Что же, гипотеза не хуже других; в сторону ее, в глубину, в мозговой запасник! Не отвлекаться на эффектные вопросы! А ведь есть еще рисунки саблезубых тигров и мамонтов на стенах первобытных пещер, и египетские пиктограммы в захоронениях фараонов; и, наконец, десять божественных заповедей, данных Моисею на горе Синай… Конечно же, существовали каменные скрижали — вполне почтенные носители информации, но все это — не то, нет, не то… Какими же, самыми упорядоченными и практически вечными структурами обладает Природа? Что может работать в ней для закрепления мыслей, носящихся в буквальном смысле слова — в воздухе, так сказать — на запись? И отвечал сам себе: — Конечно же, кристаллы!»
Кристаллы… Загадочные, упорядоченные формы, отлитые в Хаосе Вселенной. Планеты — круглые, звездные скопления — шаровидны, как и наши головы, галактики — спиральны. А тут — кристаллы! Кубики, ромбики, многогранники, острые углы… Не бывает же прямоугольных или квадратных орбит, не бывает! Из Хаоса нельзя извлечь информацию, нужна некая упорядоченность. Язык, любая знаковая система — это как раз упорядоченность, структура… Конечно же, спору нет, — главным носителем и передатчиком информации является сам человек: из уст в уста, из поколения в поколение тянется бесконечная золотая (нержавеющая и драгоценная!) цепь разума. Но как же непрочна сама материальная органическая основа человеческой особи! И век самого долгоживущего человеческого существа все равно оскорбительно недолог, да и при жизни накапливаются «шумы», сбои в конструкции: раны, болезни, катастрофы… И вдруг знаменитый академик с горечью хлопает себя по лбу, вспоминая элементарную формулу и растерянно шепчет: «Забыл…» Нет, человек — хранитель ненадежный…
Деревья? «О чем лепечут нам осины своим осенним языком»? Говорят же о них — шепот листьев…
Человек в принципе похож на дерево: корни, ствол, ветви-руки, крона волос. Но главное-то, разумеется, структура — упорядоченность, система, повторение элементов, значит — симметрия. У идеального дерева (по форме — конус или шар) плоскостей симметрии бесконечное множество: его можно мысленно поворачивать, и общий рисунок от этого не меняется. А человек? В условиях поля земного тяготения у всего сущего должна быть хотя бы одна плоскость симметрии. Это универсальный принцип — хоть для ползающего крокодила, хоть для прыгающего кенгуру, хоть для стоящего человека.
Человек, понятное дело, не кристалл, но его условно можно разрезать пополам — по середине носа, рта (клык налево, клык направо), ямочку пупка пополам, пенис — расцепляется вдоль, как палочка, точно так же — и мошонка (замечали — на ней шов?!), яичко в одну сторону, яичко в другую…
Сердце вот только не вписывается в эту билатеральную — двубокую симметрию. Почему оно у нас одно — и слева? Самый загадочный орган, Бог его знает… Еще будучи школьником, он с уважением и даже с некоторой опаской приглядывался к кристалликам поваренной соли, — соль была крупная, немолотая, мокрая, серая. Вещество, с которым любой из людей, живущих на планете Земля, сталкивается, не задумываясь, каждый божий день!
Каждая мокрая крупинка — это был кристаллик с примитивнейшей структурой, по сути — кубик, начиненный поровну атомами натрия и хлора. Хлористый натрий… Минералог сказал бы: галит.
Хлор… — отравляющий газ, который почему-то в микроскопических дозах необходим всем живым существам с горячей кровью!
«Натрий-хлор… — как заклинание шептал он простую, со школьного курса химии знакомую формулу, — натрий-хлор…» И ощущал, в пальцах перекатывая кристаллик: шесть скользких граней, двенадцать ребрышек, восемь колющихся трехгранных углов на вершинках кристаллика, где сходятся ребра. Они-то и покалываются… А опусти щепотку этих кристалликов в кипящую воду, — мгновенное вспенивание, чуть слышное шипение быстрых пузырьков — и бесследное исчезновение. Растворение в иной субстанции — разве это не смерть кристалла?!
С детства ему нравились загадочные по звучанию слова: — «ромбододекаэдр», «дискаленоэдр» или «тетрагонтриоктаэдр»…
Чуть позднее он узнал, кстати, что тот самый кубик серой поваренной соли называется тоже красиво: «гексаэдр». Попросту — шестигранник. А таинственный, как остров Тристан-да-Кунья, тетрагонтриоктаэдр относился к семейству восьмигранников, присущих алмазу…
Его никогда не манили путешествия в дальние страны. «Как странно — говорил он друзьям, — что люди пользуются известностью и славой только за то, что они видели глазами, а не умом! И к тому же — любая, самая далекая, самая экзотическая страна — для кого-то родина… Мы, европейцы, несколько тысячелетий казались китайцам дикарями. И наконец, самое главное: в любой стране, никуда не выезжая, можно путешествовать в глубь вещей!» Он любил приходить в свою лабораторию утром раньше других сотрудников и смотреть на большие аквариумы с различными насыщенными растворами, следить, как с тихим шорохом вращаются пропеллеры, равномерно перемешивая питательную среду; наблюдать день за днем, как медленно поворачивающиеся на тонких нитях крохотные кристаллики растут, приобретают четкий узнаваемый облик, блеск законченных граней и невероятную затейливость формы. Форма кристалла — это его лицо, выразительное и резко отличное от других. Кристаллы — это ограненная красота, построенная по строгим, понятным законам. Размышляя о свойствах природных структур, он всякий раз вспоминал всеобъемлющее определение того, что есть кристалл: «Кристаллами называются все твердые тела, в которых слагающие их частицы (атомы, ионы, молекулы) располагаются строго закономерно, наподобие узлов пространственных решеток…»
Ему нравилось рассматривать всевозможные огранки, которые изобрела Природа, словно бы забавляясь и играя самыми простыми вещами. Детский кубик — гексаэдр — вдруг превращался в двадцатичетырехгранник только потому, что на каждой плоскости куба вдруг вздумалось вырасти по плоской четырехугольной пирамиде!
