— Оборзел, дядя? — непочтительно поинтересовался подросток.
— На свои бабки! Мышей отдавай обратно!
— Они уже мои! Я их уже купил!
Дима готов был задушить его голыми руками — наверное, это было заметно невооруженным глазом; парень решил не связываться. Покрутил пальцем у виска. Поднял крышку ящика; у Димы потемнело в глазах. Мышей там было штук двадцать, всем было неуютно, все толкались…
— Ты своих не узнаешь, — сказал парень насмешливо. — Бери любых, дядя.
Дима выхватил Скалли — у нее была метка на ухе. С Малдером он сперва ошибся — ухватил другого самца, но сразу же обнаружил ошибку и исправился.
Мышиные лапы щекотали ладонь. Диме захотелось выкупить всех, предназначенных питону — он даже полез в карман за деньгами, но, кроме возвращенной парню десятки, там были только три двушки. И все.
Парень уже ушел; Дима вернулся к Оксане, пустил мышей обратно в клетку. Некоторое время они стояли молча, глядя в разные стороны; старушка с птичьим кормом косилась на Диму, как на сумасшедшего.
Дима не любил Птичий рынок. Не любил в детстве — тогда можно было сколько угодно канючить щенка, мама все равно не соглашалась и правильно делала. Не любил в юности — ему безумно жаль было всех этих котят, которым бабушки-продавщицы «для привлекательности» привязывали на шею нейлоновый бант…
В торговле с лотка котятами и щенками есть что-то от работорговли. Кафа, невольничий базар. Рыбы — вот идеальный товар, рыбам плевать, покупают их или продают. Или готовят на корм какой-нибудь аквариумной щуке. Рыбы — столь же разумны, как камни на дне аквариума или декоративные осколки амфор…
Хомяки немногим лучше. И мыши… Казалось бы, безмозглое существо, но продавать их на корм питону… Или, например, вот этому крикливому пацану…
Пацану было лет девять, Дима прекрасно помнил, что Женька в таком возрасте был уже вполне взрослый. Этот орал как младенец, ревел в голос, топал ногами — видимо, ему не купили щенка…
— Тарасик, идем тебе купим мышку. С мышкой нет никаких забот — с ней гулять не надо… Даже две мышки. Хочешь?
Тарасик заинтересовался. Перестал орать, но губки держал все еще в надутом положении.
— Они не кусаются? — поинтересовалась Тарасикина бабушка. — Их можно покупать ребенку?
Дима пробормотал нечто невразумительное. Тарасик ему не нравился.
— У вас есть справка от ветеринара, что животные здоровы? Что у них нет клещей, блох?
— Какой хво-ост, — сказал Тарасик, пытаясь просунуть палец сквозь прутья клетки. — Как в мультике…
Дима представил, как, наученный «Томом и Джерри», Тарасик станет раскручивать за хвост беднягу Скалли. И подвешивать Малдера на веревочке к люстре…
— Как же без блох? — сказал он добродушно. — Где вы видели мышей без блох?
— И клещи найдутся, — радостно подтвердила Оксана.
— Так… Тарасик, идем, лучше тебе рыбку купим… Идем-идем, вон аквариумы, видишь?
Протестующие вопли Тарасика утонули в толпе; Дима с Оксаной постояли еще немного, но покупателей не было. Зато подошел неприятного вида парень в кожаной куртке и спросил, уплачено ли за место…
— А давайте я их куплю, — сказала Оксана. — У меня как раз есть двадцать гривен…
— Ну что вы, — сказал Дима испуганно. — Какие деньги… А они вам действительно нравятся?
— …Просто миф. В Америке есть все, в том числе футбол.
Женька не раз видел его на экране телевизора — Сергей Полховский вел спортивные программы. Этот человек летал в одном самолете с киевскими динамовцами, этот человек был вхож к Лобановскому; Женька мог сколько угодно хмуриться и принимать независимый вид, но слова Полховского было очень трудно пропустить мимо ушей. Мама знала, что делала, когда организовывала эту встречу.
Дома, лежа на кровати при свете фонаря за окном, Женька смотрел в потолок и вспоминал сегодняшний разговор.
— В Америке есть все, — говорил журналист. — И футбол есть. Там богатейшие футбольные школы, футбольные общества, причем возглавляют их в основном наши эмигранты. Балтача, помнишь, был такой футболист? Поля там не чета нашим… не чета тем, что у вас на базе. Материальная база — что там говорить, нашим такое и не снилось. А вот техническая подготовка игроков… Техника у них, конечно, отстает. И ты с твоей техникой там сразу будешь лидер. Автоматически. У тебя будет колоссальная фора. Они за тебя передерутся… Здесь ты просто подаешь надежды, а там ты сразу сделаешь карьеру. Вот, посмотри…
Женька смотрел на разложенные на столе открытки. Почему-то не верилось, что в этих апартаментах, белоснежных душевых, раздевалках с кожаными диванами может вонять потом так, как воняет у них в спортшколе…
Поля — зеленые скатерти. Выходи и играй.
…Женька откинулся на подушку. Великие футболисты смотрели на него с плакатов и календарей.
— Не слушай, — сказал Пеле. — Я играл в Америке. Ничего там хорошего нет, можешь мне поверить.
