– Да, – молвила Элизабет Бредфорд. – Это нам вполне подойдет.
Тогда я спеленала малышку, и, усевшись за любимый стол Мэгги Кэнтвелл, мы принялись обсуждать подробности. Торговались мы недолго, потому как я твердо стояла на своих требованиях, а мисс Бредфорд не терпелось от меня избавиться. Когда мы обо всем договорились, я поднялась в покои ее матери. К моему удивлению, щеки ее вновь порозовели. Она выпила бульона и даже съела кусочек хлеба, смоченного в вине, и теперь лежала на подушках с закрытыми глазами. Я подумала, что она спит, но вот ее веки дрогнули, и при виде ребенка в ее красных, опухших глазах заблестели слезы, а на губах заиграла улыбка.
– Все-таки жива! – пробормотала она дрожащим голосом.
– Жива и будет жить дальше.
Я поведала ей, о чем мы условились с Элизабет. Она приподнялась и сжала мое запястье слабыми пальцами. Я ожидала возражений, но она поцеловала мою руку.
– О, спасибо! Спасибо! Да хранит тебя Господь. – Но вдруг глаза ее расширились, и она торопливо зашептала: – Езжай как можно скорее, сегодня же, пока муж с сыном не прознали, что девочка жива. Иначе они попытаются ее убить…
Она указала на ларец в изножье кровати. В потайном ящичке на темном бархате мерцали ожерелье и кольцо с изумрудами.
– Возьми их. Продай, если будет нужда, или подари ей, когда вырастет. Скажи, что мать любила бы ее, если бы ей позволили…
Беседа эта лишила ее последних сил, и она побледнела. Я знала, что она не успокоится, покуда ребенок будет в комнате, а потому наскоро смастерила переноску из роскошного шерстяного платка, положила туда малышку и умостила ее голову у себя на груди. Затем я опустилась на колени возле кровати, взяла бледную руку миссис Бредфорд и положила ее на шелковистые волосики ребенка.
– Знайте: она всегда будет нежно любима.
У крыльца меня ждала Элизабет Бредфорд с лошадью. Втроем мы поехали к моему дому, и по дороге малышка захныкала. Когда мы добрались до места, я отдала Элизабет крапивную настойку и объяснила, как ее применять. Взамен я получила кошель, где было столько золота, сколько я не рассчитывала увидеть за всю свою жизнь.
Когда я зашла в хлев с ведерком в руке, корова подняла на меня укоризненный взгляд.
– Прости, ты уже заждалась, – сказала я. – Зато сегодня твоему молоку найдется хорошее применение.
Снимая с коровьего молока жирные сливки и разбавляя его водой, я не могла не вспомнить свое собственное молоко, жидкое и голубоватое. Я устроила малышку у себя на руке. Она широко разинула рот, издавая слабые крики новорожденной. Я погладила ее мягкую щечку, и она повернула ко мне лицо. Кормление получилось мокрым и долгим. Я макала пальцы в молоко и подносила их к ее рту. Вскоре она успокоилась, а под конец ее уже клонило в сон. Уложив ее на солому возле очага, я принялась собираться в дорогу. Как мало у меня осталось! Зимняя курточка Джейми, которую я уберегла от Большого Костра; книга Элинор по врачеванию, над которой мы склонялись до боли в глазах. Эти вещи я взяла на память. Захватила я и пузырьки со снадобьями от детских лихорадок и кишечных недугов. С тоской я вспомнила то утро в саду, когда Элинор толковала о пользе целебных трав, а я не желала ее слушать. Как быстро, как невероятно быстро я вынуждена была переменить свое мнение.
Я прогнала мысли о минувшем годе и обратилась к будущему. Окидывая взглядом голые комнаты, я поняла, как мало в них того, что могло бы нам пригодиться. Свою землю с домом я решила отдать маленькой квакерше Мерри Уикфорд: если она пожелает остаться в деревне, это более надежное пристанище, чем съемный дом, и она не будет зависима от горного промысла. Для забот о стаде девочка была еще слишком мала, поэтому его я намеревалась отдать Мэри Хэдфилд в обмен на старого мула, на котором мы уедем из деревни – куда, я толком не знала.
У меня еще сохранилась дощечка, на которой я писала, когда Элинор обучала меня грамоте. Пока я царапала на ней распоряжения относительно моего имущества, отворилась входная дверь. Он вошел без стука, и в ярком свете я не разглядела его лица. Я вскочила на ноги и встала по другую сторону стола.
– Анна, не бегай от меня. Я сожалею о том, что произошло, сожалею обо всем. Больше, чем ты можешь себе представить. Но я пришел не за этим, ибо знаю, что ты еще не готова ни выслушать меня, ни услышать. И тут ты в своем праве. Я пришел лишь затем, чтобы помочь тебе уехать.
Должно быть, удивление отразилось у меня на лице. Поспешно он продолжил:
– Мне известно, что случилось нынче утром в Бредфорд-холле. Мне известно все. – Я хотела прервать его, но он поднял руку: – Миссис Бредфорд идет на поправку. Я только что от нее. Сегодня я как следует заглянул в свое сердце. Ты, Анна, напомнила мне, каковы мои обязанности. Я не намерен более жить как прежде, упиваясь горькой желчью моего горя. Ибо ты горюешь тоже – и все же ты живешь, и приносишь пользу, и даришь жизнь другим. Ты показала мне, что не обязательно верить самому, чтобы облегчать участь тех, кто еще не утратил веры. Думаю, сегодня ты спасла не только те две жизни.
Он сделал шаг вперед, намереваясь обогнуть стол и подойти ко мне. Однако, заметив выражение моего лица, остановился.
