В заключение несколько слов о золоте нашей полярной страны — именно о Воицком руднике. Открыл его крестьянин Надвиицкой волости в 1737 году на самом истоке Выга-реки из Выгозера и, как всегда у нас бывает, имени его предание не сохранило. Он открыл, указал, и начали через пять лет (в 1742 г.) разработку. Три года добывалась только медная руда, но в исходе 1744 года между медной случайно зажелтело и золото и начало заманивать рабочих, и вызвало усиленный труд. По 1770 год добыли из 271 т пудов руд 1 п. 21 ф. 711/2 зол., израсходовав денег около 511 т., — встал казне золотник золота в 8 руб. 59 3/4 коп. В этом и следующем году работ не производилось, в следующие два года из 17 1/2 тыс. руды, несмотря на ее меньшее количество золота добыли больше (2 п. 39 ф. 48 зол.), и, конечно, оно обошлось казне дешевле (по 3 руб. 49 3/8 коп. золотник). С 1784 по 1791 год никакой работы не производилось. Горный офицер Толстой скучал от безделья и томился голодом; от безделья, чтобы убить время, собирал он между горами выделанные кусочки руд, набрал их много, начал плавить и добыл больше фунта чистейшего золота. Стал он уже и задаваться веселыми мечтами о наградах и будущем счастье. «Оставалось ему одна трудность, — пишет в своем описании севера П. И. Челищев в 1791 г., — сыскать лестницу, по которой бы взлезть до монаршего престола. На этот конец показался ему «манежный» олонецкий генерал-губернатор Тутолмин весьма способным, и для того отправил к нему свое найденное золото и просьбу о награждении его труда. Г. Тутолмин, яко ревностный сын отечества, золото взял, а просьбу сжег в камине. Он при первой своей поездке в Петербургу не забыл взять изящный тот металл с собой и, представя ко двору, умел так расхвастаться своими подвигами и расхвалить свое рачение, что схватил Владимира первой степени и отменное благоволение. Бедный же чиновник богатого сего открытия обязан стал быть безотлучным в той пустыне».
Уже и в то время «не одна земляная, но и влажная стихия сильными своими препонами защищают сокровища, хранимые в их недрах»: штуф, веденный на 80 сажен глубины, заливался водой, ручные насосы и конные машины работали бесплодно, лишь в утомление рабочих людей и лошадей. Выписан был из Англии механик (Шерен) приладивший по новоизобретенному плану «чугунную огненную воздушную машину», но и возлагавшиеся на нее надежды не оправдались. Тогда уже подозревали, что наклон рудной жилы принял направление под самую реку Выг, многоводную, неистощимую и свирепую. Вскоре рудники были оставлены, как все теперь уверяют, за недостатком рук, отдаленностью края, а главное, как думают, по недостатку капиталов. Тем не менее, можно сказать, на днях лишь мы вычитали в газетах о новой находке в тех же местах драгоценных металлов, но на этот раз уже каким-то иностранцем. Теперь около того места лишь деревянная церковь Соловецких чудотворцев, да старинная дорога к их многоцелебным мощам, да по-прежнему неумолкаемо шумят и гремят с незапамятных времен шеванские пороги или, как называют там, падуны. Сказывают тамошние жители, что за этими тремя опасными порогами не бывало проезда к Белому морю на деревню Сороку. Первым через них проехал из Москвы в Соловецкий монастырь на игуменское место св. Филипп (митрополит) и поставил на берегу каменистого (окружности версты на две) острова Шеван деревянный крест. Последний давно уже подгнил, свалился и исчез. Встал на месте его уже не один новый крест, который тоже в свое время обветрился и зачернел, а верующий народ все еще продолжает считать и новый крест за тот самый, который вытесал и поставил на месте своими честными руками св. мученик, митрополит всея Руси Филипп (Колычев).
ГЛАВА VII. КОЛА
Кола, уездный город Архангельской губернии, имеет 811 душ мужского пола, 1053 ж. п.; домов каменных 1, деревянных 312; ярмарки не бывает; при училище учащих 2, учащихся 39 человек.
Путь в этот город от села Кандалакши. — История города. — Ссыльное место и недобрая слава. — Двукратное бомбардирование его англичанами. Подробности последнего дела англичан в прошлую кампанию. — Кольский Воскресенский собор и предание об его строителе. — Рассказы колян об их жизни и занятиях. — Оригинальное стихотворение. — Рассказы о лопарях, с точки зрения на этот народ соседних русских.
