с вами тоже.
– Как? И вы со мной? Ах да, понимаю. Осторожно, Маринка!
Он незаметно нежно пожал ей руку и с дипломатической миной совершенного равнодушия вернулся на свое место.
За стенами зала в коридоре Штупс собирал пустые бутылки игристого. В одной обнаружился остаток, который привлек его внимание. Юноша дважды посмотрел на него, поднес бутылку ко рту, свернул язык трубочкой и пробормотал:
– Вот же ж вкусно!
В тот же момент он отхватил подзатыльник, и тихий голос Ридеке за его спиной произнес:
– Видишь, сынок, правосудие не дремлет. Это что за шалости? Ты каждый раз допиваешь остатки?
– Нет, герр Ридеке, никогда! Богом клянусь, никогда! Я просто ни разу в жизни не пробовал шампанского.
– Есть ли в этом необходимость? Ты же еще мальчишка! От горшка три вершка! Станешь камердинером – напробуешься шампанского. Желаю тебе, чтобы это было Клико, а не сийерийское. Будь ты поумнее, понял бы, почему я говорю об этом с некоторым сожалением. Между моим первым бокалом Клико и этим вот сийерийским лежит целая жизнь. Первое я пил в Лондоне, когда мой любезный герр граф был вторым секретарем прусского посланника графа Бернсторфа, при обстоятельствах, о которых я и сейчас распространяться не стану. Скажу только, что это было наслаждение, это было… Ах… А сийерийским я заканчиваю. Sic transit gloria mundi[65], как обычно говорил мой любезный герр граф, возвращаясь утром домой и отправляясь прямиком в кровать. Этого ты тоже не понимаешь, поэтому поясню: из князи в грязи.
Штупс ухмыльнулся. Он и так все понял и сказал:
– Я бы, герр Ридеке, был вполне доволен пить всю жизнь и сийерийское.
– Ты осел, сынок, а теперь иди-ка назад в столовую! А когда ротмистр фон Каленег перед самым отъездом спросит тебя, не разменяешь ли ты ему десять марок, спокойно соглашайся. Иначе он нас и на этот раз оставит без чаевых.
В столовой весьма шумно поднялись. Граф Тойпен отвел свою даму в салон и принялся искать фрау фон Зеезен.
– Что ж, любезнейшая Зеезен, – обратился он к ней, – поболтаем пару минут! Вам не будет холодно в саду?
– Ни в коей мере, дорогой граф. А вам?
– А я наброшу накидку. В Биаррице я как-то полночи провел на пляже с Бисмарком и графом Валевски. И это в шторм! Но пальтишко и вы возьмите, очень прошу! Итак, послушайте, Маринка, у меня к вам серьезный разговор.
– У меня к вам тоже, дорогой граф.
– Прелестно. Мы друг друга дополним. С моей стороны речь пойдет о Максе.
– С моей тоже.
– Так я и думал… – Они шли по кленовой аллее. Вокруг чайных кустов, спирей и сирени гудели жуки. Граф ненадолго остановился. – Знаете ли, Маринка, – продолжил он, – я опасаюсь, что наш Макс со своим путешествием по Африке обвел нас всех вокруг пальца.
Фрау фон Зеезен кивнула.
– Так и есть, граф Тойпен. Обвел. Вместо Африки он был в Париже и в Италии. И не один.
– Не один?! – содрогнулся Тойпен. – С Варновой?!
Фрау фон Зеезен взяла пожилого господина под руку и медленно повела его дальше по аллее, в конце которой блестела черная решетка садовых ворот.
– Именно так, дорогой граф. С Варновой! Но никакого бесстыдства. Я сама играла роль dame d’honneur [66]. Приняла Варнову у себя, когда тут ей дали от ворот поворот.
– Да что вы, Маринка…
– Но, любезнейший граф, ей строжайшим образом запретили здесь появляться, пусть и в самой вежливой форме! В Верхнем Краатце не хотели признавать любовь двух юных сердец, и они нашли защиту у меня в Лангенпфуле!
– Маринка… я предчувствую ужасное!
– Крепитесь, дорогой друг. Иногда и ужасному приходится мужественно заглянуть в глаза. Макс и Элиза…
Тойпен не дал женщине договорить. Он снова остановился, схватил ее за руки и пристально посмотрел ей в лицо.
– Маринка, – прошелестел он, – Зеезен, да не женаты ли они тайно?!