– Анна, я здесь не затем, чтобы излить тебе душу. Ты, верно, уже достаточно наслушалась о моих чувствах. Не знаю, догадываешься ли ты об этом, но тебе угрожает опасность. Это так, Анна, большая опасность. Вскоре Элизабет Бредфорд поймет, что ты – единственная, кто может подтвердить, что нынче утром она пыталась отнять жизнь. Ее отец и так желает ребенку смерти, а такой человек не задумываясь избавится и от тебя. Я хочу, чтобы ты взяла Антероса. – В его прищуренных глазах угадывалась легкая усмешка. – Мы оба знаем, что ты сумеешь с ним совладать.
Запинаясь, я начала было возражать ему, сказала, что попрошу у соседки мула, но он оборвал меня:
– Тебе нужна прыть. По счастливой случайности я только что повстречал Ральфа Пулфера, торговца рудой из Бейквелла. Сегодня он повезет в ливерпульский порт чушки свинца со всех окрестных копей. Если ты прибудешь в Бейквелл до его отъезда, он сопроводит тебя до поместья моего патрона, отца Элинор, мимо которого пролегает его путь. Я все изложил в рекомендательном письме. Полагаю, для тебя это лучший выход. Мой патрон – превосходный человек, а владения его обширны. Не сомневаюсь, что он подыщет для тебя хорошее место – если не в самом доме, то где-нибудь в деревне или на ферме. Бредфорды и не подумают тебя там искать. Они скорее поедут по лондонской дороге. Но, право же, тебе пора.
Так я покинула дом, едва успев бросить прощальный взгляд на стены, напоминавшие о самых радостных событиях в моей жизни, а также и о самых горестных. Малышка не проснулась, пока я закрепляла на себе переноску. На заднем дворе случилась неловкая сцена. Майкл Момпельон потянулся ко мне, чтобы подсадить в седло, но я уклонилась: уж лучше забраться самой, пусть и неуклюже, чем вновь коснуться его руки.
Проехав немного легким галопом, я поняла, что не хочу, чтобы все так кончилось. Обернувшись, я увидела, что он не двинулся с места, серые глаза смотрят мне вслед. Я помахала ему. Он тоже вскинул руку. Тут показался поворот на Бейквелл, я устремила взгляд на дорогу, и мы с Антеросом помчались вниз по склону.
Эпилог
Подобны пашне волн гряды[36]
Когда-то давно Элинор Момпельон показала мне стихи, в которых море сравнивалось с пастбищем. Я пришла в полный восторг, потому как они были написаны женщиной, а я в ту пору даже не представляла, что женщины могут посвящать себя таким занятиям, как сочинительство. В волнении я выучила эти строки и помню их по сей день.
…Морская гладь ровна,
Как пастбище, и так же зелена.
Коль тихо корабли по ней идут,
Как пастухи, матросы весело поют…
До чего умно, думала я, хотя ни разу не видела моря. Но теперь, когда я целыми днями гляжу на волны, мне совершенно ясно, что Маргарет Кавендиш не знала о море ровным счетом ничего.
Здесь у меня свои покои, где можно заниматься и работать в тишине, вдали от неумолчной болтовни и детских криков в женской половине дома. Сам дом, большой и роскошный, встроен в стену цитадели, что стоит на вершине горы, возвышающейся над широкой дугой залива. Мои покои – это круглая комната с решетчатыми окнами, откуда открывается вид на сад, на ульи городских крыш ниже по склону и дальше – на бесконечную, сверкающую на солнце водную гладь. Я могу наблюдать, как прибывают суда из Венеции, Марселя и других, более отдаленных портов, как выгружают на берег стеклянные и оловянные изделия да тканые ковры, как поставляют на борт новый груз: золотой песок, страусовые перья, слоновую кость, а порой самый прискорбный из всех товаров – колонны рослых африканцев в цепях, которым уготована участь рабов. Я с содроганием думаю о том, какое скверное плавание их ждет, и желаю им хотя бы мягких волн.
Что до меня, вряд ли я еще когда-нибудь отправлюсь в путешествие. И уж точно не по морю. Волны, уносившие меня из Англии, вовсе не походили на ровные гряды из стихотворения Маргарет Кавендиш. Это были скалистые кряжи, какие снятся в кошмарах. Глубокая пропасть, а следом – высокий утес, и не вросший в землю, а шаткий, скачущий, в вечном движении. Много дней и ночей корабль наш обрушивался с этих утесов, точно детские санки, которые несет по льдистому склону. Пока доски скрипели, а матросы громко кляли рвущиеся паруса и снасти, я дышала смолой и рвотой и каждую минуту ждала погибели. Право, мне было так дурно, что временами и впрямь хотелось умереть. Только мысль о девочке и желание сохранить ей жизнь придавали мне сил.
Однако я не намерена описывать все тяготы нашего странствия. Скажу лишь, что до Бейквелла добралась без происшествий, там наняла малышке кормилицу и, как только она подкрепилась, вместе с мистером Пулфером и его грузом вновь отправилась в путь. Когда мы доехали до дороги, ведущей к отчему дому Элинор, я достала рекомендательное письмо Майкла Момпельона, разорвала его на мелкие кусочки и пустила по ветру. Мистеру Пулферу я сказала, что не обременю его просьбой сопровождать меня туда, но поеду с ним дальше. Даже теперь я не понимаю, откуда во мне взялось столько упрямства, но в тот миг я решила порвать все узы, связывавшие меня с прошлым. Внезапно и предельно ясно я осознала, что не желаю вновь бродить там, где когда-то бродила Элинор. Ведь я не Элинор, я – Анна. И пора искать место, где мы с малышкой сможем начать совершенно новую жизнь.