Семья оказалась в отчаянном положении, и Майкла, как старшего сына, решено было отослать из дома и устроить на службу. Когда он подрос настолько, что мог выполнять полезную работу, его взяли в поместье отца Элинор, в помощники управляющему. Его первыми учителями были кузнец и бондарь, егерь и крестьяне-арендаторы. Он рос, обрабатывая землю и таская сено, объезжая жеребцов и подковывая кобыл, изучая устройство имения во всех подробностях.
– Вскоре он уже вносил предложения по управлению поместьем. – Голос Элинор окреп: эта глава истории была поводом для гордости. – Благодаря своим способностям он обратил на себя внимание моего отца, и тот дал ему образование. Майкла отправили в лучшую школу, где он показал себя блестящим учеником, а затем в Кембридж. Когда он возвратился, я медленно оправлялась после долгой болезни. Каждый день меня выносили в сад, но я была так поглощена скорбью и раскаянием, что даже не вставала с кресла. Майкл предложил мне свою дружбу, Анна. А позднее – и свою любовь.
На губах ее играла легкая улыбка.
– Он возвратил свет в мой мрачный мир. Он понимал страдание, поскольку испытал его сам. Он водил меня в дома наших арендаторов и учил читать чужие жизни. Он дал мне осознать, что есть горести куда более тяжкие, чем мои, и боль куда менее заслуженная. Он учил меня, что бесполезно убиваться из-за того, чего нельзя изменить, и что искупить можно даже самые страшные грехи. Даже мои, Анна. Даже мои.
Постепенно благодаря его поддержке к ней возвратились силы. Но душевный покой последовал не сразу.
– Сперва его свет освещал мне путь, а затем, когда я привыкла смотреть на мир, озаренный его сиянием, в моей душе тоже зажегся огонек.
Когда мистер Момпельон окончил обучение, они обвенчались.
– Весь мир думает, будто, выйдя за него, я принизила себя, – мягко сказала она. – Но, как ты теперь видишь, это не я пошла на жертву в нашем союзе, а мой дорогой Майкл.
Мы долго сидели неподвижно и смотрели в огонь. Внезапно в очаге треснуло полено, на пол посыпались искры. Тогда Элинор встала – порывисто – и разгладила длинный белый передник.
– А теперь, милая Анна, теперь, когда тебе все известно, скажи, будешь ли ты со мной работать, как прежде?
Я была так ошеломлена ее рассказом, что не могла вымолвить ни слова, а потому просто встала со стула, сжала ее руки и поцеловала их. Как мало, подумала я, мы знаем тех, с кем живем. Разумеется, я не стала бы утверждать, что мне известны чувства и мысли людей, чье положение в жизни настолько отлично от моего. Однако я считала, что, прислуживая в их доме и заботясь об их нуждах, наблюдая их за различными занятиями и в обществе самых разных людей, я по-своему хорошо изучила их. Как мало, как бесконечно мало дали мне эти наблюдения. Теперь стало ясно, отчего мистер Момпельон так силен, столько смыслит в ремеслах и умеет найти общий язык с человеком любого сословия. Отчего Элинор так добра и не спешит осуждать других.
Элинор обняла меня, и я почувствовала, что сделаю ради нее что угодно, о чем бы она ни попросила.
– Вот и славно, – сказала она. – Ведь у нас столько дел. Взгляни-ка сюда. – Она достала из кармана передника мятый свиток. – Я составила список умерших и обозначила их имена на карте деревни. Полагаю, это поможет нам выяснить, как и между кем распространяется зараза.
Моему взгляду предстала наша зачумленная деревня. Бумажки с именами трех с половиной сотен ее несчастных обитателей были приколоты к карте, точно высушенные насекомые. Почти пятьдесят имен были подчеркнуты черным. Я даже не сознавала, что болезнь настигла столь многих. По карте легко было проследить, как зараза перекинулась с моего дома на остальные: вспышка смерти.
Элинор нетерпеливо потянула меня за рукав.
– Взгляни на имена жертв. Что первым бросается в глаза? (Я растерянно смотрела на карту.) Разве ты не видишь? Чума не различает между мужчинами и женщинами, оба пола поровну представлены в нашей сводке. Различие в другом: она забирает самых юных и щадит самых старых. Почти половина умерших не достигли и шестнадцати лет. Остальные – взрослые люди в расцвете сил. И ни одного седого старика. Почему, Анна? Почему? Вот к какому выводу я пришла. Старики наши живут так долго, потому что хорошо борются с болезнями. В этой войне они закаленные бойцы. Так что же нам делать? Мы должны вооружить детей против заразы, сделать их сильнее, снарядить их в бой. Мы пытались исцелять больных, и все напрасно. Из всех, кого поразило поветрие, одна лишь Маргарет Блэквелл протянула дольше недели.
Старуха Маргарет, жена бондаря, слегла одновременно с Сиделлами, и хотя она еще не оправилась, судя по всему, ей суждено было выжить. Но именно поэтому некоторые и вовсе сомневались, что у нее чума. Однако я сама ходила за ней и видела вздутие у нее в паху, видела, как оно прорвалось и наружу потекла гнойная слизь. Кто-то утверждал, что это просто чирей или киста. Вероятно, не желая расставаться с надеждой, я упорно верила, что это чумной нарыв и что Маргарет станет нашей первой выжившей.