Для кристаллов алмаза и шпинели характерны формы чистого октаэдра, — восьмигранника: словно бы две четырехгранные пирамидки спаивались своими основаниями. И если на каждую грань такого октаэдра поставить выпуклое сооружение из трехгранников (а каждая такая грань — в свою очередь, четырехугольная!), то такое изысканнейшее изделие называется звучным и теперь понятным термином: тетрагон-три-октаэдр… Простой девяностошестигранник! А ведь кристаллы рождались вытянутыми, с тремя, четырьмя или шестью гранями и замысловатыми вершинками. Сколько же тут можно нафантазировать! Теперь он внутренним взглядом — знанием, воображением — осязал, ощущал, представлял себе кристаллическую структуру галита, условную «решетку», где каждый ион хлора силой валентных связей удерживает четыре иона натрия… Впрочем, можно и наоборот: каждый ион натрия, сидящий в «узле» решетки, окружен четырьмя ионами хлора… Симметрия, доведенная до совершенства!
Симметричность до умоисступления! Симметричность до… до безумия!
Говорят, золото — царь металлов. Тогда алмаз — царь кристаллов. Адамант — «несокрушимый»… О нем говорят с придыханием: «драгоценность». По сути — крайне неуклюжее определение: «дорогая ценность»! Смешная тавтология, типа выражений «мокрая вода» или «масло масляное»… Но — впечатляет!
В природе алмаз вообще редкость. Хороший крупный, чистой воды прозрачный кристалл — редкость неимоверная! Такие кристаллы известны по именам, как царственные особы. Знатоки-ювелиры знают их в лицо, подобно тому, как киноманы знают в лицо своих кумиров… Кристаллы напоминают творческие натуры, — усмехнувшись про себя, сделал он неожиданный вывод — рождаются на свободе, но проявляются в эпохи исторических катаклизмов, при огромной температуре социальных взрывов или огромном давлении власти. Давление на свободный рост кристаллов — это своеобразная цензура Природы! В этом смысле алмаз, безусловно, сходен с талантом: талантливый человек — тоже крайняя редкость. И разве гений, по своему изначальному одиночеству в пустой человеческой породе — не такая же точно неимоверная редкость?!
Его поражало, что неживые минералы, сверкающие гранями изысканных кристаллов, обладают более высокой организованностью, чем человеческое тело, — тоже, по сути, кристалл, но зыбкий, текучий, всего с двусторонней примитивной симметрией… А ведь и человек, и травинка, и кит, и кусачий комар, как и алмаз, рубин, изумруд или гранат — состоят из одних и тех же элементов: углерода и кальция, хлора и фосфора, железа и алюминия… Природа в своем бесконечном разнообразии оказывалась удивительно экономной, по-домашнему скопидомной в своем обширном хозяйстве, именуемом Вселенной. Он с постоянным восхищением растирал в руках комочки почвы вместе со слабыми корешками травинок, подносил к носу, вдыхал странный, неопределенный и таинственный запах вечной субстанции, именуемой землей-кормилицей… Он четко осознавал, что эта горстка чернозема — всего только прах, пыль, мука вечности, смесь мертвых минералов, перемолотых жерновами времени…
Живое и неживое… Початок кукурузы — спаянные воедино граненые зернышки — разительно напоминают друзу кристаллов! Где же проходит та неуловимая грань меж ними? И не уставал поражаться постоянству природного чуда, когда из этого смешения мертвых частиц подымается пшеничный колос, неся в золотистой гордой головке зерна хлеба — основу земной жизни. Он понимал, почему початок кукурузы — гигантский колос — был зримым богом древних народов!
Ему очень нравились официально затвержденное сухой наукой определение цвета минералов, — как бы неотъемлемая принадлежность живой природы: травяно-зеленый, густоспаржевый, грязно-малиновый, мясо-красный, бледно-гиацинтовый, винно-желтый, бледносоломенный, вишнево-красный, молочно-белый…. Одно удовольствие перечислять! Старики, взять того же академика Николая Ивановича Кокшарова, великого минералога, понимали и любили жизнь! Да сам Плиний утверждал, что лучшие сапфиры должны иметь… чисто васильковый цвет! И еще вспомнился Плиний: «Зелень деревьев доставляет большое удовольствие, но с зеленью изумруда не может сравниться никакой предмет…» Вот и готовый перенос, перевертыш: не потому ли мы говорим: «изумрудная трава»? Что изначально?! У алмаза есть родной брат, по составу — тот же чистый, без примесей, углерод. Но вот структура…