У Ивара ни с того ни с сего прыгнуло сердце. И еще раз прыгнуло; он подался вперед, так, что его глаза оказались прямо перед пристальными глазами Барракуды.
— Скажите, — прошептал он быстро, будто опасаясь, что ему заткнут рот. — Ванина ДЕЙСТВИТЕЛЬНО будет на Прародине? Действительно — или это только так говорится?..
Барракуда долго молчал. Так долго, что у Ивара зачесались воспаленные веки.
— А почему же ей не быть на Прародине… Разве она совершила что-то… преступление, которое ее не простится? Почему же ей не быть на Прародине, путь ее… освещен… Она там… будет ждать…
Барракуда отвернулся. Ивар, растерянный, молчал.
Объяснить, что он не про это спрашивал?
Мертвое тело будет лететь и лететь в пустоте, и фонарик будет гореть, но потом все равно погаснет… В Космосе не бывает никакой Прародины. Там только холодные летающие камни, и редко-редко — звезды, сгустки горящих газов…
Сказать об этом Барракуде? Разве он не учился в школе и не знает, как устроен космос… Как устроен мир?..
Молчание тянулось и тянулось, в тусклом свете ламп Ивар видел неподвижного Барракуду, плотно сжатые тонкие губы под полоской усов, веки, прикрывающие круглые, как линзы, глаза… Четыре тени окружали Барракуду хороводом — две коротких, две подлиннее.
— Я понимаю, о чем ты думаешь, Ивар. Догадываюсь… У камня не бывает корней. Верно? Это противоречит его… природе. Говорить о каких-то камнях… странность. Правда?..
Ивар молчал. Ждал. Не отводил взгляда.
— Да, Ивар… Непонятное раздражает. Иногда кажется смешным, иногда пугает… Знаешь, в Городе тоже стояли Камни. Не посреди леса, конечно, а вот так, на перекрестке… И нашелся человек, который… осквернил Камень. Скуки ради, или злобы ради, или… не знаю зачем. Он осквернил Камень и поглумился над ним… себе же на горе.
Барракуда замолчал.
Ивар сидел, подобрав колени к подбородку, слушая, как шуршит воздух в невидимых вентиляционных шахтах. Ему казалось, что Камень за его спиной не просто нагрелся от человеческого прикосновения, но источает тепло сам по себе.
Тогда он не выдержал и спросил:
— А почему — себе на горе? Камень отомстил?
Барракуда поднял глаза:
— А ты веришь? Что Камень может отомстить?
Ивар молчал, сбитый с толку. Потом вспомнил свое видение — и пробормотал едва слышно:
— Верю… наверное.
Барракуда вдруг улыбнулся — не так, как обычно, не насмешливо, а просто улыбнулся, Ивар даже удивился — надо же, и на человека похож…
— И я верю, — сказал Барракуда уже серьезно. — Но только в той истории… Отомстил не Камень.
Ивар захлопал глазами, пытаясь собрать воедино внезапно разбежавшиеся догадки.
— Да, — продолжал Барракуда. — Осквернивший был наказан так, как велит того Закон. А свершившего наказание арестовали… Тоже по закону — по закону Города… — выпуклые глаза уставились на Ивара вопросительно, будто ожидая возражений. Ивар проглотил слюну и смолчал.
— Но по Закону рода тот, кто свершил наказание, был невиновен. Тигарды насильно вырвали его из рук правосудия и укрывали… Укрывали годами, становились сообщниками, преступниками, отщепенцами… Потому что жили в согласии с Законом рода. Потому что помнили традиции предков… По-твоему, это смешно?!
Он вдруг подался вперед, захлебнувшись от внезапной ярости, и в глазах у него вспыхнули злые желтые огоньки; отшатнувшись, Ивар с ужасом заметил пену, выступившую в углах длинного рта.
— По-твоему, это глупо?!
Ивару сделалось страшно до судороги. Барракуда несколько секунд сверлил его взглядом, потом откинулся назад, оперся руками о пол. Сказал совершенно спокойно:
— Все это длилось много лет… Твой теперешний собеседник из шкуры лез вон, устраивал какое-то подполье, делал тысячу глупостей, сидел в тюрьме, между прочим, и довольно долго… Чего ради?.. Ивар, этот Камень, у которого ты сидишь… Последний из оставшихся Камней. Мы привезли его сюда… Это называется «святыня». Не имеющая никакой утилитарной функции, совершенно бесполезная вещь. Ты слышал, как говорят — «клянусь святыней»?
Ивару и самому случалось так говорить. Но он, конечно, не имел в виду никаких камней.
— Ивар… Я говорю неясно. Паршивый из меня педагог, но ты хоть чуть-чуть… понял?..
Ивар открыл было рот — но в тот же момент оба вздрогнули от пронзительного, сверлящего писка. Барракуда дернул рукав — на белом браслете пульсировал зеленый огонек.
— Да, — Барракуда поднес браслет к щеке.
Ивар не мог разобрать слов — только голос, незнакомый, быстрый, напряженный. Лицо Барракуды сделалось жестким. Как камень.
— Давайте посадку, — пробормотал он сквозь зубы. — А мальчик будет со мной.
Незнакомый старик вошел в зал, сопровождаемый двумя угрюмыми мужчинами, настороженными, как конвоиры. О чем-то отрывисто распорядился Барракуда — прошла минута, прежде чем Ивар понял, что стоит перед собственным отцом.
Старик, безусловно, когда-то был Командором Оновым; Ивар узнал бы отца в любом обличье — пусть седая щетина, пусть проваленные воспаленные глаза, пусть наполовину поредевшие волосы… Но стоящий перед ним человек уже не был Командором. Некогда испепеляющие глаза его утратили и волю, и властность — остались страх и мольба.