– Большинству людей, – продолжала Элинор, – заражение грозит неминуемой гибелью. Наша задача – найти в этой убогой хижине все травы с предохранительным воздействием и сделать из них снадобье для укрепления здоровья.
Остаток утра мы изучали книги, которые Элинор принесла из пасторского дома, выписывая названия растений, что укрепляют хотя бы одну из частей тела, обыкновенно поражаемых чумой. Нудное занятие, ибо книги были на латинском и греческом языках и Элинор приходилось все для меня переводить. Лучшей из них, как мы вскоре обнаружили, был труд некоего Авиценны – мусульманского врача, жившего много лет назад и собравшего свои познания в обширный канон. Когда перечень растений был готов, мы стали перебирать пучки трав, сопоставляя, порой с большим трудом, высохшие листья и корни с описаниями из книг. Затем мы вышли в заснеженный сад посмотреть, нельзя ли выкопать каких-нибудь кореньев, пока окончательно не замерзла земля. К полудню все боевые припасы были собраны. Крапива для укрепления крови. Звездчатка и листья фиалки для легких. Лапчатка против жара. Жеруха для желудка. Корень одуванчика для печени, лопух для гланд и вербена для горла.
Вербену Элинор полагала самой важной. Она называла ее священной травой святого Иоанна и даже прочла молитву, перед тем как мы выкопали корни из земли.
Хвала тебе, вербена, священная трава.
На горе Голгофе нашли тебя сперва.
Излечишь ты недуги, спечешь ты в ранах кровь.
Во имя Отца, Сына и Святого Духа
Тебя сорву я вновь.
Мы сложили все травы, какие могли унести, в холщовый мешок и приготовились уходить. Я уже собиралась потушить огонь в очаге, но Элинор положила руку мне на плечо.
– А что же с маками, Анна? Что мы будем делать с ними? – Она протянула мне маковые головки. – Решать тебе.
Меня охватила тревога.
– Разве они не пригодятся нам, чтобы облегчить страдания больных? – сказала я, думая в первую очередь о себе, а вовсе не об умирающих.
– Гоуди сознавали, как опасно это растение. Их запасов хватит лишь на несколько тяжелых случаев. Как нам решать, кому помочь, а кому позволить страдать?
Не говоря ни слова, я взяла у нее маковые головки и занесла руку над очагом, но у меня не хватило духу разжать пальцы. Я пробежала ногтем по незрелой головке, и оттуда медленно засочился млечный сок. Я жаждала слизнуть его, почувствовать горечь на языке, а затем – сладостное продолжение. Элинор молча ждала. Мне хотелось заглянуть ей в лицо, но она отвернулась.
Как пережить грядущие дни и ночи? Другого утешения мне не найти, и единственный способ вырваться из этой деревни со всеми ее кошмарами лежал у меня в руке. Но тут я поняла, что это не совсем так. Ведь была еще наша работа. В тот день я сама убедилась, что можно затеряться и в ней. И это будет вовсе не самолюбивое забвение. Изучая травы и применяя их против заразы, мы, вероятно, принесем много пользы. Однако подобный труд требует ясности мысли. Я швырнула маки в огонь. Сок зашипел, головки разорвались, мелкие семена брызнули в разные стороны и смешались с пеплом.
Когда мы наконец затворили за собой упрямую дверь, ветер уже улегся и погода стояла более теплая. Я пообещала себе, что постараюсь оправдать ожидания Элинор. А если не выйдет, теперь я знала, где искать в саду Гоуди бледно-зеленые маковые побеги по весне.
Сравнялся с нисходящими в могилу[25]
Проходя мимо церковного кладбища, мы увидели там мистера Момпельона: без сюртука, широкие рукава белой рубашки закатаны, волосы мокрые от пота. Он рыл могилы. В земле виднелись уже три разверстые ямы, а он меж тем копал четвертую.
Элинор поспешила промокнуть платком его лоб. Он отвел ее руку и отступил назад. С серым от утомления лицом он тяжело оперся на лопату. Элинор взмолилась, чтобы он передохнул, но священник лишь покачал головой:
– Я не могу позволить себе передышку. Нынче надобно выкопать шесть могил, и одна из них для Джона Миллстоуна. (Тем утром почил наш могильщик. Его обнаружил сам мистер Момпельон. Старик лежал с раскинутыми руками, наполовину высунувшись из могилы, которую так и не докопал.) У бедняги не выдержало сердце. Для столь тяжелой работы он был слишком стар.
Глядя на мистера Момпельона, я опасалась, как бы он тоже не испустил дух. Выглядел он из рук вон скверно. Похоже, всю ночь ходил от одного смертного одра к другому. Обещание, что никто не умрет в одиночестве, обернулось для него тяжким бременем. Было очевидно, что, взвалив на себя еще и обязанности могильщика, долго он не протянет. Я прошла на кухню, быстро подогрела полынного пива и принесла его к яме, где мистер Момпельон стоял по пояс в грязи.
– Сэр, не пристало вам рыть могилы, – сказала я. – Позвольте мне привести кого-нибудь из «Горняцкого дворика».
– И кто же согласится прийти? – Прижав ладонь к пояснице, он с гримасой выпрямился. – Горнорабочим и без того туго: тот, кто в срок не добудет означенную меру руды, рискует лишиться горного отвода. Среди фермеров некому молотить хлеб и доить коров. Как можно поручать им эту печальную работу? Те, кому она еще под силу, должны держаться от покойников подальше, чтобы не подхватить заразу.