Голова медленно, шевеля губами, заскользил пальцем по списку.
— Э-э-э, погоди, а этот откуда взялся? «Военный»?!
Сборщик устало (видать, в каждой веске приходилось объяснять, а то и ругаться) вытряхнул из середины книги сложенный вчетверо лист иной, плотной и белой бумаги. Расправил — сразу бросились в глаза ярко-зеленые чернила, с которыми вечно приходили плохие новости, — ткнул толстым пальцем в печать:
— Тсарским указом. На нужды тсарни.
— А мы чего — воюем с кем? — изумился весчанин.
— Мне откуда знать? Дали список — и езди, собирай. — Сборщик упрятал лист обратно. — Так как, будете платить? Или задолженность вам ставить?
— Не, погоди, сейчас принесу! — заторопился голова.
Тсарь соглашался терпеть должников до года, но каждый месяц размер платы удваивался. Лучше сразу пояса подтянуть, чем потом вовсе по миру пойти.
Пока голова ходил в избу за недостающими деньгами, весчане взяли гостей в кольцо и встревоженно загомонили:
— А в городе-то чего слыхать?
— Вербовщики, часом, не ходят?
— Никак опять с Саврией что-то не поделили?
— «Опять», — фыркнул лавочник. — Будто мы с ними когда-то миром расходились.
— А договор?
— А что договор? Покуда раны зализывали — бумагой прикрывались, а оклемаются — подотрутся.
— Не знаю, не слыхал, — разом отмахнулся от всех сборщик. — Как ездили к нам саврянские купцы, так и ездят. А вербовщики каждый год ходят, куда ж без них? Вам же покуда с три короба не наврешь, с печи не слезете.
Несколько мужчин рассмеялись — видать, слыхали горластых зазывал со штандартами, сулящих молодым простакам должность тсарского генерала, славу и богатую добычу. Хотя мало-мальски умному человеку ясно: весчанину выше десятника нипочем не выслужиться, и, если повезет, приведет он с войны хромую трофейную корову, а нет — славу ему пропоют вороны.
— Видать, просто крепости да сторожевые башни подновлять собираются, — спокойно закончил сборщик.
— А чего только сейчас спохватились?
— Саший их знает… Может, рассыпаться уже стали, почти восемнадцать лет без дела-то. — Удовлетворенный сборщик пересчитал деньги еще раз, распрощался и уехал. А люди судили-рядили до глубокой темноты, заторопившись по домам, только когда голова спохватился, кто же будет возвращать ему заложенные десять сребров.
* * *
Рыска упала на тюфяк, и в курятнике почти сразу же заорали петухи. Голоса у птиц были сонные и хриплые, кукарекали они только из чувства долга: надо ж середину ночи обозначить. Фесся и вдова уже спали, а девушке, как самой молодой и здоровой, еще пришлось мыть пол и расставлять по местам высохшую посуду. Зато завтра можно валяться хоть до полудня!
Но не успела Рыска уютно закутаться в покрывало, как в сенях послышалась какая-то возня, приглушенные голоса, а потом робкий стук в кухонную дверь.
— Кто там еще?! — мученически простонала девушка.
— Рысочка, — смущенно зашептала щелка дедковым голосом, — выйди на пару щепочек.
— Зачем?!
— Да к тебе тут… просительница. — Дедок мялся, как под дверью нужника, пытаясь потактичнее намекнуть, что ему ну очень приперло.
«Очередная бабка с больной козой, — с досадой подумала девушка. — Сдохнет, если не лечить, или обойдется? На скотского лекаря пять медек жалко, а видунье и черствого бублика хватит».
— Да! — сердито сказала Рыска.
— Чего — да? — растерялся дедок, решив, что не расслышал.
— Ответ на ее вопрос! — Девушка отвернулась и натянула покрывало на голову.
Увы, покой длился недолго.
— Рысонька! — Теперь голос у дедка был жалобный и как будто даже испуганный. — Ты б это… хоть вопрос узнала.
— Да выйди ты уже! — зашипела разбуженная Фесся.
— Ну их к Сашию, я тоже спать хочу!
— Вот выйди и прогони, чтоб не мешали, а то ж не отстанут!
Деваться было некуда. Рыска сползла с печи, ощущая каждую натруженную жилку. Откинула щеколду, выскользнула в приотворенную дверь, чтобы не выстуживать кухню, — и испуганно вжалась лопатками в стену.
В сенях за дедковой спиной стояла мама. Толстая самодельная свеча, прилепленная к крышке корыта, давала больше теней, чем света, словно в нехорошем, муторном сне.
— Здравствуйте, — глупо ляпнула Рыска, позволив себя обнять, но сама так и оставшись стоять столбом. Мать, почувствовав это, тоже вскоре разжала руки.
— Вот, пришла узнать, как ты тут, — льстиво зачастила она. Глаза были знакомые, а взгляд чужой, настороженный, словно мать ее побаивалась. — Давно не виделись, соскучилась по своей кровиночке. Гляди, пирожков тебе принесла, картофельных.
Пирожки уже сами о себе заявили, на все сени. Но после целого дня готовки их запах вызвал у Рыски лишь дурноту.
— Ага. — Неестественность беседы отбивала всякое желание ее поддерживать.
— Что тут у вас, на хуторе, слышно? — Мать покрутила головой, словно надеясь обнаружить в сумраке сеней занятную новость.
Девушка неопределенно пожала плечами. Ну, Ласточка вчера двух телят родила, один черный, а другой белый, весь хутор сбежался посмотреть. Только вряд ли матери это будет интересно. Она и Ласточку-то никогда не видела, не поймет, в чем шутка.
