остиную. В течение этого часа он сидит в большом кожаном кресле. Обновлённая красная обивка кресла крепится латунными шляпками декоративных гвоздей. Когда-то это было кресло его отца, затем Ламберта, затем оно стало ничьим. Он читает текст своей роли. Это шестая серия, где в деревянной забегаловке его злобный племянник.
Ти Джей сговаривается с двумя приезжими лесорубами — это небритые молодые люди с вороватыми глазами и пивными бутылками в руках. В машине лежит у них фуляр с винтовкой. Ти Джей предлагает им пять тысяч долларов. Они должны убить его дядю и придать этому видимость несчастного случая. Их подслушивает толстый владелец забегаловки. Он бросает монеты в телефонный аппарат, который висит на стене, пытаясь дозвониться Джуиту в просторные конторские помещения Тимберлендз, что находятся в городе в новой стеклянной башне. Он хочет предупредить его, но… Издав утомлённый презрительный стон, Джуит отодвигает текст прочь. На заднем крыльце он находит метлу, совок и пульверизатор с чистящим средством. Он убирает свою комнату. Он втаскивает матрас обратно в дом, находит одеяла и простыни, застилает постель.
Он рад, что сегодня у него опять появилась возможность приготовить ужин на двоих. Последние дни он часто пропускал ужин. Стоял на кухне со стаканом мартини в руке, пытаясь заставить себя заняться приготовлением еды, однако потом забывал об этом. Ему это слишком неприятно. Он попробовал есть не дома, однако почувствовал себя одиноко. Он стал терять вес. Он определил это без весов — теперь на нём виснет одежда, теперь он пользуется другим отверстием на ремне. Он радостно точит старый большой кухонный нож. Отрезает им ломтики от толстого куска мяса. Моет и нарезает грибы. Он приготовит бефстроганов. Сьюзан очень нравится это блюдо. К тому же, оно калорийно. Он радуется. Сегодня он воспользуется ещё одним доводом, чтобы убедить Сьюзан поесть — в самолётах еда очень скудная. Она очень старается. Он тоже старается, однако мало что зависит от этого. Он скучает по ней даже тогда, когда она сидит напротив за кухонным столом. Теперь, когда её болезнь несколько отступила, они видятся только раз в неделю. Но каждый вечер они говорят по телефону, и ему всякий раз приятно сознавать, что она здесь, всё ещё здесь. Он не одинок в этом мире. Недели, в течение которых она и её работы обретут признание в Нью-Йорке, покажутся ему долгими. Хорошо ещё, что он работает.
Он очень устал и спит очень крепко, и будит его она. На мгновение он почувствовал себя в прошлом. Со стены на него печально взирает Лесли Говард. Джуиту снова шестнадцать. Он не обращает внимания на то, что волосы Сьюзан седые, а лицо всё в морщинах. Она его сестра. Он дома. Но что-то не так. До него, наконец, доходит, и он резко встаёт. — Что случилось? — спрашивает он, и тут понимает, что идёт восьмидесятый год, что ему пятьдесят восемь лет, что надо успеть на самолёт. — Сколько времени?
Он откидывает прочь одеяло и вскакивает с постели. Сердце его стучит. Он стряхивает с себя сонную пелену, протирая глаза.
— Только начало седьмого. Я так и не смогла уснуть. Я боялась, что могу проспать, поэтому не стала пить снотворное. — Ты выспишься в самолёте. — Он протягивает руку к халату. — Не могла бы ты заварить кофе?
Он продевает руки в рукава, ступнями ищет на полу тапки, просовывает в них ноги. Он затягивает пояс халата и отправляется в душ.
— Я недолго.
У аэровокзала он помогает её выйти из машины. При ней только ранец, макинтош, кепка и книжка в мягком переплёте. Он ставит её поклажу на обочину. Автостоянки аэропорта забиты. Машину ему придётся парковать далеко отсюда, и ему не хочется, чтобы ей пришлось ковылять весь этот путь обратно.
— Подожди меня здесь на скамейке, — бросает он на ходу.
Машина, которая едет за ними, отчаянно сигналит, и он покидает Сьюзан. В толпе улетающих и только что прилетевших, среди носильщиков, латиноамериканцев и негров, среди груд багажа и нагруженных багажом кареток, Сьюзан выглядит немного растерянной.
Когда он возвращается, рядом с ней стоит Акмазян. Через локоть его перекинуто серое пальто с каракулевым воротником. На голове серая фетровая шляпа с неровными краями, тёмный костюм, белая рубашка, туго завязанный галстук В этой одежде он совершенно узнаваем. В разговоре он краток, сдержан и деловит, каким Джуит его ещё ни разу не видел. Они отыскали место в зале ожидания. Между рядами стульев по плотному ковру с криками носятся дети. У стен выстроились молодые люди с заплечными сумками. Они пьют некрепкие напитки из баночек. Большие группы японцев поедают пластмассовыми ложками лапшу из пластмассовых упаковок, громоздкие немцы громко заказывают билеты у кассовых окон. Сьюзан идёт в туалет. Задыхаясь, Акмазян сообщает Джуиту:
— Сьюзан не должна знать, но я ужасно боюсь перелёта. Просто ужасно.
Произнося это, он вращает толстой шей, бросая взгляды то туда, то сюда.
— Ага, вот и бар. Мне нужно выпить.
— Сейчас восемь утра, — говорит Джуит.
Акмазян хлопает Джуита по руке и поднимает своё грузное тело с узкого стула.
— Не будьте таким придирой. Выпьем шампанского. Я пойду закажу. Присоединяйтесь ко мне, когда Сьюзан вернётся. Шампанское на завтрак — как раз то, что надо.
