Но тот не брал его. Даже удобная кровать с двумя в меру мягкими подушками, не могла нагнать на него дрёму. Голова писателя была забита другим, но не хамством Квака.
Он попал в 60-ую больницу в шестьдесят лет при совершенно нештатной ситуации, причём 17 ноября – в день, когда умер его отец. Операция была назначена на 19 ноября – на день, когда отца похоронили.
Ему предстояла хоть и самая простая операция, которую в поликлиниках делают под местным наркозом, а в Синагогах – при свечах, но впервые в его жизни почему-то вообще под общим наркозом.
К тому же терапевт сказала, что его сегодняшнее верхнее давление за 150 плохой спутник операции, попутно проговорившись, что у неё был печальный случай последствия приёма Метотрексата и Фолиевой кислоты.
Да и очередь его на операцию оказалась самой последней, после часа дня.
И хотя разум инженера всё прекрасно подсчитал и понимал, но эмоции поэта и писателя не давали их общему телу покоя.
Возможно и неудачная игра сборной, слышимая им по радиоприёмнику, как бы в полузабытьи, смогла тоже как-то негативно повлиять на его состояние. Хотя прочтённый им накануне прогноз Юрия Севидова, чьему мнению он привык доверять безоговорочно, уже давно настроил болельщика на минорный лад. Этому способствовала и им самим наблюдаемая концовка игры в Москве с явно возникшим опасением за общий исход стыка.
Да! Зря я носил бейсболку с эмблемой Кейптауна! – решил засыпающий.
Лишь к середине ночи Платону удалось заснуть, но не выспаться.
А поутру медсестра Галина ещё раз наполнила его внутренности простой водой, после чего он очистился почти полностью. И тут же повторили вечерний укол. Но на этот раз не сон, а приятная нега во всём теле и в голове сморили подуставшего. Полдесятого его навестил врач-анестезиолог, поинтересовавшись самочувствием и готовностью к операции, подтвердив, что она будет не скоро.
– «Очень хорошее, просто кайф!» – пытался обрадовать того Платон.
И, как оказалось, напрасно.
В оставшееся время он пять раз сходил по-маленькому, но помногу, напрочь выведя из организма все успокаивающие и ослабляющие вещества, почти обезводив его.
Периодически поглядывая на часы мобильника, он ждал своего часа. Но тот подошёл неожиданно. Медсёстры вкатили в палату тележку, и передали Платону белую рубаху.
Как на казнь! – мелькнуло в голове писателя.
– «Платон Петрович! Как самочувствие и настроение?!» – больше успокаивая, чем действительно интересуясь, с сочувственно-подбадривающей улыбкой спросила одна из них.
– «Да, нормально! Только весь кайф пропал: пять раз вставал по маленькому, и по многу!».
– «А это от волнения!» – объяснила другая.
– «А-а? Как у болельщиков!» – несколько успокоил себя он.
Надев рубаху, Платон полностью оголился, и, прикрывая ею интимное место, ловко взобрался на тележку.
Медсёстры до плеч накрыли его белой простынёй и повезли головой вперёд.
– «Как катафалк! И белой простынёй накрыли!» – заныл в глубине тела рогатенький.
– «Но зато пока головой вперёд!» – успокоил его носитель.
Платон уже наблюдал процедуру перевоза, потому знал, к какому лифту его повезут.
Как всегда сёстры везли всех быстро, чуть ли не бегом. Вот и сейчас при выезде из палаты в спешке они задели тележкой за дверной косяк.
– «Вы рукой не задели? Вам не больно?» – участливо спросила Ольга.
– «Нет! Если бы на такой скорости я задел бы рукой, Вы бы услышали другой звук… матерный!» – успел пошутить неугомонный.
Но сразу были подняты боковые поручни-упоры и гонка возобновилась.
При проездах через пороги дверных поёмом тележку трясло, тело тоже. Платон даже представил, как на повороте на такой скорости к лифту, его тело вываливается на пол. Но боковые ограждения стали надёжной гарантией против этого, и начавший было нервно смеяться, не успев даже улыбнуться, тут же успокоился.
В лифт его также вкатили головой вперёд.
Ну, а выкатывали на восьмом этаже уже естественно наоборот. Зато на площадке развернулись и правильно продолжили гонку. Однако в огромную, светлую операционную ввозили уже ногами вперёд.
– «Ну, вот! Я же говорил!» – снова было заныл в глубине рогатенький.
Сердце Платона в этот момент тоже пыталось было ёкнуть. Но он собрался, как во время ответственного экзамена, и сконцентрировал своё внимание на главном.
Простыню приподняли и попросили его самостоятельно перебраться на операционный стол. Не успел он лечь, как чьи-то руки, коих кругом было достаточное множество, уже подстелили под него клеёнку. По просьбе командовавшей у стола женщины, он передвинулся повыше к ложементу для головы, улегшись поудобней лицом в потолок, который сразу загородили большой круглой установкой с множеством ламп.
Тут же его отгородили от операционного действа небольшим белым занавесом, а взгляд его поймал Владимира Фёдоровича. В этот же момент с его левой рукой уже колдовала помощница врача-анестезиолога. Но Платон предупредил её, что его руки не могут полностью распрямиться. Тогда под запястья подложили специальные подушечки, так что стало очень удобно, о чём Платон сразу и поведал хлопотавшим вокруг него.
