Дверь открыл высокий пожилой и седой негр с мягкими приятными чертами лица и большими темно-карими глазами.
— Фрэнк? Я ждал вас позже, обедать еще рановато.
— Черт с ним, с обедом. Посмотрите, кого я привел. — Он пропустил Эдерса вперед. — Это тот самый врач, который меня спас, правда, лишив кисти и глаза. Знакомьтесь, Мартин.
— Здравствуйте, доктор. Я вас таким и представлял.
— Почему таким?
— Фрэнк рассказывал: вы похожи на французского писателя Бальзака, а его портрет я видел в книге. Проходите, пожалуйста, сейчас сварю кофе.
Они уселись на продавленный диван, накрытый вытертым неопределенного цвета паласом.
— Снимайте пиджак. Жарко, — предложил Грег.
— С удовольствием. — Эдерс сбросил пиджак и остался в желтой рубашке, перекрещенной узкими светло-серыми подтяжками.
Из-за занавески появился Мартин. На маленьком подносике дымились две чашечки кофе. Поставил на стол и обратился к Грегу:
— Пойду в маркет, куплю кое-что к обеду и ужину.
— Хорошо, Мартин, мы будем дома. Учтите — не исключено, попозже пожалует еще гость.
— Ничего, еды на всех хватит. — Негр вышел.
Доктор отхлебнул глоток горячего, ароматного кофе и взглянул на Грега.
— Расскажите о себе. Я же о вашей жизни почти ничего не знаю.
— Длинная история, — вздохнул Грег, — да и вряд ли вам интересна.
— А куда нам спешить? Насчет же интереса ошибаетесь. К людям вашей профессии — детективам — влекло с детства.
— Хорошо. — Грег зажег сигарету и оперся о валик дивана. Выдохнул дым, стряхнул пепел, чуть прикрыл глаза.
— Я с юга. Отца так и не видел — убили на войне. Когда пошел в школу, мать вторично вышла замуж за букмекера и отъявленного прохвоста. Мне это пришлось не по вкусу — сбежал. Как большинство сверстников тех лет, направил стопы к морю. Бродяжничал. Пристал к банде малолеток, где познакомился с чудесным мальчуганом, прозвище у него было Косой. Вот он-то знал, чего хотел.
— А вы нет?
— Откровенно — нет. Однако подспудно сознавал — то, что делаем, — плохо, при первой возможности надо кончать. О чем и сговорились с другом. Однажды во время стычки с главарем — отпетым подонком и садистом — Косой погиб. Меня — я пытался его защищать, — избитого до полусмерти, подобрал полицейский инспектор Кребс и, так уж получилось, привез к себе домой. Его жена — она медик — выходила меня. Я и застрял в этой семье. Воспитывался с их сыном Стивом, серьезным и толковым парнем. К несчастью, он не вернулся из Вьетнама, его сынишка, подобно мне, родился после смерти отца. Его молоденькая супруга помешалась от горя и впоследствии умерла в лечебнице. Нас оставалось четверо: Кребс, его жена, маленький Стив и я. Окончив школу, поступил в полицию и с азартом взялся за работу, которая показалась мне поначалу увлекательной и благородной. Вместе с Кребсом мы накрыли шайку Майка Черепа. Им грозила смертная казнь. Но тут бес меня дернул, по молодости я еще не понимал, что можно полицейскому, а чего нельзя — вылезти в прессе с разоблачением действительных преступников, тех, на кого и вкалывал Майк и его подручные, — воротил химических концернов. Дело пересмотрели. Бандитов почти оправдали. К моему несказанному удивлению, и вдохновители гангстеров отделались легким испугом, а вот вашего покорного слугу вытурили из полиции без права службы на государственных должностях. Кребса понизили на две ступени. С его помощью я устроился в частную детективную контору «Гуппи». Ее возглавлял Эдуард Бартлет, человек недюжинного ума.
Незадолго до его кончины шеф передал дела мне. В «Гуппи» я познакомился, а затем и горячо полюбил секретаршу Бартлета Вирджинию О'Нейли, очень эксцентричную девушку. Некоторыми качествами ее я восхищался, другие просто коробили, так что порой становилось не по себе. Удивляло, откуда в ней, такой юной и далеко не глупой, иногда проявлялось столько цинизма, расчетливости и холодного эгоизма. Понимаете, она жаждала иметь все блага, но не затрачивая на это особых усилий; стремилась получить как можно больше и в самые короткие сроки, словно по мановению волшебной палочки. А жизнь не детская сказка. Для того чтобы чего-то достичь, надо трудиться. И не только.
Один эпизод особенно исчерпывающе характеризует ее; думается, как бы определяет жизненную позицию. Я тогда прилетел из Египта от профессора Эдвина и был завален работой. Загадочное преступление произошло в районе Кребса, и нераскрытие его грозило инспектору огромными неприятностями. Она же возвратилась из короткого отпуска и неожиданно нагрянула ко мне на квартиру…
Вирджиния в легком — оранжевые цветочки по белому полю — платьице, прищурившись, смотрела на Грега.
— Чувствую, ты удивлен и не в восторге? — спросила она и, присев на стул, сбросила босоножки.
— У меня много работы.
— Значит, для меня времени нет? — Она обмахнула лицо подолом платья. — Боже, какое пекло.