Ивар глядел в эти затравленные глаза, и сквозь шум в ушах до него доносились обрывки фраз:
— Один… Я прилетел один… Я безоружен…
— …снова?
Глухой голос Генерала:
— Барракуда… недопустимо…
Желтый огонек на дне выпуклых глаз:
— Я неясно объяснил?!
Да, Генерал не хотел оставлять наедине Барракуду, Ивара и Онова; Барракуда резко одернул его, и тогда они ушли, оглядываясь — угрюмый Генерал, конвоиры, изгнанная из-за пульта Милица, еще кто-то, кого Ивар не успел увидеть…
Отец перевел дыхание. Он дышал тяжело, как после долгого бега, или — Ивар вздрогнул — как тогда в невесомости, в полумраке, в обнаженном трепещущем клубке… Он поспешил прогнать воспоминание. Уничтожить. Стереть.
— Ивар…
Вместо того, чтобы обрадоваться встрече с отцом, он испугался.
— Ивар, сынок…
В голосе Онова скользнуло нотка, от которой на голове у Ивара зашевелились волосы. Онов медленно повернул к Барракуде серое старческое лицо:
— Слушай, Коваль… Я пришел… За своим мальчиком. За своим единственным сыном…
Барракуда понял сразу — Ивар услышал, как он со свистом втягивает воздух.
— За своим единственным сыном…
Ивар еще не понимал.
— Я… Своей рукой погубил своего…. Саня умер час назад… Саня…
В сознании Ивара будто некрепко защелкнулась щеколда, запрещающая понимать слова отца и по-настоящему верить в них. Нет, спокойно сказал он себе. Так не бывает. Я не слышу. Не слышу.
— Коваль… Я привез тебе заложника. Лучших, чем я, заложников тебе не сыскать… Тебе будет все. Все, и даже больше. Мы отдадим тебе все… А ты отдай мне сына. Отдай! Ничего не осталось. Возьми Город на разграбление… Отдай мне моего сына!..
Ивар задрожал. На его глазах отец метался, как заглоченная капканом жертва; на глазах сына он молил врага о помиловании — о чем-то большем, нежели просто дарованная жизнь.
— Ты получишь… все. Никто не станет преследовать тебя. Этот мальчик дороже, чем… Возьми меня заложником. Отпусти его.
Голос отца шелестел, как струйка песка на дне вентиляционной шахты.
— Я потерял одного сына… Я не могу потерять другого…
Саня, подумал Ивар. Опасно заскрипела щеколда, он поспешил глубоко вдохнуть и сказать себе как можно тверже: нет.
— Нет, — шепотом сказал Барракуда. — Я не могу, Онов… За моей спиной люди, я не могу рисковать… Ты — плохой заложник. Я уважаю твое желание пожертвовать собой — но не с моей помощью, Онов.
Командор молчал; казалось, что он не в состоянии понять обращенные к нему слова.
— Ребенку ничего не грозит, — сказал Барракуда громче. — Ему ничего не грозит, если ты исполнишь обещание…
— Я исполню обещание… — эхом отозвался Онов.
— …и получишь ребенка обратно. Если я отдам его сейчас… Никакое честное слово не защитит тигардов.
— Я клянусь! — голос Командора сорвался на хрип. — Я клянусь святыней…
— Ты не веришь в святыни.
— Я клянусь жизнью… Ивара!
— Она в безопасности. Не трать времени, Онов… Возвращайся… и поспеши. Это жизнь и смерть… Поверь, это единственный выход. Для нас обоих.
Лицо Онова странно дернулось. Сквозь страх и стыд, сквозь боль за отца Ивар ощутил вдруг жалость, острую, как нож.
— Кай… — тихо, жалобно прошептал Командор. — Я умоляю…
Ноги его согнулись. Ивар зажмурил глаза, и в наступившей для него темноте колени отца глухо ударились о пол.
…Рука Барракуды оттолкнула Ивара к двери, полуослепший от слез, он ткнулся в прохладную обшивку, отшатнулся, за его спиной рыдал и проклинал отец, проклинал и снова молил — Ивара схватили чьи-то руки, потащили прочь. Отрешенно глядя сквозь обступившие его бледные лица, Ивар страстно пожелал оказаться за зеленой скатертью под голубым шатром.
…Они играли в трехмерную «войнушку», Ивар и Саня; палили пушки, и пахло порохом — а в воображении Ивара порох источал запах жженой синтетики. После полутора часов баталии девятилетний брат наголову разбил армии пятилетнего, и потрясенный поражением Ивар не выдержал и разревелся.
И еще ревел, глядя, как загадочно улыбается мама. И еще ревел, когда она все с той же загадочной улыбкой извлекла из-за шкафа целую и невредимую, предусмотрительно запрятанную дивизию Иварова войска, и доверительно сообщила новое для младшего сына слово — «резерв»…
Слезы на Иваровых глазах не успели еще высохнуть — а волна восторга, свирепой полководческой радости уже захлестнула его по самую макушку. И хлопал глазами удивленный Саня — он-то ведь большой, должен знать, что такое этот резе…. зере… «резерв»!..
Ивар проснулся — в темноте, в замкнутом пространстве; у него в душе не осталось резервов. Ни капельки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
…А если фонарик погаснет?!
Ивар плавал в полусне-полубреду; вокруг него покачивались звезды, нет — не звезды, фонарики в мертвых руках… Он висел посреди космоса, нагой, скорчившийся, белый от холода, ни верха, ни низа, ледяные сияющие россыпи — и пустота…