Скажи, что я красивый. Все говорят, что у меня красивые глаза. Как по-твоему меня красивые глаза? Взгляни, какие они большие. Ты когда-нибудь видел такие? Зигги говорил ему комплименты. Неважно, были ли они искренними. Благодаря ним Джуит чувствовал себя лучше, чем всё это долгое, долгое время.
Итак, он снова был здесь, где ему неохотно выделили так называемую комнату, в которой размещалось его скромное имущество. Открыв дверь и ощутив подвальный запах, исходивший из тёмной пустоты полуподвального театра, Джуит почувствовал стыд. Он включил тусклый свет. Из темноты выступили неровные ряды откидных стульев, бетонный пол, усыпанный использованными носовыми салфетками и мятыми пачками из-под сигарет. Джуит поспешил мимо рядов, запрыгнул на невысокую сцену, пересёк её в два прыжка и нырнул под пахнущий плесенью занавес в темноту, где отыскал привычную дорогу. Ему не хотелось, чтобы Зигги увидел, как он живёт.
Он потянул за верёвочный выключатель, и в кабинке уборщика включился свет. Здесь стояла раскладушка, на которой лежал его спальный мешок. Этот мешок он выпросил у какого-то парня, который давно вырос из бойскаутского возраста. Джуит поднял его, но выронил. Мешок был грязный, весь в пятнах и дурно вонял. Лохмотья, которые служили ему рубашками, свитерами, носками и нижним бельём, он собрал в кучу, не разбирая грязных и чистых, и сунул в свой рюкзачок. Теперь, смотря новым взглядом, он видел, что его запасные ботинки, которые он считал более или менее приличными, исцарапаны, стоптаны и убоги. Он пнул их ногой, и они отлетели в угол, где какое-то существо издало писк и шмыгнуло прочь. Костюмы, которые он покупал себе, когда играл на Бродвее, были давно проданы, а деньги истрачены на еду. Его единственный пиджак, с кожаными налокотниками, и так был на нём. Этот пиджак забыл в зале какой-то зритель, которому, наверное, не особенно хотелось за ним возвращаться. С полки, где стояли рулоны туалетной бумаги, бутылки с дезинфицирующими средствами, мыльный порошок и щётки-ерши, он достал альбом с журнальными вырезками и альбом в обложке из кожзаменителя, где он хранил фотографии, сделанные им ещё по приезде в Нью-Йорк. Сунув это под мышку, он нагнулся за рюкзачком. Когда он обернулся, то увидел, что рядом стоит Зигги.
— Это здесь ты всё время ночевал?
— Да, здесь мне выделили место для сна. Лучше, чем на скамейке в парке или на паперти. — Таким плохим положение его не было никогда, однако он хотел, чтобы Зигги не презирал, а пожалел его.
Глаза Зигги наполнились слезами.
— Мне так жаль.
Джуит протянул Зигги свои альбомы и дёрнул за верёвочный выключатель. В темноте он дотронулся до Зигги.
— Пойдём, — сказал он.
Когда же они, наконец, дошли до края сцены, он остановился.
— Я должен здесь подмести. Это моя работа. Каждое утро. — Уже нет.
Зигги взял его за руку и вытащил его за дверь. Сияло солнце. Оно превращало капли дождя в блестящие стеклянные бусины. Зигги протянул руку и плотно закрыл дверь.
— Подожди, — сказал Джуит. — Я должен оставить ключ.
Он снова вошёл внутрь и положил ключ на полку билетной кассы. В последний раз он окинул взглядом это место, вышел на улицу и закрыл за собою дверь.
— Чёрт, я должен был оставить записку.
Зигги посмотрел на него с жалостью.
— С благодарностью?
— Они давали мне жить.
— А ты подметал для них каждое утро, — сказал Зигги.
Когда они сели в такси, Зигги выбросил рюкзачок Джуита в открытое окно. Рюкзак стукнулся о мусорный бак, но не попал внутрь. Бак опрокинулся, и всё его содержимое оказалось на мокром тротуаре. Джуит был поражён. Он посмотрел в зеркало заднего видения. Рюкзак одиноко валялся на тротуаре, точно собака, которую бросили, но которая думала, что её любят.
— Там была моя одежда, — сказал он.
— Сейчас мы поедем, — сказал Зигги, — и купим тебе новую. Сам знаешь, она тебе нужна.
В ночь перед вылетом из Нью-Йорка Зигги давал прощальную вечеринку. Зигги был в том же элегантном костюме, и Джуит радовался своей новой одежде, потому что все вокруг были одеты прекрасно. Было много актёров, однако Джуит не знал их имён: он долгое время не мог позволить себе купить билет ни в театр, ни в кино. Некоторые из них играли в шарады. Они называли это «Игрой». «Игра» была очень шумной. Они ползали по полу, кидались из стороны в сторону, выли, вскакивали на мебель. Джуит узнал Полетт Годар, Бурже Мередита и Чарльза Лафтона — все они были киноактёрами.
Имена продюсеров, с которыми он здоровался за руку, были ему знакомы. Многие из них отказывались его принять, когда он приходил к ним в контору. Многие режиссёры выпроводили его, когда он напомнил им об их обещаниях. Те же продюсеры и режиссёры, которые брали его на работу ещё до окончания войны, теперь делали вид, будто рады видеть его, жали ему руку, хлопали по спине.
— Где вы, чёрт возьми, пропадали всё это время? — говорили они. — Слушайте, у меня для вас есть прекрасная роль, позвольте прислать вам сценарий.
