Пока он шёл по мосту, невольно смотрел и на небо. Белая пелена облаков на глазах превратилась в серую. И опять, то ли дождь, то ли водяная взвесь, от которой не спасал даже зонтик, ибо она была повсюду в воздухе.
Но к обеду уже прошёл сильный дождь. Так что третья серия бабьего лета срывалась. Но после обеда выглянуло Солнце. И всё снова заговорило о том, что сентябрь вместе с нормальным Бабьим летом в этом году удался.
Во вторник после работы Платон совершил последнюю поездку на дачу за тяжёлым грузом.
Он обратил внимание, что к зелёно-жёлтому цвету всё чаще стал примешиваться жёлто-бурый. Осень набирала красоту и силу.
Уже на платформе накрапывал мелкий дождь, став гуще и чаще уже через полчаса. Так что садоводу пришлось ограничиться лишь делами в доме. Тем временем дождь усилился, и к моменту выхода с дачи Платон понял, что на этот раз без резиновых сапог не обойтись. И оказался прав. Лужи по дороге на станцию оказались непроходимыми. Но его ноги в этот момент остались сухими.
Ещё, чем он был доволен в этот вечер, так это тем, что успел вывезти с дачи все банки с солениями, соками и вареньями. И теперь оставались лишь одни падающие яблоки. Да и высокую дверку шкафа он удачно накануне вывез без дождя.
Надевая халат на работе, и вспоминая всё это, сосредоточившись на застёгивании пуговиц порезанными при удалении панариция и перебинтованными пальцами, он услышал тонкий писк и усмехнулся про себя: опять прижал котёнка!
Часто ранее, когда Платон внутренне напрягался, затаив дыхание, из его груди, откуда-то слева доносился лёгкий, тонкий звук, похожий на писк котёнка, который сидел у него в душе и пищал, когда его прижимала сжавшаяся грудная клетка.
Однако до обеда выглянувшее Солнце напомнило ему о другом, как в прошлый раз, после ночного и утреннего дождя, он приехал на работу в совершено мокрой обуви, и ему пришлось тогда именно благодаря Солнцу несколько подсушить свои кроссовки и носки, поставленные и повешенные им на подоконник и раму окна цеха.
Хоть теперь Солнце светило и во второй половине дня, но всё равно стало уже прохладно.
Приблизился октябрь, когда было уже холодно, но топить кое-где иногда ещё не начинали.
Первого октября погода сначала сохранилась, но в конце рабочего дня снова прошёл дождь.
Да! Бабье лето закончилось, а началась, надеюсь, золотая осень! – решил поэт.
Да! Кончилось Бабье лето, а с ними и бабы! – сокрушённо вздохнул писатель, ведь его либидо давно не подавало свой голос.
Но напрасно он так подумал. Не прошёл он и двухсот метров, как навстречу ему шедшая шикарная девушка: красивая, высокая, стройная, красиво длинноногая в ботфортах, возбудила в нём какие-то чувства, и червячок шевельнулся.
А проснувшийся вдруг рогатенький, добавил своё, подсказав:
– «Надо чаще встречаться!».
А на улице уже отчётливо запахло холодом.
Эдак и до снега может докатиться?! – мелькнула у Платона слишком свежая мысль, до которого и до которой утром докатилась и Надежда.
– «Ты где был?!» – в присутствии вахтёрши Галины Александровны хитро спросила она Платона.
– «Вот!» – показал он кровоточащий через бинт большой палец правой руки.
– «У хирурга был, тот опять резал!» – как-то, чуть ли не торжественно объявил Платон уже о втором, вырезанном у него на пальцах панариции.
– «Ты купи напальчник! У тебя же важная и срочная работа!» – брезгливо-испуганно выпалила начальница.
Платон давно понял, что она боялась крови, тем более, если та попадёт на баночные этикетки. И знаток, ничего не ответив, гордо прошёл на своё рабочее место.
А по утренней холодной и излишне официальной придирке начальницы, он ещё понял, что тут не обошлось и без болтливой Ноны Петровны.
Ноне видимо было не в чем хранить чужие секреты, и она доложила о намерениях Платона уйти от них Надежде. Это теперь стало видно и по её поведению и по отношению к нему.
Но спокойное и обыденное поведение Платона в последующие дни успокоило Надежду Сергеевну.
Со своей установившейся погодой и осень стала обыденной и обыкновенной. И думать о ней поэту хотелось, лишь как: осень, как осень!
Приближались первые октябрьские выходные. Но в субботу, 3 октября, Платону пришлось выйти на авральную работу.
Обеспечив достаточный задел, он в воскресенье уже отбыл на дачу. Там посадил чеснок, обрезал малину, собрал упавшие яблоки, и гружённый ими отборными, как ишак отбыл в обратный путь.
Но по дороге на станцию не выдержала одна из лямок рюкзака. А в вдобавок в метро он, поправляя одну из двух висящих на шее сумок, нечаянно вырвал с мясом кольцо одной из ручек. Так и шёл он до дома: левой рукой поддерживая сзади рюкзак, а правой – одну из сумок, благо от метро было совсем близко.
Ксения удивилась при виде пенсионера-инвалида опорно-двигательной системы, обвешанного набитыми яблоками тремя сумками.
– «Ну, ты и даешь!?» – непонятно с какими эмоциями спросила жена.
