Однако сегодня Шарес, похоже, перестарался. Устал так, что даже заснуть не получалось, хотя служанка добросовестно взбила перину, а ночь выдалась приятно прохладной.
«Свечу забыл задуть», – вспомнил тсаревич, но вставать было лень. Скоро сама потухнет, там меньше четверти осталось.
Под закрытыми веками раскручивалась воронка из всех оттенков серого, будто Шарес куда-то проваливался и все никак не мог упасть до дна. Ощущение было скорее приятным, хотелось растянуть его подольше и в конце концов незаметно забыться – но тщетно.
Раньше тсаревича больше беспокоило, что письмо может попасть в чужие руки.
Теперь – что оно не попало в нужные.
Это он знает, что гонец убит. А Исенара, наверное, подумала, что Шарес просто не стал отвечать! Решил, что продолжать связь с дочерью врага слишком рискованно. Испугался отцовского гнева.
А разве не так?
Тсаревич заскрипел зубами и уткнулся лицом в подушку.
За три года многое может измениться. Да что там – все! Оскорбленная Исенара вычеркнет его из сердца, а то и выйдет замуж за другого. Вопреки ринтарским сплетням у тсаревны нет недостатка в поклонниках, готовых повести ее под венец хоть сегодня, лишь бы согласилась.
А ведь саврянская тсарица не против их брака. Она всегда принимала Шареса очень приветливо, хотя, разумеется, политики в ее улыбке было больше, чем истинной симпатии. Тсаревич даже подозревал, что она нарочно свела его со своей дочерью. Саврия, хоть и находится на подъеме, с военной позиции проигрывает всем соседям. Кровный, а не бумажный союз с Ринтаром ей сейчас жизненно важен.
Если он сорвется, то Нарида начнет закидывать удочку в степи. А тсаревна, оскорбленная «предательством» любимого, подчинится материнской воле.
Шарес представил свою любимую Исечку в объятиях потного низколобого степняка и так стиснул кулаки, что сухожилия затрещали.
Почему все должно зависеть от склочного старика?! Последние дни он даже из покоев не выходил, все дела пришлось вести сыну – и получалось не хуже, а то и лучше, чем под вечным угнетающим контролем. Шарес боялся ответственности и утраты вольной жизни? Так какого Сашия он все равно ночи напролет просиживает за бумагами – только в роли затравленной крысы, а не правителя?!
В ночной тишине глухой стук – не то что-то упало, не то кто-то оступился – прозвучал особенно громко.
Тсаревич, подавив первый порыв подскочить с криком «кто здесь?!», замер, весь обратившись в слух. Дверь заперта, это он точно знал. Проверять ее перед сном по три-четыре раза давно вошло у Шареса в привычку. Но среди подручных Кастия есть и такие умельцы, что сквозь доски пройдут, в щели просочатся. Ходили слухи, что он набирает их из бывшего ворья, а то и «тараканов» – при взгляде на некоторые рожи в это безоговорочно верилось.
В комнате что-то шуршало. Тихо, но явственно, со странным подшлепыванием.
Шарес медленно-медленно, стараясь, чтобы одеяло не шелохнулось, нащупал рукоять лежащего под боком меча. А затем резко сел, нацелив его в сторону звука.
Аппетита у тсаревича сегодня не было, и ужин, поданный ему в покои, остался почти нетронутым. И вот теперь огромная гусиная нога лежала на полу – в окружении рассыпавшейся чечевицы, – а возле нее крутилась раздосадованная крыса: то с одной стороны пытается тащить, то с другой – ничего не выходит, тяжело, неудобно!
Застигнутый на месте преступления воришка с сожалением разжал зубы и метнулся под шкаф.
«Да сколько можно! – снова накатила на тсаревича глухая злость. – До чего дошло – в собственных покоях нельзя спокойно поспать, наемные убийцы мерещатся!»
Шарес опустил меч и собирался откинуться обратно на подушки, но тут из-под шкафа выбежали уже две крысы, подскочили к гусиной ноге, слаженно в нее вцепились и – топ-топ-топ! – уволокли в мгновение ока, тсаревич даже рта раскрыть не успел.
Несмотря на раздражение и досаду, Шарес рассмеялся. Надо же, такие мелкие твари, а сумели договориться!
Почему же люди не могут?!
Тсаревич решительно спустил ноги с кровати. И что с того, что сейчас ночь? Витор сам чванливо наставлял его, что для истинного тсаря времени суток не существует, он должен печься о благе страны постоянно. Уж страна точно одобрит выбор Шареса: купцы беспошлинно в Саврию ездить будут, не придется столько денег на укрепление границы по Рыбке тратить, а приданым за Исенарой вполне можно выторговать несколько рудников или кусок плодородной земли за рекой. Тсаревича-то они не интересовали, но вдруг это немного смягчит отца?
…У тсарских покоев Шареса встретила стража – два высоченных лба в доспехах, с парадными копьями и боевыми мечами.
Копья лязгнули, скрещиваясь.
– Никого пускать не велено, – гулким басом сообщил один тсец.
– У меня важное сообщение для отца. – Тсаревич нарочно выделил последнее слово, намекая, что он не «кто-то».
– Никого пускать не велено.
Шарес уже собирался прибегнуть к крайнему средству, но тсаревичу все-таки не хотелось врываться в отцовские покои с боем. Вместо этого он всего лишь положил руку на рукоять меча – а стража сразу встрепенулась, обнажила клинки.
