Для чего, Господи, отреваешь душу мою,
Скрываешь лице Твое от меня?
Зайдя в дом, мы поняли, что мистеру Момпельону не подняться на второй этаж. Мы с Элинор принесли из спальни теплые покрывала и расстелили их на полу в гостиной. Когда Брэнд укладывал его на эту самодельную постель, священник все еще бормотал:
Несу ужасы Твои и изнемогаю.
Надо мною прошла ярость Твоя,
Устрашения Твои сокрушили меня.
Затем он повернулся на бок и наконец отдался во власть глубокого сна изможденного человека.
На другой день, узнав, что еще двое лежат при смерти, мистер Момпельон поднялся с постели и отправился к ним. Однако вести иного толка, касавшиеся живых, мы с Элинор от него утаили. Вокруг было столько смерти, что никто уже не думал о будущем, и житейские хлопоты, прежде занимавшие наши мысли, были позабыты. Но в последнее время меня все больше тяготила судьба одного ребенка – семилетней девочки по имени Мерри Уикфорд.
Уикфорды, молодая семья квакеров с тремя детьми, поселились в старом заброшенном доме на окраине деревни около пяти лет тому назад. Прежде они держали ферму на арендованных угодьях, но из-за своей необычной веры подверглись гонениям, и хотя нельзя сказать, что в нашей деревне им оказали радушный прием, здесь, по крайней мере, никто не поджигал их сено и не травил кур, как это было, по слухам, на прежнем месте. До прошлого лета они жили очень бедно. Но однажды ночью, когда Джордж Уикфорд ходил туда-сюда по двору, горестно размышляя, как прокормить семью, меж звезд белой вспышкой пронесся огромный огненный дракон. По местному поверью, дракон в ночном небе укажет путь к залежам руды. Не дожидаясь утра, Уикфорд поспешил через вересковые пустоши по следам чудесного видения. К рассвету он вырыл крест в земле, чтобы заявить права на участок, заготовил семь бревен для ворота и уже остругивал сучья на распорки. Вот уже тысячу лет закон гласит, что любой горняк может таким способом застолбить месторождение на чьей угодно земле. До исхода девяти недель он должен предъявить бергмейстеру блюдо руды, и после этого уже никто не отнимет у него отвода, покуда он будет исправно платить Короне означенную меру, известную как «блюдо короля»[27].
Джордж Уикфорд, жена его Клит и трое их детей трудились не покладая рук, закладывая шахту, которую они назвали «Огненный Дракон». На первых порах они лишь скребли почву худо починенными вилами и лемехом[28]. Другие горняки, хоть и сами не пренебрегали небесными знамениями, смеялись над юным Уикфордом: ничто на поверхности земли не указывало на наличие свинца в недрах, и никогда здесь не проводили работ. Однако Уикфорду суждено было смеяться последним: задолго до означенного срока ему удалось добыть блюдо свинца – и не одно. Оказалось, он застолбил трубчатую жилу. Жилы эти представляют собой полости с минеральными отложениями, где некогда протекали подземные воды, и бывают невероятно богаты рудой. Найти их непросто, ведь они ничем не выдают себя на поверхности, так что, по всеобщему мнению, Уикфорду несказанно повезло.
Это было до чумы. Джордж Уикфорд одним из первых пал жертвой болезни. Затем она унесла его старшего сына, крепкого мальчика двенадцати лет. Клит и двое младших пытались сами добывать руду, пока второй мальчик тоже не захворал. Ухаживая за сыном и сама слабея день ото дня, Клит не сумела, как того требовал закон, предъявить блюдо руды по истечении трех недель. Дэвид Бертон, горняк, живший по соседству, воспользовался случаем и сделал на валу ворота первую зарубку. Этим поступком он вызвал в деревне горячие споры: одни осуждали его, считая, что сейчас не время наживаться за чужой счет, другие оправдывали, говоря, что закон есть закон, да и потом, это далеко не первый раз, когда несчастье поставило под угрозу чей-либо отвод. Интересно, думала я, если бы Уикфорды ходили в нашу церковь, отнеслись бы к ним с боґльшим сочувствием? А впрочем, если уж откровенно, я и сама не знала, кто прав. После смерти Сэма я понимала, что потеряю отвод, и не ожидала ничего иного. И все же новые времена требовали от нас стольких жертв, что можно было заодно пожертвовать и старой традицией.
На исходе шестой недели Дэвид Бертон сделал вторую зарубку – и в тот же самый день Клит Уикфорд проводила младшего сына в могилу. Снова пошли толки. Говаривали, потрясение ускорило ее собственную смерть, ибо никогда прежде мы не видели, чтобы недуг так стремительно унес жизнь. Еще утром она хоронила сына и с виду была вполне здорова, а к вечеру сама лежала в могиле, вся в багровых отметинах. В живых осталась только маленькая девочка, Мерри, чье имя казалось теперь жестокой шуткой. Она всегда была весела и добродушна, даже когда Уикфорды числились среди самых бедных семей в округе, и горько было видеть, как она потеряла всю родню. Хуже того, поскольку, кроме шахты, у Джорджа Уикфорда почти ничего не было, девочка осталась в ужасно стесненных обстоятельствах. Уикфорд был человек благоразумный, потому первую же прибыль от выработки он пустил на новые орудия, а также на хорошую еду и добротное платье для жены и детей, которые так долго были этого лишены. Однако настоящие богатства все еще крылись в недрах земли, и вскоре стало очевидно, что если никто не добудет от ее имени блюда руды, то Мерри все потеряет. День за днем я досаждала всем знакомым горнякам, уговаривая их сделать доброе дело ради сироты. Но даже лучшие из них считали, что обязаны стать на сторону Дэвида Бертона, своего собрата, а не ребенка из пришлой семьи иноверцев, чей отец не так уж давно вступил в ряды горняков. Недели шли, надежда на удачный исход таяла, и вот между девочкой и безрадостным будущим в работном доме стоял один последний день.
