видит себя на троне, пусть и на поводке у белокосых! Ну да ничего. Тсарь стар и болен, но еще успеет. Все уже почти готово. Еще неделька, и можно начинать. Тогда-то крысеныш больше не сможет скрывать, на чьей он стороне, – но тайная служба наготове и следит за каждым его шагом.
– Вечером будет прием в честь послов из Лоени. Постарайся договориться с ними хотя бы на седьмую часть, – сварливо распорядился Витор. – Уж точно не меньше девятой.
– Да, ваше величество. – Тсаревич почтительно поклонился и, уже поднимая голову, столкнулся с тсарем взглядом.
«Что было в письме?!» – пылал яростью отцовский.
«В каком письме?» – невинно отвечал ему сыновний.
Витор ошибался. В Шаресе было куда больше от него, чем тсарь думал: тот же ум, та же отвага, те же помыслы, те же мечты.
Но жизнь изменяет людей куда сильнее крови. И, увы, сами они этого зачастую не замечают.
Рыска и Жар затаив дыхание глядели, как Альк выковыривает пробку из пузырька. Листок с письмом уже лежал, разглаженный, у саврянина на колене.
– Может, сначала на краешке попробуешь? – предложил вор. – Вдруг не угадали?
– И что – вернемся за другим?
– Нет, – вздохнув, согласился Жар, шмякаясь с корточек на попу. – Эх, надо было хоть штучки три прихватить, на всякий случай!
– Вот сам бы «свечой» и поработал, раз такой умный. – Альк сорвал былинку с пушистым колоском и обмакнул его в пузырек.
– Я ж не крыса, – удивился вор, не понимая, почему Рыска побледнела и отодвинулась. – Можно было любых взять, наугад. Десяток распихали бы по карманам…
– А толку нам с десятой части письма? – Альк вытащил колосок, по-прежнему зеленый, но слипшийся и набрякший. С виду «чернила» ничем не отличались от обычной воды.
– А толку с вообще испорченного?
Саврянин упрямо сжал губы в линию и провел травинкой по листку, одним взмахом перечеркивая его, как некогда свою судьбу.
Бумага всосала влагу, как песок. «Попробовать на краешке» по-любому бы не удалось, разве что нарезать письмо на кусочки. Осушенный колосок распушился, и Альк снова потянулся им к пузырьку, но это оказалось излишним. Листок начал темнеть, весь сразу, словно действительно погружаясь в тень.
Светлыми остались только буквы.
Рыска успела только понять, что написано по-ринтарски, как саврянин поднял бумажку и жадно вчитался.
Наблюдать за его лицом оказалось не менее интересно. Сначала оно вытянулось, даже челюсть начала отвисать, но Альк вовремя спохватился и ее подобрал. Затем белокосый (неужели?!) слегка покраснел, хмыкнул и встал, держа листок на вытянутой руке, будто из него, как из окошка, било в глаза солнце. Жар с Рыской тоже вскочили, даже пламя колыхнулось и нетерпеливо затрещало, а позабытый котелок с шипением плюнул в угли закипевшей водой.
Саврянин перечитал письмо два раза – Рыска видела, как его взгляд перескакивает с нижней на верхнюю строчку. Потом он вообще остекленел: Альк пытался поверить, что на листке написано именно это.
– Ну? Что там?! – приплясывал рядом изнывающий от любопытства Жар.
– Покажи! – потеребила саврянина и Рыска.
Альк заколебался, но все-таки отдал ей листок – хотя тайна была крупновата даже для сына посла, не то что для простой весчанки.
Чтобы разобрать текст, девушке понадобилось втрое больше времени: почерк мелкий, незнакомый, да и волновалась она здорово. За минувшие дни Рыска успела напридумывать столько секретных посланий, что на дюжину сказок хватило бы: и карта старинного клада, и страшный заговор против тсаря, и шпионский доклад… Но такое!
– Ой… – сказала девушка, прижимая ладошку к левой щеке. Правая продолжала алеть, будто свеклой намазанная.
– Да вы что, издеваетесь, что ли?! – возопил вор. – Читай вслух!
– Я… я не могу. – Рыска поспешно вернула письмо саврянину и прикрыла вторую щеку. – Пусть Альк.
– Еще чего. У меня от первой половины челюсти сводит. – Белокосый потер подбородок, будто пытаясь избавиться от потеков чего-то липкого и приторного.
– А у меня – от второй! – поспешно добавила Рыска. – Особенно там, где про ноги и дальше.
– У вашего тсаревича весьма богатое воображение, – согласился Альк. – А судя по тону письма, и опыт.
– Но откуда?! – Рыска переложила ладони со щек на уши, тоже раскаленные докрасна.
Это для Алька как раз не было загадкой.
– У нас же якобы мир. Послы постоянно ездят, и вашу сторону возглавляет младший тсарский сын. По неделе-другой живет в гостевой части дворца, дожидаясь приема, – надо ж чем-то занять свободное время.
– Странно, что тсарь его отпускает, – заметил Жар. – После того, как вы старшего пришибли.
– Сам нарвался, – жестко отрезал Альк. – Мне было пять-шесть лет, когда отец принимал его в нашем замке, но я прекрасно помню этого типа. Как после выразился дед, «крыса в голубиных перьях». Если б еще пару лет прожил, то спихнул бы «обожаемого» папашу с трона и в открытую объявил нам войну. Он ехал не заключать мирный договор, а устраивать провокацию, но перестарался и погиб сам. Впрочем, не буду врать: мы тоже не собирались ничего подписывать.