– Вы поднимаете оружие на своего тсаревича? – холодно уточнил Шарес, поправляя ножны и убирая руку.
– Но, ваше высочество… – Тсецы растерялись. Одно дело – броситься на второе по важности лицо тсарства по прямому приказу первого, и совсем другое – по расплывчатому «не пускать». Эдак самих потом перевешают.
Шарес воспользовался их замешательством, толкнул дверь и вошел.
И сразу понял, что никого он тут не разбудил.
В комнате горело не меньше десятка свечей. Вокруг застеленного картой стола сидели семеро – сам тсарь, Кастий и пятеро его «хорьков». Один как раз что-то докладывал, с появлением тсаревича осекшись на полуслове.
– Пошел вон, – неприязненно проскрипел тсарь, не отрывая взгляда от карты. – Я занят.
Обычно Шарес старался не связываться с отцом, когда тот пребывал в подобном настроении. Но дурацкие препирательства со стражей окончательно вывели его из себя. Чтобы его, без лучины тсаря, выгоняли с какого-то тайного совещания, как сопливого мальчишку!
– Чем?
– Не твое дело.
– С каких это пор дела тсарствия стали «не моими»? – дерзко поинтересовался Шарес, подходя к столу.
Удивленный тсарь наконец соизволил поднять голову. Кастий тоже смотрел на тсаревича, взгляд у главы «хорьков» был странный – не то настороженный, не то… одобряющий, и это придало Шаресу сил. С Кастием он не слишком ладил, но признавал ум и заслуги этого человека. Такого лучше держать в друзьях, чем в тюрьме или, пуще того, во врагах.
– С тех пор, как ты его предал, – отрезал тсарь. – Убирайся.
Шарес, будто не расслышав последнего слова, оперся о стол напротив Витора и медленно, убедительно произнес, глядя ему в глаза:
– Я люблю Ринтар не меньше тебя, отец. И никогда не сделаю ничего, что могло бы ему навредить. Тебя интересует, что было в том письме? Хорошо, я тебе расскажу.
– Это уже не имеет значения, – огорошил его Витор. – Поговорим завтра утром. Можешь пока хорошенько обдумать свое признание, чтобы оно звучало как можно покаяннее…
– Мне не в чем каяться. Я и так непростительно долго увиливал от этого разговора. – Тсаревич на миг прикрыл глаза, а затем на одном дыхании отчеканил: – Письмо было для Исенары. Я люблю ее. И хочу на ней жениться.
По невозмутимому лицу Кастия можно было заподозрить, что такая догадка у него мелькала. Но с тсарем он ею не поделился.
Витор пошатнулся, будто в него плюнули.
– На дочери врага?! Этой тощей белокосой подстилке?
– У нас мир с Саврией, – напомнил Шарес, стараясь держать себя в руках: за такие слова о любимой женщине он готов был смазать по зубам даже отцу. – По-моему, это весьма достойная…
Тсарь перебил его смехом, мелким и зловещим.
– Тебе так нужна эта девка? Жениться для этого вовсе не обязательно.
– Что?! – опешил тсаревич.
Витор хлопнул ладонью по карте и снисходительно-презрительно (надо же, как просто открывался ларчик его идиота-сына!) сообщил:
– Через несколько недель, от силы – месяц, когда наши войска возьмут Боброград, ее и так приволокут к тебе на веревке. Сможешь делать с ней, что хочешь.
– А как же мирный договор?!
– Сегодня савряне его нарушат. «И вся страна в едином порыве поднимется на священный бой…» – процитировал тсарь свою грядущую речь перед народом, составленную еще месяц назад.
– Из-за чего?!
– Из-за Хольгиного Пупа, – неожиданно сообщил Кастий, заслужив раздраженный и удивленный тсарский взгляд. – Его величество распорядился поставить там сторожевую башню.
Чтобы просчитать последствия подобного хода, у Шареса ушло не больше четверти щепки.
– Я тебе этого не позволю! – вырвалось у него. – Немедленно отзови своих людей!
– Ты? Мне?! Приказываешь?!! – Витор рассмеялся еще громче, закашлялся, налегая на стол – в груди гадко кольнуло. – Стража!
За дверью раздался шум, подозрительно громкий и долгий, и, когда она наконец распахнулась, в покои ворвались не двое, а четверо человек – причем не тех, что несли караул у двери. Шарес слишком хорошо знал своего отца и, прежде чем соваться в медвежье логово, заручился поддержкой верных людей, ждавших снаружи.
Тсарь потрясенно, но отнюдь не испуганно вскинул брови: ты глянь, этот выродок затеял переворот! Какая неслыханная глупость: дворцовая стража всецело предана (и трижды перепроверена Кастием!) Витору, и если раздавить эту горсточку храбрецов…
– Кастий!
Но глава «хорьков» и сам не шелохнулся, и едва заметным движением руки остановил напрягшихся помощников.
– Простите, ваше величество, но я не считаю себя достойным вмешиваться в семейные дела тсарей, – мягко заметил он. – Разберитесь вначале между собой.
«Измену» сына Витор предвидел давно, даже как будто обрадовался, что его подозрения оправдались. Но измена ближайшего соратника? Человека, которого он знал уже несколько десятков лет и которому доверял почти так же, как себе?!