Я захлопнул за собой дверь, демонстративно показывая: я один, слово держу. Куртку снимать не стал.
– Вон там ручка. Поверните.
Я повернул. Лязгнуло, толстые стальные полосы вошли в пазы. Да, выбить такую дверь плечом с разбега не удалось бы и слону.
– Можно пройти в комнату?
– Можно.
– Тогда позвольте. Вы загораживаете проход.
Он потоптался в недоумении, как бы пытаясь понять, что тут вообще происходит, и косолапо вышел из прихожей. Что-то в нем было любопытное, и я терялся в догадках, что бы это могло быть, пока – уже в комнате – не рассмотрел его внимательно.
Он был ОТМЕЧЕННЫЙ.
Сомнений быть не могло. Третья стадия. Последняя.
К такому повороту я не был готов.
– Вы не удивлены, что к вам пришел функционер? – спросил я, чтобы как-то начать.
– Не удивлен. О чем вы хотите со мной говорить?
– О Филине. Матвее Вениаминовиче.
– Ах, о Моте? В первый раз слышу.
– Простите?
– Не знаю никакого Матвея, говорю вам.
Я вздохнул.
– Во-первых, можно сесть? Спасибо. – Я сел, не дожидаясь приглашения. – А во-вторых, зачем вы пытаетесь упорствовать? Установлено, что вы имели с Филиным регулярные контакты в течение длительного времени. Может быть, вам это безразлично, Эраст Христофорович, зато далеко не безразлично мне.
Он молчал. Стоял, ссутулившись, и смотрел в никуда. Отсвечивала белая склера над радужкой глаз.
– Да вы присядьте, в ногах правды нет. Если у вас какие-то проблемы, я помогу вам, обещаю. Само собой, при условии, что вы поможете мне.
Правую руку он держал в кармане, и чувствовалось, что там не просто кукиш. Не нравилось мне это.
– Выпить хотите? – спросил он.
Бутылка водки была весьма початая. И никаких признаков закуски, вообще ничего постороннего не было на этом столе по правую руку от меня, кроме глубоко въевшихся в полировку следов от стакана.
– Нет, не хочу.
– Я уже тоже. – Он все-таки сел. – Что ж, рано или поздно… А лучше бы никогда. Право слово, лучше. Вы откуда – из Духовного Здоровья?
– Из Санитарной Службы.
– Один черт. – Но тон его несколько изменился. Как видно, сильно его допекла СДЗН. – Все вы из одного инкубатора. Дети малые в «живом уголке», один ежика принесет, другой птенчика – живите, мол, зверюшки… А если зверюшки не хотят? Птенчик подбитый, чахленький, из естественного отхода, а ему червяка силой в клюв пихают – кушай, пушистик, не огорчай деточек…
Кручкович помотал головой и опять надолго замолчал. Мои надежды на то, что мне удастся разговорить его, таяли.
– Когда вы в последний раз видели Филина?
– Вчера.
– Не мелите чепухи.
– Каков вопрос, таков ответ.
Я сосчитал про себя до десяти.
– Напрасно вы не желаете сотрудничать, Эраст Христофорович. Только зря теряем время, а времени у меня мало. Если вы думаете, что вас оставят в покое, то очень сильно заблуждаетесь. Я хочу вам помочь. Никто, кроме вас, не будет виноват, если мне придется уйти.
– Что ж, уходите. ВЫ хотите мне помочь?! ВЫ?!! – он снова заухал. – Глупо. Мне ничто не поможет.
– Почему?
– Поздно. И не хочу.
Можно было не сомневаться, что он вполне адекватно оценивает свое состояние. Одной ногой он был уже ТАМ. По ту сторону.
– Пить точно не будете? – спросил он. – Тогда я вылью.
Вместо ответа я налил себе полный стакан с мениском и ухитрился донести его до рта не расплескав. Водка была плебейская, с резким вкусом – как раз то, что мне сейчас было нужно. Можно и без закуски, с одного стакана не развезет.
– А вы храбрый, – заметил он. – Нервы в порядке, как будто и не функционер. Странно, что о совести еще не заговорили, проникновенным таким голосом, из чрева… Только зря вы старались, никакого разговора у нас с вами не будет.
– Какие дела у вас были с Филиным? – спросил я.
– Не знаю ни филина, ни сыча. Уходите.
Уйти действительно хотелось страшно – пусть сюда придут люди Штейна и займутся тем, что они лучше всего умеют. Команда взломщиков человеческих душ. А я рвану в Коломну. Никто не обещал, что сын придет в сознание раньше чем через несколько дней, но я хоть посмотрю на него, постою на пороге палаты…
Затылок кольнуло: сиди не рыпайся.
А кроме того, Кручкович мог покончить с собой до появления опергруппы.
– Постарайтесь меня понять, прошу вас. Кстати, меня интересуют не столько ваши воспоминания о работе с Филиным, сколько задокументированные наработки. Может быть, у вас что-то отыщется, Эраст Христофорович? Если поискать?
Внезапный рев показал, что я попал в точку. Такая удача мне даже не снилась.
– Убирайся вон, подонок! Застрелю.
Пистолет оказался неуклюжим «ТТ» – излюбленное оружие комсостава в середине прошлого века и бандитов – в конце его. Я такие штуки только в музее видел, в одном зале с седельными пистолетами. Теперешние мокрушники предпочитают бронебойную «гюрзу» или новомодный «тарантул».
– У вас и патроны к нему имеются? – спросил я.
– Не беспокойся. Вынь руки из карманов. Медленно.
