в стиле телепрограммы «Blue Peter»: вот что у меня заранее приготовлено. Если бы не было пикулей, я взяла бы имбирь от суши – просто ради его нежно-розового цвета. Я сейчас люблю розовый цвет; раньше он мне не нравился.
Иногда у нас лепестки лосося горячего копчения, купленного в магазине и аккуратно разделенного ножом. Иногда – остатки курицы или тофу, если я не ленюсь его отжать: в основном то, что окажется в холодильнике или морозильнике, поджаренное до хруста и горячее.
Но сегодня я нашла маленькую упаковку – 150 г – очищенных креветок, серо-голубых, и жарю их на щедром куске сливочного масла с тремя толстенькими раздавленными зубчиками чеснока на слабом огне, пока они не зарозовеют и не оживут. Для этого блюда я предпочитаю сырые: другие очень легко пережарить, пока они прогреваются, а пережаренные креветки, скрутившиеся в тугие шайбочки, это трагедия и перевод продукта. Если уж решили есть морепродукты – да, наверное, и любые животные продукты, – оно должно того стоить. Они должны быть высококачественные, и обращаться с ними надо правильно. Не пережаривайте и не переваривайте креветки.
Дальше я думаю про овощи. Часто я к этому рису подаю подгоревшую листовую капусту каволо неро, иногда – замороженные эдамаме, бобы или горошек (в зависимости от состояния морозильника). Может, от вчерашнего ужина остался печеный баклажан – тогда я уменьшу порцию пикулей. Может, найдется авокадо, которое придаст особую текстуру, или спаржа. Тут все зависит от вашего вкуса – и от каприза холодильника.
Но сегодня у меня спаржевая брокколи – и я знаю, что с ней делать. Что, если сделать ее стебельки еще тоньше? Что, если она станет в четыре раза тоньше, разрезанная на путающиеся ленточки, словно не приведенная в порядок шкатулка с рукоделием? Что, если я заправлю ее кунжутным маслом и тахини, тщательно сбитыми и разбавленными соком лайма, и посыплю поджаренными семечками кунжута, чтобы было чем похрустеть?
Я беру 250 г спаржевой брокколи и разрезаю продольно, а потом – еще раз продольно. Иногда приходится разрывать стебли: нужно, чтобы кусочки получались как можно более тонкими. Я бросаю ее в кастрюлю с кипящей водой и варю 3 минуты. Пока она варится, я сбиваю заправку: столовую ложку тахини, и столовую ложку мирина, и две чайные ложки рисового уксуса, и две чайные ложки кунжутного масла, и две чайные ложки сока лайма. Откидываю брокколи на дуршлаг, возвращаю в горячую кастрюльку и немного подсушиваю там. Лишняя жидкость, не прибавляющая вкуса и аромата, мне не нужна. Смешиваю брокколи с заправкой.
Я выкладываю кокосовый рис, мягкий и клейкий, в широкие неглубокие тарелки для пасты. Разделяю креветки на две порции и выкладываю их сбоку, розовое на белом. Достаю из холодильника соленое манго и выкладываю рядом (оранжевое, розовое, белое); потом – брокколи. Остатки баклажана в мою порцию, но не Джо: она их не любит – немного холодных эдамаме, обнаруженных в холодильнике. Нарезаю нам обеим авокадо как дополнительную зелень.
Я посыпаю все обжаренными семенами кунжута, черными и белыми. Украшаю тарелки цветочками кинзы с кустика, разросшегося на балконе. И подаю. Кокосовый бумс.
Возвращение быстрых розовых пикулей с ревенем и редисом
Я довела эти пикули до совершенства: у меня всегда стоит банка в холодильнике, и я готовлю новую, как только съедаю предыдущую. Главная тема – розовая: лук, ревень, редиска. Розовая красота. Это – переплетение кусачего нежного лука, горьковатые полупрозрачные кружочки редиски, кисло-сладкие полумесяцы бледно-розового ревеня, имбирно-кунжутная жидкость с солью, коричневым сахаром, рисовым уксусом и ферментированно-ядреным рыбным соусом – и все это смягчается, подслащивается и обостряется в яркий взрыв вкуса и аромата. Представьте себе, как это выложено на нежный кокосовый рис или подмешано к хумусу, посыпано фетой или положено в мягкую горячую питу с размятым маринованным в сое яйцом и соленым вязким манго. Плюс маринад из-под пикулей – это отличная заправка и вроде бы хорошо помогает при обезвоживании после физических нагрузок.
Наверное, чтобы извинить будущее выпивание маринада, я вытаскиваю коврик для йоги во двор, пока пикули маринуются. Я оставляю телефон наверху на тот случай, если мне кто-то отправит сообщение. «Если не буду смотреть на телефон, – думаю я, – он мне напишет». И тут я ощущаю себя пятнадцатилетней дурочкой и прогоняю эту мысль, скручиваясь в тугого одноногого голубя. Я рассматриваю цемент. Пора превращать это в сад, наверное.
На 1 среднюю банку
6 редисок
1 маленькая красная луковица
1 стебель ревеня
1 ст. л. натертого имбиря
4 натертых зубчика чеснока
Сок 2 лаймов
1 ст. л. кунжутного масла
1 ст. л. рисового уксуса
1 ст. л. коричневого сахара
1 ч. л. соли
1 ст. л. рыбного соуса
Нарежьте редис, лук и ревень как можно тоньше. Добавьте имбирь и чеснок и уложите в банку.