Две тысячи сто тридцать семь верст отделили Колу от Петербурга; тысяча сто верст легли между Петербургом и Архангельском. Так говорят почтовые карты и календари, и так же добросовестно, честно 1000 раз торчат до Архангельска на каждой версте пестрые казенные верстовые столбы, так же на каждых двадцати пяти верстах предлагаются к услугам каждого странника (по казенной ли он, по частной ли надобности едет) утлые, наскоро шитые станционные домики с жалобной книгой, со смотрителем из почтальонов, с ямщиками, оказавшимися в крестьянском быту ни к чему не способными. Тянутся по сторонам березовые аллеи там, где дорога бежит по пахотным полям, и пропадают эти аллеи везде, где сама природа потрудилась обильно расставить их в лесной куще. Выбежит на усладу и утешение скучающего путника и разбросается перед его утомленными, наболевшими однообразием видов глазами какая-нибудь серенькая, гниющая, выкрытая соломой и закоптевшая деревенька, или бедный уездный городок с людным, крикливым базаром, с тихой, безмятежной, созерцательной семейной жизнью. Говорливый или безгранично-молчаливый ямщик споет длинную, тоскливую или развалистую песню, расскажет веселую сказку и повезет пошибче обыкновенного, когда обеспечится возможностью получить лишнюю семитку на водку. Одним словом, и на этом пути точно то же, что и везде, на всех других дорогах великой России. Разница небольшая: меньше разнообразия видов, больше лесов и болот, меньше селений, больше пустырей — да и только. Промелькнут бесприветно шесть уездных городков: ближний Шлиссельбург со шлюзами, крепостью; какая-то желтая и потому скучная Новая Ладога с каналом петровского прорытия; тоскливое Ладейное Поле; значительно-каменная, богатая купеческими капиталами Вытегра; заставленный множеством церквей большой Каргополь, пустивший по себе славу своими рыжиками, груздями и прочей соленой снедью и известный скорняжным промыслом. Наконец, дальше, Холмогоры со сгнившими, развалившимися домами, с крупными, рослыми коровами — один из древних городов России, один из самых скучных и бедных между ними, родина гениального рыбака. И вот (в награду за недельное мучение) Архангельск — бесконечно длинный, чистенький, немецкий, с треской и шанежками, с обрусевшими немцами и онемечившимися русскими, со всем своеобычным характером и обстановкою — город портовый и торговый.
Почти тысяча же верст остается до Колы — говорит календарь — и вдесятеро больше нужно времени для того, чтобы настойчиво-храбро одолеть это пространство. Во сто крат требуется больше терпения, чтобы перенести все трудности и сопряженные с ними невзгоды пути — говорит личный опыт теперь, когда так весело наслаждаться плодами одержанной победы.
Слишком двести верст бесплодной тундры, местами покрытой мхом и взбитой кочками, местами болотистой и прорезанной или чистой бойкой речонкой, или светлым, как хрусталь, озером — залегли между последним северным селением на берегу Белого моря — Кандалакшей и самым дальним, которое лежит уже на берегу Северного океана — Колой.
Счастлив путник, перенесший мучения скучного, бесконечно однообразного прибрежного плавания по морю, когда крепко расходившийся ветер нередко на несколько суток может заставить сесть на голой луде, где нет не только жилья, ни даже воды пресной, где кругом море, кипящее бурей, как вода в котле. Счастлив путник, когда, наконец, увидит он обгорелые (после недавнего английского разгрома) пни и кочки людного, строптивого селения Кандалакши, и вдвое несчастлив тем, что путь ему лежит не назад, а вперед.
Узенькой тропинкой с погнившими мостовинами потянулся почтовый тракт в Колу, поперек так называемого Лапландского полуострова — этой исключительно земли мхов и лишаев, этой холодной Сахары. Мхи и лишаи ведут здесь борьбу с древесной растительностью и, распространяясь все далее и далее, истребляют мало-помалу рощи, кустарники и даже небольшие леса. На горизонте как будто лес: он кажется густым, но, приближайтесь еще, — деревья редеют на сухой лишайной почве. Передние ряды деревьев давно уже вымерли, и их белые суковатые стволы стоят, как мертвецы. За этими рядами поднимаются деревья, более выпрямленные, с несколькими клочками зелени на ветвях; наконец, являются и совершенно прямые: там уже почти нет лишаев. Это чисто лесная полоса. В самой середине Лапландии, говорят, есть такие леса сплошными насаждениями, откуда береговые жители берут материал для построек. Так это у Белого моря, в начале пути. Затем уже везде за этим скудным лесом почва стелется мягкой постелью мхов и лишаев. По ним вьется почтовая дорога — узенькая тропинка с мостками. «Ехать по тропинке этой даже верхом нет никакой возможности: образ пешего хождения на своих на двоих — единственное средство добраться до вожделенной цели. Подчас с шестом для сохранения равновесия между двумя крайностями: болотной топью с одной стороны и ямой с водой с другой, подчас на плечах привесившихся, присмотревшихся к делу проводников — плетется путник, обрекший себя на путешествие в Колу летней порой. Болят колени, ломит грудь и спину, давит плечи, проступает невольная, всегда стыдливая слеза, и вылетает из уст справедливый ропот на судьбу и на себя самого. Тоскливо глядит все кругом, и все окрестное заявляет себя навеки заклятым врагом утомленному страннику и физически, и даже нравственно. Бредешь бессознательно, машинально ступая с кочки на кочку, с сучка на сучок, тяжело прыгаешь с камня на камень, скользишь и пластом, с непритворными слезами, валишься на придорожную, прохваченную насквозь водой и сыростью мшину. И рад, как лучшему благу в жизни, как лучшей награде за трудный подвиг и страдания, когда судьба приведет к длинному, десяти — тридцати пятидесяти — стоверстному озеру, на котором колышется спасительный, дорогой, неоцененный карбас. Как в люльке баюкает он и восстановляет силы, но опять-таки для того, чтобы истощить их в следующих пнях, кочках, болотинах, на погнивших, обсучившихся, выбитых мостовинах. В станционных избушках не насидишь долго: дым, наполняющий их от потолка до пола, ест глаза и захватывает дыхание. Сквознойветер, свободно входящий в щели сильно прогнившей и расшатанной буйными ветрами избенки, гонит вон на свежий, крепко свежий воздух полярных стран, где затишье — редкий и всегда дорогой гость. Пройдет неделя и с лишком в этой борьбе с препятствиями, когда, наконец, глянет в наболевшие глаза ряд шести-семи уцелевших домов и черные пни пресловутой Колы, выжженной англичанами 11 и 12 июля 1854 года, и долгое время, в комплекте уездных городов Архангельской губернии, оставшейся за штатом.