Пока на виду у Платона занимались его руками, за занавесом тоже проявляли активность.
Предупредив его, живот, ноги и промежность протёрли какой-то прохладной жидкостью. Всё лишнее перекрыли пелёнками. Занялись и самым главным. Платон тоже внёс свою лепту:
– «А Вы не стесняйтесь! Оттягивайте пипиську на сколько надо! Она со страху скукожилась, а так вытягивается!».
Находившиеся по ту сторону белого занавеса, то ли не расслышали, то ли не поняли сказанного, не ожидая в такой момент юмора и самоиронии.
Поэтому Владимир Фёдорович, чуть наклонившись за занавес, и с интересом разглядывая упомянутое, с улыбчивым удовольствием повторил Платоновскую просьбу, облегчая врачам оттягивание его крайней плоти. Но дальше случилось непредвиденное. Медсестра никак не могла проколоть легко ею найденную вену. Платон успокоил её:
– «У меня почти каждый месяц отсюда берут кровь на анализы. Так что вена возможно в этом месте загрубела!».
Сестра начала искать новое место, но тоже безуспешно, вслух сказав об этом. Поэтому Платон невольно опасливо подумал о переносе операции. От расстройства вспомнил о своём давлении, дав команду в недра несколько сбросить его. Но рогатенький видимо от усердия перестарался.
Тут же Платон понял, что от всего виденного, а больше слышимого, плюс обдуманного и задуманного, – теряет сознание, о чём поведал вслух, попросив нашатыря. Тот долго не могли найти. А когда нашли, то он оказался старым и слабым. Да ещё и медсестра боялась сунуть под нос больному концентрированный раствор. Платону пришлось успокоить её:
– «Не бойтесь! Я умею правильно нюхать нашатырь! Давайте!».
И действительно, ему постепенно стало становиться всё лучше и лучше.
Тем временем Владимир Фёдорович, померив давление, подтвердил, что клиент не лукавит. Верхнее давление упало до 83.
– «Я поднимаю давление!» – объявил он, делая укол.
В этот же момент, наконец, нашла своё место и злополучная тупая игла той же медсестры.
Тем временем сразу двое расспрашивали Платона о его работе. И он так увлёкся рассказом с подробностями, что совсем забыл впасть в беспамятство.
– «Может, будем делать под местным?!» – услышал он вопрос Максима Борисовича.
– «Да нет! Вколите ещё один кубик!» – ответил ему приказом своей помощнице анестезиолог.
– «Во! Мне теперь стало совсем хорошо! Начинайте!» – дал Платон указание всем сразу.
В этот момент на него сверху надвинулась чуть прозрачная, тёмно-серо-бурая маска и Платон провалился в беспамятство…
Медсестра Ольга – красивая кареглазая блондинка, лет за тридцать, ещё до этого напомнившая Платону его первую детскую симпатию, одноклассницу Ольгу Суздалеву, разбудила его:
– «Платон Петрович! Вставайте! Приехали!».
Платон сквозь сон с трудом приоткрыл левый глаз.
– «Помогите нам! Закиньте левую ногу на кровать!».
Дисциплинированный повиновался, ещё и самостоятельно сев на неё.
Сёстры заботливо укрыли упавшее, обмякшее тело одеялом, успев услышать в ответ обязательное от, почти мгновенно заснувшего, впечатлительного:
– «Как в сказке!».
Поэт и без сознания оставался поэтом!
– «Сказка кончилась! Вы в палате, отдыхайте!» – любовно подыграла, уже не слышавшему её автору, Ольга.
Прошло более часа. И Платон спал более чем крепко. Очнулся он на правом боку в сладкой неге. Приоткрыв свой левый глаз, увидел два чужих серых, сверкавших на него любопытством.
– «Василич! Это что? Уже всё! Будь добр, дай, пожалуйста, мой мобильник! Я жене позвоню!».
– «Да! Ты уже больше часа спишь.… На!».
В этот раз у Платона хватило сил и разума набрать номер жены и успокоить её:
– «Ксюх! Я уже в палате, но ещё под наркозом, опять засыпаю. Проснусь – перезвоню…».
Ещё почти через час Платон проснулся окончательно и радостный снова наслаждался негой от всего происшедшего.
Первым делом он позвонил жене:
– «Ксюш! Я тебе звонил уже? Да?! Ну, хорошо! В общем, я уже выспался и встаю! Подробности потом!».
Однако на том конце провода ему было высказано неудовольствие отсутствием от него предупреждения о переносе операции на более позднее время, и, как следствие этого, ненужное волнение жены.
Взволнованная Ксения даже звонила в справочную, но данных туда ещё не поступило.
– «Извини! Забыть – как уснуть! А вспомнить – как проснуться!» – пытался несколько оправдаться словоблудием писатель.
Вскоре в палату вторично после операции вошёл врач-анестезиолог Владимир Фёдорович, поинтересовавшись самочувствием Платона.
Его интеллигентное, открытое лицо на этот раз несло загадочную и чуть ироничную улыбку, как будто он о Платоне знает такое…, которое тот естественно не видел, не слышал, да и не мог запомнить.