Пришлось чуть помешкать, изобразив, будто рука зацепилась за подкладку, – поисковая головка мозгокрута не сразу взяла моего собеседника. Режим воздействия я настроил заранее.
– Положите пистолет на пол, – сказал я.
Он положил.
– Подтолкните его ногой ко мне.
Он повиновался, словно заводной болванчик. Оружие оказалось в приличном состоянии. Тусклая табличка на рукоятке гласила: «Батальонному комиссару В.В. Кручковичу от командования. 1941 г.» Я трижды передернул затвор – два желтых бочоночка покатились по давно не чищенному ковру. В третий раз затвор щелкнул вхолостую.
Не пугал, отметил я с мрачным удовлетворением. Будь патрон последним – другое дело. Последний он хотел оставить для себя, или я уже совсем ничего не понимаю, – зато предпоследним запросто – нечего терять! – мог уложить одного знакомого мне любителя соваться в чужие дела.
В чужие?.. Ну-ну.
– Где комп?
Он молчал, как «болван» для битья в камере психоразгрузки. Хорошо еще, что дышал. Неслышно обругав себя кретином, я изменил режим с полного подавления на частичное.
– Где комп?
Говорить он все еще не мог – после шоковой дозы редко кому удается это сразу. Показал глазами. Дрожали бескровные губы. Комп карманного формата отыскался в шкафу между книгами. Самый обыкновенный ширпотребовский комп для невзыскательных пользователей. Наверно, у меня здорово горели глаза, когда я раскрыл его и включил. Мозгокрут аккуратненько лежал на стуле, где я только что сидел, и я старался держаться подальше от прямой линии между ним и Кручковичем, чтобы не произошло перехвата объекта. Такие казусы иногда случаются.
Пусто. Ничего, кроме операционной системы и довольно убогого набора оболочек.
Не страшно. Нашелся подсолнух – найдутся и семечки.
– Где остальное?
Он по-прежнему молчал. Я осторожно уменьшил интенсивность до минимальной.
– Теперь вы можете говорить?
– Могу, – сказал он деревянно. – Да. Говорить.
– Где то, что вы от меня прячете?
Он молчал. Я знал, что с ним происходит: мучительная, отчаянно безнадежная борьба человека, неумолимо затягиваемого в зыбучий песок. Отменно ясное сознание и понимание невозможности изменить хоть что-то. Наверно, нечто похожее должны чувствовать летаргически спящие, слыша, как безутешные родственники заказывают похоронной конторе кремацию мертвого, по их мнению, тела… Под мозгокрутом некоторые седеют в пять минут. Но он виноват сам, подумал я с ожесточением. Он, а не я. Это я выполняю свой долг, а он просто трус. Подонок. Дерьмо. Отрыжка человечества. И подумать только! – я, именно я, лично, занимаюсь разговорами с этой подлой, выжившей из ума мокрицей, вместо того чтобы быть сейчас с моим сыном!..
Не сдержи я себя – и его зубы врачам пришлось бы выковыривать из гланд.
Все-таки было немного не по себе.
– Зря вы не согласились помочь мне добровольно, а ведь я вас предупреждал… Простите, мне некогда делать у вас обыск, – я выразительно указал на мозгокрут. – Это мультирежимный прибор, видели такие? Ну, не видели, так слышали. Если я снова включу полное подавление, минуты через полторы вы умрете от спонтанной остановки сердца. Не страшно вам умирать по чужой воле, не по своей?
Он молчал. Я и не собирался выполнять свою угрозу – просто увеличил интенсивность воздействия на одно деление.
Теперь он был готов отвечать, но опять утратил дар речи.
– Вон там?
Оторвать плинтус руками мне не удалось, пришлось поискать инструмент. Гвоздодер сделал дело в минуту.
Разгибаясь и сдувая с находки пыль, я подумал, что Кручкович не был так уж неосторожен, храня дискетку дома. Понимал, сколь малы шансы попасть под качественное следствие после самоубийства. На общем фоне. А может быть, рассчитывал уничтожить запись позднее.
Не успел… А возможно – не захотел. Хорошо, что психика самоубийц устроена иррационально!
Дискеточка-монетка при ближайшем рассмотрении оказалась занятной – с явно и грубо сцарапанным ахтунгом. Разрушающаяся при попытке копирования спецдискета! – наверняка из «хозяйства» Филина, больше неоткуда… Я жадно затолкнул ее в дисковод.
В затылке внятно укололо.
– Ах ты!..
Кручкович полз. Черт знает, как это ему удавалось, но он полз к мозгокруту – медленнее, чем ленивец, мучительно оскалившись – десны на виду, – со страшным трудом отвоевывая каждый сантиметр. Он был похож на погибающего в пустыне, стремящегося на грани потери разума во что бы то ни стало выбраться к людям, забывшего все, кроме одного-единственного: ползти, ползти, ползти…
Я даже не ударил его – настолько был поражен. Сильный враг. Обыкновенно даже минимального воздействия мозгокрута в режиме подавления воли хватает, чтобы объект не посмел и моргнуть без приказа. Все-таки люди очень различны. Как любил говорить один мой знакомый патологоанатом с призванием инженера, человеческий организм являет собой классический пример не доведенной до ума конструкции, впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере. Разброс по параметрам прочности колоссальный. Одному для остановки сердца достаточно резкого чиха над ухом – другого пуля в висок всего лишь укладывает на больничную койку сроком месяца на два. Но никогда еще я не видел человека, пытающегося по собственной воле ползти даже при минимальной интенсивности подавления.