– Есть и другой способ добыть руду, – сказала я. – Сэм разбивал так толщу аргиллита на своей выработке. Но в конце концов именно это его и погубило.
Я рассказала все, что мне было известно, о том, как огонь и вода, две противоположности, если их укротить, способны выполнить работу сразу множества человек.
Прислонившись к вороту, Элинор закрыла лицо израненными руками. Долгое время она оставалась неподвижной.
– Анна, нынче каждый на волосок от смерти. Если мы не погибнем сегодня, велика вероятность, что это случится завтра, от чумы. Думаю, следует рискнуть… Если только ты не против.
Мерри встревожилась. Дети горнорабочих хорошо знают, чего боятся их родители. А с пожогами связано много страхов. Из-за дыма и мертвого воздуха в забое можно задохнуться. Из трещин может хлынуть вода, скрытая в недрах, и затопить всю шахту. Или, как произошло с моим Сэмом, сами кости и сухожилия земли могут не выдержать натиска огня и, вместо того чтобы высвободить руду, обрушат на горняка всю свою тяжесть. Огонь так опасен, а воздействие его так непредсказуемо, что применять его дозволено лишь с разрешения рабочих соседних шахт. Но возле этой одинокой выработки не было других отводов, стало быть, и советоваться нужно только между собой.
Я наскоро нарвала молодых веток. Сушняка было не найти, ведь недавно прошел дождь, и в конце концов Мерри пришлось сбегать домой за растопкой. Затем я спустилась в шахту, и Мерри переправила мне на веревке кожаные мешки со студеной водой. Карабкаясь по тесному лазу, я расплескала всю воду, и драгоценное время было потрачено на новый поход к ручью. Наконец Мерри вновь спустила мешки с водой, и мы с Элинор вдвоем перетаскали их в забой.
Нащупав трещины в породе, я расширила их при помощи клина и молота. Когда в стене образовалось несколько достаточно крупных полостей, мы поместили туда молодые ветки и забили их как можно глубже. Затем я разложила вдоль стены растопку.
– Теперь вы должны возвратиться наверх, – сказала я. – Если все получится, я потяну за веревку.
– Что ты, Анна, я не оставлю тебя здесь одну, – возразила Элинор, и я поняла, что спор затянется, если не проявить решимости.
– Элинор! – резко сказала я. – Нет времени на пререкания. Неужели вам недостает ума сообразить, что коли приключится несчастье, то вы больше поможете мне снаружи, разгребая завал, чем внутри, задыхаясь вместе со мной?
Даже в неровном свете видно было, как заблестели ее глаза, когда выступили прыткие слезы утомленного человека. Однако слова мои сделали свое дело. Элинор опустила голову.
– Как скажешь, – ответила она и, встав на четвереньки, начала пробираться к выходу.
Когда все шорохи смолкли, я осталась в тишине, прерываемой лишь медленным кап-кап незримой воды, струившейся сквозь камни. Я приступила к работе. Надо было как можно скорее разжечь костер, не то древесина пропитается влагой, но руки мои тряслись, пока я пыталась высечь искру, а к горлу подступали рыдания.
Уж лучше умереть в чумных пятнах, думала я, чем здесь, во тьме, погребенной заживо. Но тут вспыхнуло пламя и тьма рассеялась. Молодые ветки стали нагреваться. Зашипели соки, раздался первый громкий хлопок, и от возросшего давления порода треснула. Трудно, до чего же трудно было оставаться на месте, пока забой заполнял удушающий дым. Покрыв рот мокрым платком, вжавшись в пол, вся дрожа, я ждала и ждала. Нельзя было действовать раньше срока. На вторую попытку не хватит времени. Если порода нагреется недостаточно, все мои усилия окажутся напрасны, а наши дневные труды пойдут насмарку. Когда мне показалось, что горелый воздух вот-вот разорвет мою грудь, я нашарила кожаный мешок и выплеснула ледяную воду на раскаленный камень. Послышалось шипение, пошел пар, раздался треск дюжины мушкетных выстрелов. И повалились пласты руды.
Спотыкаясь и поскальзываясь, я поспешила прочь. Дым разъедал глаза, кашель разрывал горло. Острый обломок упал мне на плечо, следом на спину обрушилась тяжелая глыба, и я упала лицом в грязь. Я попыталась высвободиться, но мышцы рук после работы киркой превратились в студень.
– Довольно! – взмолилась я. – Пожалуйста, довольно!
Но треск не прекращался, он раздавался снова и снова, и всякий раз за ним следовал новый камнепад. Я беспомощно махала руками, елозя пальцами по камню, однако обломки все сыпались и сыпались, пока не погребли меня под собой.
Значит, подумала я, все закончится здесь. Я погибну во мраке, как Сэм. Камни давили сильнее и сильнее. Весь холм пришел в движение: глыба толкала глыбу, земля сыпалась в каждую открывшуюся полость. Жидкая грязь облепила мои губы гадким поцелуем. Кровь стучала в ушах – гремела, ревела, – под конец заглушая даже грохот камней.
И вдруг – чудо. Тревога схлынула, и перед глазами возникли лица моих мальчиков. Со временем мелкие подробности изгладились из моей памяти – то, как кудри Джейми спадали ему на лоб, как сладко и серьезно хмурился Том, прикладываясь к моей груди. Теперь они предстали предо мной как живые. Я перестала бороться и выдохнула последний глоток воздуха. Дышать стало нечем. Я умостила голову на камнях, которые станут мне и курганом, и надгробием.