– Слава богу, слово сказано! Да, любезный граф, они обвенчались в Берлине, но оттуда отправились не в Африку, а в более подходящий климат. У них есть уже и маленький мальчик, и Элиза сидит с ним в одном из удаленных уголков моего имения в ожидании того, когда Макс наконец наберется мужества поведать миру правду. Подождите, граф, я не закончила! Хочу сказать еще пару слов. Вы можете заявить, что я повела себя неверно, можете накинуться на Макса и его бедную маленькую жену, но изменить уже ничего нельзя. Я надеялась, что вы как самый разумный человек в семье примете нашу сторону.
– Я в совершенной растерянности, – простонал Тойпен. – Боже ж ты мой! Я представлял себе все совершенно иначе! Надеялся, вы… вы…
– Я выберу Макса себе в суженые! Я знаю, на это надеялись все в Верхнем Краатце. Видите ли, ваше превосходительство, быть может, я бы и согласилась на ваши уговоры, если бы Зеезен не обнаружил такое желание в своем завещании. Ничто, ничто не должно и далее напоминать мне о нем! Вы знаете, как я жила подле него, как была его рабой. Вы должны меня понять, граф Тойпен! Именно потому я так старалась способствовать любви этих двоих. Пусть они будут счастливы! Капля мещанской крови не повредит, а проклятый параграф о наследстве можно как-нибудь обойти!
– А если нет? – ответил Тойпен все еще несколько бесцветно. – Тогда я позже могу отдать Максу Драке.
– Mon dieu[67], разве это плохо?! У миллионов людей есть куда как меньше. Возьмем хотя бы маленького Браду с его пестрой аттилой. Завтра он может оказаться учителем верховой езды или каменщиком! И станет трудиться, не моргнув глазом, чтобы пробить себе дорогу. От этого из короны его фамильного герба не выпадет ни одна жемчужина. Именно гордость за наши старинные роды должна стать нам защитой от предрассудков. Иначе мы уже не горды, а заносчивы и высокомерны. Но зачем я говорю вам все это, граф! Я понимаю, что вы неохотно отказываетесь от одной из своих любимых идей, но не думаю, что от этого вы станете поборником несправедливости. Повторяю: что случилось, то случилось. Результатом этого стал толстый карапуз. Хотите ли вы, чтобы барон фон Тюбинген выставил за дверь сына, невестку и внука, чтобы случился неслыханный скандал?!
Тойпен замахал руками.
– Боже упаси! Тут надо действовать дипломатично…
– Дипломатично! – Маринка намеренно повторила это слово. Теперь она была уверена, что Тойпен стал ее марионеткой. – Конечно же, бесценный граф, только дипломатично! То же самое я сказала Максу: если дедушка будет на нашей стороне, мы спасены.
Они повернули на боковую дорожку, змеящуюся сквозь боскеты назад к дому. Та вывела их на полукруглую полянку с огромной скамейкой, где они увидели нечто, что едва не заставило их вскрикнуть от удивления.
После ужина свет зажгли также в садовом салоне и на веранде. Граф Брада быстро отвел Бенедикту в сторону и прошептал ей:
– В парк, Дикта! На пять минут! Мы вернемся раньше, чем на каштанах загорятся лампионы. Никто ничего не заметит!
Они выскользнули в погруженный в летний сон сад, где за кустами и розами опять хихикали амуры, остановились неподалеку от той самой скамейки под тремя туями и взялись за руки, не в силах говорить. Они смотрели друг на друга широко распахнутыми, полными страсти глазами, и громко-громко бились их юные влюбленные сердца.
Брада искал слова́. Он не хотел вести себя совсем уж неловко, но все то прекрасное, что он хотел сказать, вылетело из головы.
– Дорогая Дикта, – начал он, запинаясь, – благодарю тебя, благодарю тебя тысячу раз за твой ответ… за то, что ты меня сразу поняла… Я так ужасно тебя люблю… не могу подобрать других слов, но и эти ясны. А теперь и ты скажи мне…
Они яростно сжали руки друг друга, но совершенно не почувствовали этого: физическую боль вытеснила душевная радость, омраченная, однако, слабым, но отчетливым страхом.
– Я тоже люблю тебя, Земпер, – ответила Дикта. – Я думаю, что люблю тебя уже долго. Только не знала этого. Совсем ясно стало мне это сегодня. И потому я убежала…
Тут он резко прижал ее к себе и хотел поцеловать. Она стала отбиваться. Запрокинула голову и оттолкнула его об