– «Да! Килограмм на тридцать принёс!» – гордо ответил муж.
Но в понедельник, 5 октября, Платон пришёл на работу без обычных, годами ранее, яблок.
Поэтому такое обстоятельство, заглянувшая в пустой холодильник, где сиротливо стоял лишь кусочек торта, не съеденный ещё в пятницу Платоном, Надежа Сергеевна вдруг встретила смущённо-раздосадованной своей любимой песней:
– «Чирик, чик-чик! Чирик, чик-чик!».
А яблочек-то нету! – в тон ей, но про себя, злорадно продолжил поэт.
Прям, воробышек, какой-то? Кошек только не хватает! – хищнически добавил писатель.
А его кошки уже адаптировались к городской жизни, обретя спокойную вальяжность, периодически прерываемую неугомонным Тимошей.
Но их отношения с Соней, с некоторых пор ранее постоянно шипевшей на него, постепенно улучшались, особенно во время приёма пищи и прочих естественных сидений и лежаний.
А ведь ранее из квартиры Кочетов не раз доносилось загадочное от Ксении:
– «Тимоша! Перестань безобразничать! Слезь с Сонечки!».
Думая о воробьях, кошках и людях, Платону пришла в голову мысль, что главный-то хищник на Земле не зверь, а человек-охотник! Читай – воин! А добыча – тоже человек, но земледелец, строитель, учитель и прочее! Читай – мирный творец и созидатель!
Со среды, 7 октября, в Москве и области установилась сухая, солнечная, хотя и прохладная погода. Бабье лето вступило в свою четвёртую фазу.
Поэтому после красочной среды Платон решил в четверг съездить на дачу, взяв отгул за авральную работу в субботу. Но погода чуть подпортилась, обещали дожди. Поэтому утром садовод колебался: ехать на дачу или на работу?
Но видя, что облачность хоть и сплошная, но не тёмная, он решил поехать на дачу, понимая, что всё-таки едет на юг от Москвы. И его оптимизм оправдался. Небо немного просветлело, и кое-где меж облаков стали пробиваться лучи Солнца. Видно было, что ночью повсеместно прошёл дождь. Но теперь в природе наступило спокойствие. Температура поднялась выше десяти, облачность стала переменно-сплошной со светлыми облаками, и наступило полное безветрие.
Вокруг была такая тишь и благодать, что даже перезревшие и подсохшие листья не падали с деревьев и кустов.
Выйдя в Загорново, Платон сразу почувствовал приятный, даже летом неощущаемый тёплым, необыкновенный запах мокрого леса. Он начал глубоко и с наслаждением вдыхать этот воздух. И так не спеша он прогулялся до своего участка. И там он наслаждался этим влажным и тепловатым запахом Подмосковной природы. Такая погода разморила и расслабила его, захотелось спать. Но надо было, как всегда, работать.
Платон тщательно очистил и даже вымыл садовые кашпо и вазоны, так как знал, что по весне ему будет приятно всё это чистое взять в руки и улыбнуться самому себе.
Днём температура воздуха поднялась до пятнадцати тепла. И только в Москве, при выходе из метро около дома, его на короткое время окропил тёплый дождь.
Это счастье: лечь спать с чувством выполненного долга, заснуть с чувством глубокого удовлетворения, и спать сном праведника! – проснувшись утром, почувствовал он.
После завтрака кошки расположились в полудрёме, кто где. Коты оказались на табуретках около хозяина. И если Тиша безмятежно дремал, то малыш Тимоша начал робко голосить, выпрашивая угощение. Тогда Платон ответил ему:
– «Слышу, слышу! Я всех слышу! А тебя… чаще всех!» – успокоил он котёнка.
В этом году Платону всё чаще и чаще, ближе к утру, стали сниться смешные сны. Он даже был готов захохотать во сне, но разумом в тот момент всё же понимал, что это всего лишь сон.
Обычно такое бывает свойственно детям. Теперь же Платон понимал, что со здоровьем у него всё в порядке, особенно с моральным и психологическим самочувствием. И к утру его уже отдохнувшее тело просто пело, а может быть и молодело, во всяком случае, душа – это точно!
В пятницу Платон опять убедился в правильности выбора четверга в качестве дня отгула. Ибо перманентный дождь то шёл, то моросил, в том числе очень косо с бело-серого, сплошной пеленой накрывшего Москву, небосвода, то взвесями капель влаги попадал в лицо, проникая под козырёк спортивной кепки. Да и стало заметно прохладней.
От мысли о правильности накануне сделанного выбора ему становилось как-то спокойней и даже веселей.
Настоящий осенний дождь, затяжной и нудный! – осознал поэт ситуацию.
После субботних дел в гараже – подключения к новому кабелю и зарядки аккумулятора, – проходивших при ясной погоде, Платон надеялся на её продолжение и в воскресенье. И его надежды оправдались.
Сначала он принялся за яблоки. Потом успел снять плёнку с шалаша, почистить её, свернуть и убрать на зимнее хранение. Затем он также, как никогда аккуратно и рационально обложил оставшееся в нём шифером, предварительно, по печальному опыту прошлого, закрыв всё ещё и полиэтиленовой плёнкой. Ему особенно важно было при этом выкроить часть листов шифера и для ремонта стен последней компостной кучи. И это ему удалость сделать как раз до темноты.