Все не так уж скверно. Такой конец я вынесу. Моих мальчиков постепенно окутывал мрак, но усилием воли я разогнала его. Рано. Еще рано. Мне хотелось полюбоваться ими еще немного. Однако мрак вновь стал наползать на них, и ясные лица их потемнели. Мрак принес с собой блаженную тишину: прекратился гул крови в ушах и оглушительный грохот камней.
Я бы непременно погибла, а история эта так и осталась нерассказанной, если бы Элинор меня не ослушалась. Вероятно, погибла бы я и в том случае, если бы Мерри не ослушалась нас обеих. Элинор отошла от забоя всего на сотню ярдов и спряталась за каменный выступ, а Мерри спустилась в шахту и ждала нас у входа в пещеру. Обе, заслышав грохот, бросились мне на помощь. Придя в чувство, я обнаружила, что погребена по шею, но голова моя – яростными усилиями Элинор и Мерри – освобождена.
Тишина, сомкнувшаяся надо мной, когда я потеряла сознание, была настоящей, шум и впрямь прекратился, а вместе с ним и обвал. Я не обрушила себе на голову весь холм. Дым понемногу рассеивался, и вскоре мы смогли оценить плоды моих трудов. Мне удалось отбить целую груду ровных, блестящих кусков руды – хватит и на сегодня, и на будущее, если возникнет надобность. Камень за камнем Элинор и Мерри освободили меня из-под завала, затем помогли добраться до шахтного ствола и вылезти на поверхность.
Не знаю, как мне удалось доковылять до деревни. Все тело ныло, каждый шаг отдавался болью. Однако, чтобы поспеть засветло, пришлось поторопиться. Я опиралась на руку Элинор, а руду они с Мерри сложили на рогожку и волокли по земле. Не останавливаясь у Уикфордов, чтобы переменить платье, мы сразу направились к дому бергмейстера, Алана Хоутона. В иных обстоятельствах я умоляла бы Элинор избавить себя от унижения и не представать в таком виде перед толпой горняков, но стоило лишь заикнуться об этом, как она тотчас оборвала меня:
– Мы столько пережили, добиваясь для девочки справедливости, что я намерена довести дело до конца.
Если старик Алан и был обескуражен, когда мы предстали перед ним черные от копоти, промокшие до нитки, в разводах грязи и ссадинах от камней, то быстро оправился и приступил к исполнению своих обязанностей: созвал собрание и пригласил на него Дэвида Бертона и как можно больше свидетелей из числа горных присяжных. Пока собирался народ, Элинор послала за мистером Момпельоном.
Вскоре за окном послышался бойкий перестук копыт. Я предпочла бы выскользнуть во двор, только бы не показываться священнику на глаза. Но Элинор усадила меня возле очага и принялась промывать мои ссадины теплой водой. Своим туалетом она не занималась и, когда вошел ее муж, прямо так и поднялась ему навстречу. Думаю, сперва он ее не признал. Она потеряла шляпу, спасая меня из-под завала, и стояла перед ним с непокрытой головой, а пряди волос в корке грязи темными сосульками свисали ей на лицо. Ее кожаная роба была в саже и земле, а больной палец обмотан грязным, пропитанным кровью платком.
Священник застыл на пороге. Долгое время он не говорил ни слова, и я уж было решила, что он сердится. Но тут он расхохотался и широко раскинул руки. Я подумала, сейчас он ее обнимет. Но, то ли заметив нас с Мерри, то ли вспомнив о своем белом жабо, он отступил назад, хлопнул в ладоши и голосом, полным гордости, попросил рассказать ему все, что произошло.
Я была рада, что мистер Момпельон пошел в «Горняцкий дворик» вместе с нами. Пусть мы и жили в странные времена, я все равно опасалась за репутацию Элинор, ибо женщине, и в особенности даме благородных кровей, не пристало спускаться в копи. Горные присяжные расселись во внутреннем дворике – всей толпой набиваться в трактир было опасно. При виде нас они поднялись со скамеек. Кто-то с заднего ряда прокричал: «Ура новым горнякам!» – и все подхватили. Один лишь Дэвид Бертон уныло молчал. Бергмейстер подвесил на крючок большое медное корыто для измерения руды – длиной с ногу взрослого человека и шириной со стопу, – и Мерри вышла вперед, таща за собой рогожку со свинцом. Бергмейстер помог ей взобраться на стол, чтобы она могла дотянуться до корыта. Бережно, с серьезным лицом, она накладывала руду, пока корыто не наполнилось до краев, и тогда толпа вновь крикнула «Ура!».
– Друзья, – сказал Алан Хоутон, – юная Мерри Уикфорд оставляет за собой право на разработку «Огненного Дракона». Отвод принадлежит ей до тех пор, пока на вороте вновь не появятся три зарубки. – Тут он нахмурил густые грозные брови и обвел собравшихся взглядом. – И пусть всякий вправе их сделать, я бы на месте этого всякого хорошенько подумал, прежде чем приближаться к ее выработке, что бы там ни гласил кодекс горняка.
Той ночью мне пришлось спать на животе, уткнувшись исцарапанным лицом в подушку, ибо лежать на спине не позволял огромный синяк. Но больше всего ломило руки и плечи, и еще много дней потом мне было больно поднять даже ложку. И все же так сладко я не спала со времен опийных грез. С тех пор, как в деревне поселилась чума, столько усилий было потрачено зря, столько жизней было потеряно, столько мучений не удалось облегчить, что для меня было истинным удовлетворением сознавать, что хоть раз в эту тяжкую пору мои старания были вознаграждены.