– Тем более странно – вдруг младший тоже «перестарается»? – скептически возразил Жар.
– Мне кажется, что ваш тсарь как раз на это и рассчитывает. Старший сын был его любимцем, а Шарес только мозолит глаза непохожестью на брата – и внешне, и по характеру. Я с ним пару раз разговаривал – хороший парень, только уж слишком отца слушается, даже когда не одобряет его приказов. Если за последние годы ничего не изменилось, то представляю, как он сейчас разрывается между долгом и…
– И?!
– И «ногами и дальше». – Саврянин скатал листок, засунул его в трубочку, прихлопнул ладонью пробку и решительно объявил: – Мы должны его доставить.
– Кому?!
– «Прекрасной, бесценной Исечке», – с содроганием процитировал Альк, вспоминая, как сестра с придыханием зачитывала ему творения пораженных любовной лихорадкой поклонников, навсегда отбив охоту к подобному сочинительству. А это был один из тяжелейших случаев. – Свету его души и колодцу его ведра.
– Там вроде про колодцы глаз было, – неуверенно возразила Рыска. – Бездонные.
– Смысл один и тот же.
– То есть это… обычное любовное письмо?! – сообразил Жар.
Альк в упор поглядел на вора и медленно сказал:
– Письмо, от которого зависит судьба двух тсарств, вряд ли можно назвать обычным.
– Каким боком она зависит-то? Ну влюбился наш тсаревич в какую-то саврянку… Ты ее хоть знаешь?
– И довольно неплохо. – Саврянин неожиданно усмехнулся. – Хотя мне ее высочество Исенара на «Исечку» вряд ли откликнется.
Глава 23
Крысы любят играть друг с другом, хотя дружеские потасовки нередко оканчиваются царапинами и проплешинами.
«Дрова» наконец занялись, и дым-туман сменился ровным солнечным жаром. Высохшая трава распрямилась, в ней зажурчали кузнечики, и загудели над цветами дикие пчелы. Ноги коров выжелтило пыльцой: всадники ехали по бездорожью, вдоль неизвестной речушки, почти сплошь заросшей тростниками. Гитара и котелок бренькали в лад.
– Но в саврянскую столицу… – нудел Жар. – Это ж далеко как!
Рыска молчала, хотя при мысли о стране, населенной одними Альками, ее прошибал холодный пот. Однако с ролью гонца девушка смирилась безропотно. Во-первых, цель наконец-то была правильной и по-сказочному героической, во-вторых, другой ей Хольга не предложила.
– Всего-то три-четыре дня от границы, если по прямой.
– А до границы сколько?
Альк козырьком приставил ладонь ко лбу, скользя взглядом по бликующей под солнцем воде. Речушка почти наверняка впадала в Рыбку, и саврянин как раз прикидывал, стоит ли держаться ее и дальше, не слишком ли петляет.
– Вряд ли больше. Может, уже завтра вечером к переправе подойдем.
– Так близко?! – вырвалось у Рыски.
– Вы договоритесь вначале, далеко или близко, а потом нойте.
– Я не ною, – поспешно возразила девушка. В детстве ей казалось, что Саврия находится на краю света, а то и за ним – какой свет такую дрянь вытерпит?! Впрочем, тогда для Рыски и Макополь чем-то сказочным был. А выяснилось – обычный грязный городишко, по сравнению с Зайцеградом чуть ли не веска. – Просто запуталась, где мы.
– Мы от границы далеко и не отходили, двигались вдоль нее, немного забирая к югу, – смягчился Альк. – От Мириных Шахт до Рыбки всего десяток вешек было. А отсюда с полсотни, не больше.
Рыска вспомнила, как вместе с мальчишками улюлюкала и выкрикивала дразнилки вслед проезжавшим через Приболотье белокосым, и в животе скрутился новый клубок страха.
– Нас в Саврии тоже камнями зашвыривать будут, да? – обреченно спросил она у Алька.
– Поменьше рот разевай, никто и не догадается, что ты ринтарка, – отмахнулся тот.
– А Жар?
– Мольцов, как и путников, в любой стране уважают. А если вдобавок блаженным прикинется, вообще прекрасно будет.
– Двое блаженных на компанию многовато будет, – не остался в долгу вор.
– Ничего, я как-нибудь попытаюсь вас уравновесить.
– Благослови тебя Хольга, убогий, – смиренно ответил Жар, осеняя его знаком Богини.
«Святость» оказалась куда лучшим оружием против ядовитого языка белокосого, чем попытки перещеголять его в острословии.
– Кончай ты эту несчастную Хольгу поминать! – не выдержал Альк. – Нашел корову отпущения.
– Да оно прилипчивое, как не знаю что, – со смешком признался вор. – Как целый день наблеешься: «Храни тебя Хольга, во имя Хольги, Хольга с тобой…», так потом само с языка слетает.
– Ты уже не в молельне, отвыкай.
– А образ?! – шуточно возмутился Жар. – Мне же и в Саврии мольца изображать придется!
– Изображай глухонемого мольца.
– Ы-ы-ы ы-ы ы-ы, – торжественно, легко переводимо возвестил вор, повторяя знак.
Альк махнул на него рукой, впервые на Рыскиной памяти оставив последнее слово не за собой. То ли настроение у него было благодушное, то ли у сплоченных общими невзгодами приятелей имелись привилегии по сравнению с нанятыми за сто златов попутчиками.