Он не стал говорить им, что пропадал там же, где и всегда — поблизости. Он не стал им напоминать, что они никогда не перезванивали ему, никогда не бывали на месте, когда он, договорившись заранее, приходил к ним в контору. Они это знали. Он просто говорил им: — Я еду в Голливуд.
Маленькая леди с огненно-рыжими волосами припёрла его к стене и требовала ответа — где он скрывался всё это время и почему. Она назвала его славным. Он не стал рассказывать ей про кабинку уборщика. Она утверждала, что первой «открыла» его. Он сказал, что «открытие» — дело рук Зигги, и она стала пробиваться сквозь толпу гостей, которые смеялись, ели и пили с подносов, чтобы поспорить с Зигги. Больше Джуит её никогда не видел. Он был возбуждён, пил шампанское бокал за бокалом, пока его не стало тошнить. Он добрался до двери в ванную и только её открыл, как столкнулся со стройным мулатом, который обвил его шею руками и поцеловал. Это произошло так быстро. Мулат мягко рассмеялся, сказал что-то на испанском и сжал гениталии Джуита тёплой рукой. Джуит оттолкнул его, ввалился в ванную, захлопнул за собой дверь. Его вырвало раньше, чем он добрался до унитаза. Он ещё что-то соображал, когда убирал за собой блевотину и шёл шатающейся походкой к себе спальню, расстёгивая одежду.
Ночь была жаркой, и одежда, казалось, душила его. В те годы на изготовление костюма шло много ткани — носить костюм было всё равно, что ходить, укутавшись в штору. Он бросился к постели, но она была занята. Из коридора в комнату проник свет. Джуит до сих пор помнит испуганные лица, но были это мужчина и женщина, две женщины или двое мужчин, он так и не знает. Голос был высоким. Вас когда-нибудь учили стучать? Он подошёл к шезлонгу и повалился на него. «Это моя комната», — пробормотал он, и сон поглотил его, точно акула. Всю дорогу в Лос-Анджелес его мучили головные боли и понос. С тех пор он питает ненависть к туалетам в самолётах.
Вечеринки для Зигги были нормой жизни. Он жил высоко в Голливудских холмах, и к дому его вели петляющие дороги, ограждённые эвкалиптами. Это был дом в колониальном стиле — три этажа и шесть комнат. Ослепительно белые стены, красная черепичная крыша, внутри — белые стены и железные притолоки, стальные чёрные канделябры, двери и лестничные перила с причудливыми орнаментами. Посреди внутреннего дворика, в тени пышных растений, в поросшей мхом раковине плескался фонтан. С этим звуком было легко засыпать. Проезжая вверх по дороге, можно увидеть теннисные корты. С террасы на первом этаже открывался вид на большой, голубой бассейн. По ночам, со стороны моря сверкали огни Лос-Анджелеса.
Жизнь была как на съёмочной площадке. Столь же многолюдной. Знаменитые лица незнакомых людей — в основном незнакомых, просто знаменитые имена — писателей, продюсеров, режиссёров. Зигги представлял Джуита всем этим людям по порядку, однако большинство их не замечало этого. Те же, кто замечал, рано или поздно пытались затащить его в постель, мужчины равно как и женщины. Сперва их внимание и лесть вызывали у него счастливый испуг — они расхваливали его внешность, его манеры, его приятный глубокий голос, его речь. И он соглашался позавтракать с ними до тех пор, пока не понял, что соглашаясь, даёт им повод думать, будто он станет с ними спать. Спать он с ними не собирался, потому что зависел от Зигги.
Зигги вёл непростую жизнь. Гораздо больше внимания он уделял бесчисленному потоку гостей, нежели Джуиту. Всё остальное время, помимо завтраков, ленчей, обедов, коктейлей и вечеринок после спектаклей, он проводил у телефона, улаживая сделки, обсуждая условия контрактов, утверждая или отвергая сценарии, смещая режиссёров, которые пришлись не по нраву звёздам, устраивая путешествия для своих клиентов. Как это ни банально, но Зигги иной раз и вправду лежал в цветастых надувных плавучих конструкциях и с середины бассейна диктовал письма секретарше, сидевшей за столом под зонтиком у края бассейна. Иногда за полночь звонил телефон, и Зигги покидал своё место рядом с Джуитом. Приезжала машина. Зигги часами сидел внизу с каким-нибудь плачущим клиентом, пьяным, больным, уколовшимся или же попросту грустным. Держа его за руки, бормоча тёплые слова.
По утрам он выезжал в контору. Кроме того, он много путешествовал. Иногда он приглашал с собой Джуита, а иногда забывал даже предупредить его о том, что куда-то едет. Джуит мог и сам об этом узнать от секретаря. Или от повара, толстой пожилой мексиканки, которая напоминала ему Магдалину из далёкого детства. Зигги пренебрегал им, но в то же время Зигги нашёл его, он кормил его, одевал и дарил ему нежность, когда находил время. Поэтому Джуит держался подальше от красивых людей, которые хотели с ним спать. Он слушал музыку или радио, сидел в комнате с кинопроектором и смотрел старые фильмы, плавал в бассейне или просто загорал у воды. Читал, впитывал солнце. У Зигги было много друзей, и он позволял им пользоваться бассейном и теннисными кортами, когда им захочется. Если кто-нибудь приходил один в белом и с ракеткой в руках, Джуит играл с гостем в теннис. Если не приходил никто, Джуит брал велосипед Зигги с большими красными колёсами и отправлялся на пляж. Там он смотрел на прибрежных птиц и ел привезённых с собой омаров. Или просто катался — по холмам, каньонам, шоссе.