Все остальное сбейте и вылейте в овощи (и фрукты). Поставьте в холодильник как минимум на 2 часа и съешьте за 3 дня.
Хлеб из сушилки
По-моему, в мире много волшебного, включая меня саму: я раскладываю таро и загадываю желания, считаю себя проклятой и проклинающей, благословенной и благословляющей. В глубине души я уверена, что что-то происходит из-за того, что я хочу этого слишком сильно или недостаточно сильно, что от зла можно защититься множеством способов, как общепринятых, так и не особо. Я почтительно приветствую сорок, ношу камушки с отверстием, верю в жертвоприношения, а еще я верю в хлеб – древнее волшебство, одно из древнейших, стоящее сразу после крови.
И я особенно верю в магию хлеба, потому что не могу понять, как это получается. Смешайте муку и воду, добавьте закваску или дрожжи и соль – и забудьте. Забудьте на вечер, на ночь, на день. Сформуйте, надрежьте, пеките. Преображение, абракадабра! Вуаля! Хлеб как из пекарни. Пышный мякиш, хрустящая корочка – хороший многоцелевой батон.
Для меня выпечка хлеба – это обычно задача на выходные, мероприятие, если хотите… Но не этого хлеба. Этот мне по сердцу: руки чистые, месить не требуется. Он спит, пока я сплю, как спокойный младенец. И, как и младенец, этот хлеб теплый и тяжелый, когда берешь его на руки завернутым в ткань, – живой и невероятный, крепкий и нежный, цельный… самая волшебная вещь на свете.
Я думаю – с этим хлебом – о том времени, пока мир еще не схлопнулся.
В том воспоминании я держу крестника на руках, он прижимается щекой к моей щеке. Я ему нравлюсь, этому малышу; от него пахнет молоком, дрожжами и важностью. У него такие пухленькие ножки, что, поддавшись порыву, я целую его коленки. Его старшая сестра плюхает мне на колени книжку («Читай, мисс Элла!»), а самая старшая из сестер, наша Нора, смотрит на меня так, словно я могу потеряться для нее под этой кучей младенцев, и говорит, с идеальной и выверенной болью, за которую я люблю ее еще сильнее:
– Мисс Элла, а ты иногда грустишь из-за того, что твой парень умер?
Это «иногда» меня убивает: такое небрежное, такое выверенное. Она всегда называла меня «мисс Элла», хотя, кажется, это постепенно уходит по мере того, как она становится старше.
– Мисс Элла, а ты иногда грустишь из-за того, что твой парень умер? Потому что мне грустно, что он умер.
Она любила Джима, но была такой маленькой, пока он был жив, что, наверное, он тоже уходит из ее памяти. Ее брат и сестра вообще его не видели. Праздник с «Сильваниен фэмили» незадолго до того, как он стал слишком болен, чтобы думать о таком, а до этого, наверное, пара слишком больших красных ботинок и фото с двуруким крокодилом, ползущим по полу квартиры на Бэннер-стрит. Он был слишком высоким, чтобы ложиться на пол, но всегда ложился на пол, чтобы изобразить крокодила. Интересно, помнит ли она. Интересно: она захотела, чтобы я ее выслушала, и догадалась, что говорить о горе – значит привлечь внимание. И еще интересно, до чего это похоже на него: мило, хитро и открыто. Надеюсь, Нора его помнит – надеюсь, что какая-то его частица сохранится. Может, и да, а может, и нет, но я все равно надеюсь.
– А ты по нему скучаешь? – спрашиваю я.
– Читай! – требует ее сестра.
Я читаю первые две страницы «Дочурки Груффало», которую знаю наизусть.
– Угу, – говорит Нора. – А ты грустишь?
– Иногда грущу, – отвечаю я ей. – Иногда грущу, и грустить нормально, но мне больше нравится радоваться.
Пока был жив Джим, я не пекла хлеб – практически никогда, так что сейчас выпечка хлеба – это изменение, как изменилась и я сама. Я стала той, кто печет хлеб, и той, кто пережила потерю, и той, кто радуется.
– А… – говорит Нора.
– Хочешь поговорить о нем? – спрашиваю я у нее между строчками «Дочурки Груффало». Малыш играет с моими волосами.
– Нет, – говорит она. – Но я хотела тебе сказать, что если захочешь завести нового парня, то надо подождать, пока не будешь готова, и тогда все будет нормально.
– А с чего ты об этом подумала?
– Не знаю, – отвечает она.
И я говорю ей, что пока не планирую заводить нового парня. А потом мы идем заниматься другими вещами: пьем малиново-синий слаш, едим тосты с сыром и ветчиной, говорим о писательстве, говорим о любви, а потом наступает конец света, а потом уже сейчас.
И сейчас я пеку хлеб, чтобы мы с Джо утром приготовили из него тосты. Ленивая суббота на пожарной лестнице со свежим французским багетом и лучшим сливочным маслом, какое только есть в угловом магазине. Хлеб впечатляет Джо больше, чем остальных моих знакомых, и, может, именно поэтому я сейчас его и пеку: талисман для нее, знак дома.