— А к нам сегодня сборщик налогов приезжал, — Сменив тему, мать стала куда искреннее. — Всю веску переполошил, не знаем, что и думать!
Рыска молча смотрела на нее. Восемь лет не приходила, а тут вот — пришла. Заботливая. Небось долго решали, кого среди ночи на хутор отправить, чтобы Сурок собак не спустил. А тут матушка по любимой дочурке соскучилась, святое дело!
— Насчет чего? — сухо поинтересовалась девушка.
— Да вот, слухи тут ходят… про войну-то… Ты как думаешь — будет, а? — затаила дыхание мать.
У Рыски аж язык зачесался для язвительного: «Я ж тебе сразу, еще из-за двери ответила!» Пусть им там, в веске, тоже сон отобьет.
Но дразнить судьбу девушка побоялась. Накличешь еще!
— Мне-то откуда знать? — хмуро сказала она. — Может, будет, а может, и нет. Это только тсарю известно.
Мама заискивающе хихикнула:
— До него поди доберись, да и не родня он нам.
— А я чего — родня, что ли? — грубо спросила Рыска.
— Мать ахнула, всплеснула руками. Прежде чем она успела опомниться, девушка отвернулась, буркнула: «Чтоб больше меня по такой ерунде не будили!» — и, не оборачиваясь, пошла к лестнице.
Спохватилась Рыска уже на чердаке. Надо же, три года здесь не ночует, а стоило задуматься — ноги сами привели. Вот глупость какая, теперь не слезть, пока эта из сеней не уйдет!
Девушка на цыпочках пробралась к своему детскому тюфяку, села и угрюмо подперла кулаком подбородок. Полная луна светила прямо в окошечко, ярко освещая кусок пола. Рыска знала, что это, ненадолго: через лучину-другую она сдвинется по небу, и на чердаке резко потемнеет.
Слышно было, как мама тихонько плачется дедку:
— Вот вырастила доченьку! Я из-за нее такую муку приняла, поила, кормила, заботилась… а она! Верно говорят: яблочко от яблоньки…
Дедок дипломатично молчал. Рыске ужасно хотелось выкрикнуть что-нибудь обидное вроде: «Ты ж яблонька и есть!», — но это было бы уже совсем по-детски. К тому же мать разойдется еще сильнее, начнет причитать в голос, вообще весь дом перебудит.
Наконец гостья выговорилась и с надеждой спросила у дедка:
— Как там мой племянничек? Жениться еще не собирается?
— Вроде насмотрели какую-то, на хуторах под Зелеными Сыроежками, — с облегчением отозвался старик (кому приятно слушать бабьи жалобы, да еще, прямо сказать, несправедливые?). — После праздника в гости поедут, знакомиться.
— Хорошо бы. — Голос матери тоже повеселел. — Дай-то Богиня, и моего кукушонка удастся пристроить.
Рыска стиснула кулаки. Ах вот оно как! Выходит, Сурку эта идея не сегодня в голову пришла, был уже у них с братом разговор. А ведь правда, лучшей женки для Пасилки не стоит и искать. Вроде как родня — но не по крови, дети здоровенькие будут. Со здешним хозяйством накоротке, всему обучена, и служанка, и видунья, и знают ее с детства как облупленную…
Шиш вам! Не знаете!!
Девушка рывком перевернула разъеденный мышами, истекающий трухой тюфяк. Монетки заблестели росяной россыпью. Ух ты, Рыска и не подозревала, что за четыре года их скопилось так много! С ухода Жара она сюда не лазила, а новые подношения сразу тратила — то на цветные нитки, то на кусок тесьмы в весковой лавке. Все приданое себе копила, дура… Стыд, с которым она брала первые монеты, прошел без следа — после «такки» девушка наконец-то уверовала в свой дар.
Рыска обеими руками сгребла монеты в кучку пополам с мусором. Кое-как обдула, завязала в обрывок тряпки. Узел вышел тяжелым, приятно оттянул пазуху.
— Ничего, — с угрозой прошептала девушка, — не пропаду. Гадать буду людям, овечку куплю, шерсть стану на продажу прясть. Женихи еще в очередь выстроятся!
Рыска прислушалась — внизу уже было тихо. Дедок выпроводил гостью, потушил свечу и вернулся в каморку.
Девушка бесшумно, как кошка, спустилась с лестницы. Нашарила кухонную дверь, а потом, за печью, заветный сундук. Добра там было пока на донышке: свадебная рубаха для будущего мужа, сметанная на живую нитку, чтоб в случае чего по телу подогнать, несколько платков и полотенец, недовышитое подвенечное платье, большой клубок пряжи и пять носков — еще один завтра собиралась связать. Рыска выгребла все комом, прихватила шерстяную накидку с крючка у двери и, прижимая к груди, так же воровато выскользнула на улицу. Отдышалась, уложила вещи поудобнее. Хорошо бы котомку где-нибудь достать… О, в коровнике же торбы для овса лежат!
Куда бежать, Рыска уже решила: в город. Там Жар, он что-нибудь придумает. Может, есть у него на примете подходящий жених, пусть и совсем бедный, лишь бы рукастый, чтоб избу поставить смог и поле вспахать. А нет — пока вместе жить станут, вон как брат с сестрой Охрипкины. Все лучше, чем у Сурка.
Осталось забрать честно заработанное. К Рыске подбежали собаки, обнюхали, радостно повиляли хвостами и увязались следом. Как девушка на них ни цыкала, до самых хлевов не отстали: скучно одним ночью во дворе.