И он удаляется, потесняя стайки взволнованных путешественников, словно кит, проплывающий среди мелкой рыбёшки.
Джуит встаёт. Он волнуется за Сьюзан. Он замечает её вдалеке. Сквозь толстые стёкла очков она осматривается вокруг. Она выглядит растерянной и испуганной. Он идёт ей на помощь.
— Благодаря тебе Акмазян стал процветающим бизнесменом, — говорит он, провожая её обратно на их места. — Он боится полёта, ему нужно выпить, и он решил взять шампанского. Он хочет, чтобы мы составили ему компанию. Приятно, когда твой агент хочет поделиться своим богатством с тобой — и это твои же деньги.
— Если бы не он, эти штуки так и лежали бы в гараже, в твоей комнате, в маминой комнате.
Сьюзан прихрамывает рядом с Джуитом, который ведёт её под руку. Но люди всё равно на неё натыкаются, возможно, потому, что она маленького роста. На аэровокзалах внимание людей всегда приковано лишь к тому, что находится от них в отдалении, под ноги они себе никогда не смотрят.
— Арми далеко не единственный богатый человек. Почему это не случилось двадцать лет назад?
— Я рад, что это происходит сейчас, — говорит Джуит.
Они стоят в окружении кубических стеклянных витрин магазина с подарками. Он останавливается.
— Бар находится там, прямо.
Он показывает ей на почти что пустую комнату, где стоит тёмная деревянная мебель.
— Иди к нему. Я буду через минуту.
Однако прошло больше минуты. Акмазян выбрал столик у стеклянной стены, откуда можно было наблюдать, как огромные гладкие авиалайнеры стоят в ожидании или катятся вдоль залитых солнцем взлётных полос. Стол стоит в тени. Он просто не хочет напоминать себе о предстоящем полёте. Он сидит спиною к пейзажу. Он выпил довольно много шампанского. Для Джуита осталось едва ли больше стакана. Он ставит вещи Сьюзан рядом с пустым стулом и на него. Он поднимает стакан, и они улыбаются. — За крупный успех в Нью-Йорке.
Акмазян жизнерадостно мурлыкает здравицу и залпом опустошает стакан. Сьюзан делает маленький глоток, должно быть, думает Джуит, первый. Она смотрит на него с любопытством:
— Где ты был?
Из внутреннего кармана своего пиджака он достаёт серебряную медаль на цепочке. Он расцепляет застёжку, вещает медаль на шею Сьюзан и запирает застёжку. Она берёт её и разглядывает подслеповатыми, чуть скошенными глазами.
— Это Святой Христофор, — говорит Джуит. — Я хочу, чтобы ты благополучно добралась, а потом вернулась целой и невредимой.
Она смотрит на него, сжимая медаль в пальцах. Её морщинистые щёки заливаются краской. Трудно сказать, слезятся её глаза или нет. За очками не разглядеть. Она натужно улыбается и пытается пошутить:
— Я помню, как ты любил поязвить над моими католическими абракадабрами.
— В Святом Христофоре нет ничего католического, — возражает Джуит. — Увы, католики выбросили его на свалку.
Акмазян вышел из-за стола и теперь возвращается с новой бутылкой шампанского. Из горлышка бутылки струится газ. Он наполняет стакан Джуита, доливает в стакан Сьюзан, наполняет свой и садится. Он наклоняется, чтобы посмотреть на медаль, отпускает её, вновь садится на место и холодно спрашивает Джуита: — А как же я? Лишняя трата денег?
— А вы будете Сьюзан живым Святым Христофором, — говорит Джуит. — Надеюсь, вы будете следить там за ней и привезёте домой в целости и сохранности.
Акмазян хмыкает, угрюмо глотает шампанское. Он отворачивается от Сьюзан и Джуита. Несколько секунд он смотрит в сторону уязвлённым взглядом и хранит молчание обиженного ребёнка. Затем лицо его проясняется, он машет рукой и говорит с отходчивой и самозабвенной улыбкой: — Не обращайте внимания. В крайнем случае, воспользуюсь ковром-самолётом. Иначе какой же я, к чёртовой бабушке, армянин.
С этими словами он плескает ещё шампанского в свой бокал.
Сьюзан нет уже вторую субботу, и ему очень одиноко. Как жаль, что в «Тимберлендз» не предвидится выездных съёмок. Тогда бы он и по субботам работал. Увы, сейчас для выездных съёмок уже не сезон. Слава Богу, что последнее время по будням он работает с семи утра до одиннадцати вечера, в этих островках ослепительно яркого света под огромными высокими и мрачными сводами студий. От усталости, накопившейся за неделю, он проспал сегодня всё утро. Но впереди ещё столько пустого времени. Без Сьюзан. Без Билла. Он сидит в постели, пьёт кофе, курит, шарит глазами по газете, не воспринимая ни строчки. По радио передают какие-то старые мелодии. Он не слышит. Так называемая развлекательная рубрика газеты выпадает у него из рук Он уставился в стену. Какое-то мгновение он ничего не видит. Затем перед глазами появляются постеры.
Он откидывает прочь одеяло. Страницы газеты сваливаются на пол. Он надевает трусы, джинсы и снимает постеры. Невесомые сами по себе, они кажутся тяжёлыми из-за рамок и стёкол, в которые их облёк Билл. Тяжело дыша и слегка кряхтя, он, один за другим, переносит их в гостиную. Ступни чувствуют под собою мягкий и прохладный ковёр. Он ставит постеры лицом к стене, поближе к двери, насколько позволяет мебель. Возвратясь в спальню, он надевает шлёпанцы и замечает, что на стене, там, где висели постеры, остались белые прямоугольники. Как давно они красили стены? Он покрасит их завтра. Это займёт всё воскресенье.