— Но, родная, это чрезвычайно важно, — начал он, словно оправдываясь. — Представь, Кребс в весьма тяжелом положении, он может потерять службу, а у него внук и больная невестка, там…
— Не хочу знать, что там, а вот здесь я и очень тебя люблю. — Джин поднялась и взъерошила ему волосы. — Поговорим после.
— Но, — попытался он возразить, — мне совершенно необходимо…
— Никаких но, — перебила. — Я ополоснусь. Задыхаюсь от жары. — Она направилась в ванну.
— Джинни, с отцом несчастье, он попал в беду. Я надеялся именно сегодня сообщить ему кое-что обнадеживающее, что удалось распутать. Пусть попытается получить у своих сатрапов отсрочку денька на два-три, — бормотал Грег и плелся за ней.
— Растворись. — Вирджиния захлопнула дверь перед его носом.
— Но я намеревался…
— Если ты еще откроешь рот и будешь ныть, мой милый, — донеслось сквозь плеск воды, — я тотчас исчезну и мы поссоримся на век. Посиди в гостиной.
Грег досадливо пнул ее туфлю и прошел в комнату. Опустился в кресло и прикрыл глаза. Работать уже не хотелось.
— Ты не заснул?
Фрэнк поднял веки. Вирджиния в мохнатом розовом халате появилась в дверях. Пахнуло чем-то свежим и ароматным. Волосы ее были откинуты назад и собраны в пучок на затылке. Взор фиолетово-синий.
— Ты не спишь? — Она уселась на диван, закинув ногу на ногу.
— Думаю. — Он потянулся к ней.
— Думай, думай. — Джин отстранилась. — К делам фирмы ты так и не приступил?
— Не, — беспечно мотнул Фрэнк головой.
— Прискорбно. — Она встала и прошлась по ковру. — Еще до моего отъезда накопилось много неотложных дел. Клиенты могут поднять шум, а то и расторгнуть контракты. Подумал об этом?
— Не до них было. Ты понимаешь — речь идет о судьбе моего приемного отца.
— Понимаю. — Джин взяла сигарету. — Но не следует забывать о главном, о репутации конторы. Только и не хватало, чтобы кто-то остался недоволен нашей деятельностью. Уж не воображаешь ли, что заказчики придут в восторг от этой волокиты и, захлебываясь от филантропии, повысят нам гонорар. — Она щелкнула зажигалкой. К потолку потянулась струйка дыма.
— А мне начхать. — Грег действительно чихнул.
— Ну-ну. Мы сейчас в самом расцвете. Имеем массу выгодных предложений, и неосмотрительно бросаться, очертя голову, в какую-то сомнительную авантюру. Она же не даст нам ни цента.
— Эта, как ты говоришь, авантюра может избавить моих близких от беды.
— А нас от денег? — Она стояла перед ним, откинув руку с сигаретой в сторону, другую уперев в бедро.
— Удивляюсь, как это ты до сих пор не стала во главе «Гуппи», клянусь, порядка было бы больше.
— Э-э нет, дорогой. — Она стряхнула пепел в перламутровую раковину. — Каждый хорош на своем месте, мое счастье. Кроме того, я женщина.
— Ну и что?
— А то, — Джин разогнала ладонью дым. — Ты видел когда-нибудь обаятельную белую даму, которая бы посягала на мужские обязанности?
— Видел, малышка, и не только видел, но и…
— Не перебивай. Не дурачься, я серьезно. Мужские привилегии необходимы цветным, дурнушкам и неудачницам. Пусть работают.
— А ты злая, Джинни. — Грег попытался зубами схватить ее палец.
— Не придирайся.
— Я констатирую факт; ты эгоистка по отношению к людям, которые этого не заслужили.
— Я рационалистка. У меня свое мнение о месте мужчины и женщины. Надо довольствоваться тем, что определено богом.
— Бога нет.
— Не юродствуй. Когда надо, он есть.
— Когда тебе выгодно?
— Мне выгодно быть за мужем и за богом, как за каменной стеной. В моем понятии для этого-то они и существуют. Должны обеспечивать нас, один материально, другой морально. Ничем иным я заниматься не собираюсь. Жизнь коротка — надо наслаждаться ею.
— Но получается, слабый пол не должен трудиться или участвовать в общественной жизни? Не будет ли это оскорбительно? Не уронит ли достоинство женщин?
— Отнюдь нет. — Она покачала головой.
— Ну а любовь?
— Любовь? — Джин как-то загадочно улыбнулась. — В идеальном варианте можно одарить своего избранника и любовью, если он того достоин.
— А если нет? То есть не оправдает твоих надежд на то самое материальное благополучие?
— На нет и суда нет.
— Это аморально. Жить с нелюбимым.
— По-твоему, морально жить с бедным неудачником?
— Ладно. Но не будет ли женщине скучно ничего не делать? Говорят, от безделья даже миллионеры стреляются.
— Она станет помогать карьере супруга, способствовать его процветанию на общественном и служебном поприще. Быть украшением. И блистать среди избранных. Ты против?
— Я-а-а? Упаси господь. Кто же станет возражать, когда ему способствуют, продвигают, украшают. Но что делать тем, у кого нет твоей внешности, цвета кожи и достатка? И наконец, — он ударил себя кулаком в грудь, — такого мужа, как я?
— Не воображай, — она тихо засмеялась. — Не передергивай.
— Но ведь я обязан помочь Кребсу и его семье. Дело архиважное, им грозят непоправимые бедствия. Я обязан. Понимаешь? Обязан. — Фрэнк уставился на девушку.