О чем я только думала, когда заговорила об этом с Элинор? Или, вернее, чему я удивлялась, услышав последовавшее предложение?
– Тебе знакомо горное дело, Анна. Мы вместе добудем для девочки блюдо руды.
Затея эта пришлась мне по душе еще меньше, чем просьба быть повитухой у Мэри Дэниел. Я боялась копей задолго до того, как они забрали моего Сэма. Я не создана для темных, склизких, затхлых нор. Я люблю то, что живет и растет на поверхности, и у меня нет никакой охоты исследовать полое нутро наших земель. Обыкновенно чужое ремесло вызывает у меня любопытство, однако я никогда не просила Сэма взять меня с собой в шахту. Возможно, он бы и не согласился. Хотя он ни в чем мне не отказывал, горняки – народ суеверный, и многие из них убеждены, что на каждой выработке живет эльф, готовый приревновать хозяина к жене и дочерям.
На лице Элинор появилось хорошо знакомое мне выражение. Трудно передать словами, какая твердость сквозила в ее тонких чертах. Я читала, что греки так искусно работали с мрамором, что он как будто дышал. Если верить книгам, камень в их творениях можно было принять за нежную плоть. Пытаясь представить нечто подобное, я всегда вспоминаю лицо Элинор в те мгновения, когда она готовилась настоять на своем. Как бы то ни было, теперь я знала, что мы отправимся на шахту Уикфордов, хочется мне того или нет.
Выдвинулись мы рано, ведь дорога была неблизкая. Я слышала, как Элинор сказала мистеру Момпельону, сидевшему в библиотеке, что мы идем за целебными травами. Когда она вышла от него, ее матовая кожа вся пылала. Она поймала мой взгляд, и рука ее взметнулась к порозовевшей шее.
– Мы, Анна, и впрямь возьмем мешочки и будем собирать травы, что встретятся нам по пути. – Было заметно, каких усилий ей стоит малейшее притворство, даже ради душевного покоя мужа. – Ты же знаешь, – добавила она, – если наш замысел раскроется, он настоит на том, чтобы сделать всю работу самому. Тут ему и наступит конец.
Сперва мы зашли к Мерри Уикфорд, чтобы посвятить ее в наши планы. Когда мы показались на узкой тропинке, ведущей к ее дому, девочка выскочила во двор, сияя от радости, и я сказала себе, до чего же странные настали времена, если такому маленькому ребенку дозволено жить одному, без присмотра. Я не раз думала, не лучше ли взять ее к себе, однако решила этого не делать. Какой бы одинокой и беспорядочной ни была ее жизнь в отдалении от деревни, для нее это было безопаснее, чем постоянное соседство с зачумленными.
Как ни странно, Мерри хорошо справлялась и одна. Здоровая и румяная, с ямочками на щеках и подбородке, она скакала вокруг нас, и ее темные кудряшки забавно подпрыгивали. На столе виднелись остатки завтрака – горшочек топленого сала, которое, судя по следам на скользкой белой глади, ели прямо руками, выпитое яйцо и надкусанная, как яблоко, луковица. Грубая пища, но питательная.
Когда мы прошли в дом с земляными полами, Мерри поспешила убрать со стола и учтиво пригласила нас присесть. Ее самообладание поражало, и я пожалела, что никогда не искала дружбы ее родителей. Должно быть, они были достойными людьми, раз сумели привить хорошие манеры столь маленькому ребенку.
Элинор занимали сходные мысли.
– Твоя матушка, Мерри, очень бы тобой гордилась, увидев, какая ты храбрая и как славно со всем управляешься.
– Вы находите? – сказала та, глядя на Элинор серьезными темными глазами. – Благодарю вас. Я верю, что матушка все еще приглядывает за мной – и батюшка, и братья тоже. Я нахожу в этом большое утешение, и мне не так одиноко. Благодарю вас, сударыни, что вспомнили обо мне в этот день, ибо мне нелегко пережить потерю шахты в одиночку.
– Быть может, ты еще ничего не потеряешь, – вырвалось у меня. Теперь я была рада, что Элинор убедила меня помочь девочке.
– Во всяком случае, – вставила Элинор, – мы на это надеемся.
Узнав, что мы здесь не просто так, а с намерением спасти шахту, Мерри пришла в совершенный восторг. Смелости ей было не занимать: она непременно хотела пойти с нами и внести свою лепту.
– Хорошо, Мерри, ты будешь помогать нам, как помогала родителям, – сказала я. – Наверху для тебя найдется много работы. Ты станешь принимать у нас руду, отделять ее от пустой породы и промывать, чтобы очистить от глины. Когда наберется блюдо, ты нас кликнешь. И смотри, чтобы блюдо было полное. Дэвид Бертон и так полагает себя хозяином «Огненного Дракона», уж он-то обяжет бергмейстера проследить, точно ли исполнен закон.