Ухоженные ребята в яркой форме. Белые мячи на траве. Все улыбаются до ушей — наверное, так умеют улыбаться только очень счастливые люди…
— Поезжай, — сказал Шевченко. — Это сперва кажется, что на «Динамо» свет клином сошелся… А потом все рвутся куда-нибудь за бугор, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю… Мне в «Милане» нравится!
И только Валерий Васильевич Лобановский молчал.
Звук принтера — пытка после напряженного бестолкового дня. Дима испытал мгновенное облегчение, когда мерзкий аппарат вдруг заткнулся.
Правда, одновременно замолчало радио на кухне. И сделалось темным-темно, как будто уши и глаза разом заткнули ватой.
— Вот блин-компот, — сказала Ольга.
Диме не хотелось подниматься с кресла. Он зажмурился — ничего не изменилось; под веками тоже была темнота.
— Эй, ты где? — спросила Ольга.
— Все там же, — отозвался Дима, не открывая глаз.
— И в соседнем доме нету, — пробормотала Ольга. — Авария, опять… Блин, как некстати…
Дима открыл глаза; внешняя темнота стала чуть менее темной. Обозначились углы мебели, спинки кресел, прямоугольник двери, ведущей в коридор.
— Где-то здесь была свечка, — бормотала Ольга. — Вот черт, где зажигалка…
Единственный слабый огонек подсветил ее лицо снизу.
— Ты переставила кресла? — спросил Дима.
Она не сразу поняла:
— Что? А, кресла… Сейчас я позвоню в «Киевэнерго».
И она ушла звонить на кухню.
Дима снова закрыл глаза; он ужасно, запредельно устал. Наверное, он даже заснул на секунду — потому что когда он открыл глаза, свечек было уже две. Вторую держала Ольга.
— Занято, — сообщила она. — В «Киевэнерго» занято, в ЖЭКе не отвечают… Хочешь есть?
— Есть?
— Я проголодалась. Ты — как хочешь.
— Который час? — Дима потер лицо.
— Не знаю… Где-то полдвенадцатого. Еще рано…
На серванте под стеклом стоял Женькин паровозик от железной дороги. Как стоял, так и стоит. Уже лет пять — с тех пор как, занявшись футболом, Женька забросил игрушки…
Дима глубоко вздохнул. Живя в этой квартире, он не ощущал ее запаха. Теперь, став чужим — ощущает. Запах дома.
В свете желтого огонька он стал разглядывать фотографии на серванте. Раньше их было куда больше; сейчас остались только Женькины — в младенчестве и теперь. И еще Ольгина — институтская, выпускная. Исчезли те, где Дима с Ольгой засняты были вместе. Свадебная, например. Только одна осталась — старая, желтая, глубоких советских времен. Первый звонок. Десятиклассник Дима несет на плечах первоклашку Олю…
— Бутерброды, — сказала Ольга. — И банка маслин. И полбутылки вина… Живем.
…Был даже фильм такой, любительский. Отчего был — есть, если поискать… Если пленка не осыпалась. Десятиклассник Дима Шубин с первоклашкой, своей соседкой Оленькой, на плечах… Идет осторожно, прежде ему не приходилось носить на плечах маленьких девочек, зато Оленька облюбовала его плечи уверенно и уютно, ей очень нравится плыть вот так над толпой, в центре общего внимания, и, довольная, она звонит что есть силы в медный колокольчик…
Маслины были черные, блестящие и одинаковые, и почему-то напоминали о первомайской демонстрации. Есть не хотелось.
— Ешь. Хочешь вина?
Она разлила «Монастырскую избу» в две чайных чашки. Он выпил, не почувствовав вкуса. И послушно стал жевать.
Во всем доме было тихо. В мире было тихо. Из комнаты сына не доносилось ни звука.
— Знаешь, — Ольга закурила, — мне даже не верится, что все это закончится.
Она явно ждала ответа, и потому он отозвался:
— Мне тоже не верится. Мне эти очереди уже снятся.
— Я не про это. Когда мы переедем и устроимся…
Дима вздохнул. О переезде думалось плохо. Вообще не думалось. Наверное, из чувства самосохранения.
— И ты устроишься, — сказала Ольга. — Ты же талантливый человек!
Он поморщился. «Талантливый» звучало в ее устах как упрек. «Ты талантливый человек, так почему ты не смог, не стал, не попытался…»
Он продолжал жевать — через силу; Ольга тоже жевала. Когда занят рот — молчание проще оправдать…
Потом бутерброд закончился. И не было никакого желания надкусывать следующий; Дима перевел взгляд на фотографию десятиклассника с малышкой на плечах.
Малышка радовалась жизни.
Бантики, белые бантики, море детских голов, родители с фотоаппаратами «Смена», песенка «Чему учат в школе» и вереница учеников, втягивающаяся в распахнутые двери…
— Мне иногда хочется туда, — шепотом сказал Дима.
Он покривил душой. В последнее время ему ВСЕГДА хотелось вернуться. В сорок лет он начал жить воспоминаниями. Что это, преждевременная старость?
— Куда тебе хочется? — чуть насмешливо спросила Ольга. — В Штаты?
— Нет, — Дима кивнул на фотографию. — Не в Штаты… Вернее даже, не туда, а в тогда.
— Ностальгия? — На этот раз насмешка в ее голосе и не думала прятаться.
По столбику свечки скатывались прозрачные капли; Скапывали на майонезную баночку.
— Просто мне кажется, — сказал Дима, будто оправдываясь, — что тогда было хорошо.