Далеко прежде появления Феодорита в Лапландии лопари — по свидетельству соловецкого летописца — вскоре по основании Соловецкого монастыря уже имели веру во Христа: «Много от тех лопарей прихождаху во обитель преподобных отец Зосимы и Саватия и, остригающе власы глав своих, бываху мниси». В другой соловецкой рукописной книге, «Сад Спасения», говорится, между прочим, следующее: «Древле быша сии вышеречении родове, яко зверие дивие живуще в пустынях непроходимых, в расщелинах каменных, не имуще ни храма, ни иного потребного к жительству человеческому; но токмо животными питахуся, зверьми и птицами и морскими рыбами, одежда же — кожа еленей тембяше. Отнюдь Бога истинного единого и от него посланного Иисуса Христа ни знати, ни разумети хотяху; но им же кто когда чрево насытит, тогда оно и Бога си поставляше, и аще иногда каменем зверя убиет — камень дочитает, и аще палицею поразить ловимое — палицу боготворить, еже и ныне в самоядцех зловерие закаменелое обретается, еще и в лопарех, обаче отчасти». По крещении Трифоном, лопари, оставшиеся еще в язычестве, стали называться лопью некрещеной, но уже не долго. Другое свидетельство о лопарях находим у Павла Иовия, жившего в России при Василии III. Он говорит: «На самом дальнем берегу океана живут лапландцы — народ чрезвычайно дикий, подозрительный и до того трусливый, что один след чужестранца или даже один вид корабля обращает их в бегство; москвитяне не знают свойств этого народа; торговля мехами производится без разговоров, потому что лапландцы избегают чужих взоров. Сличив покупаемые ими товары с мехами, они оставляют меха на месте, а купленное уносят, и такая заочная торговля производится с чрезвычайной честностью».
Другие исторические свидетельства приводят нас к тому заключению, что лопари в переселении своем шли с юга, и именно от Онежского озера, где некто муромский монах Лазарь видел их еще около половины XII столетия и звал лопянами, сыроедцами, зверообразными людьми. Он тогда же хвалил их кроткие нравы, рассказывая об общей благодарности и желании стать христианами после того, как удалось ему исцелить слепого сына одного из лопарских старшин. Даже случилось так, что отец исцеленного, имевший жительство на Рандозере, сделался монахом и все сыновья его крестились. Те же лопяне (жители северного побережья Онежского озера), которые сначала гнали святого мужа с острова Муромского, сожгли его хижину, притесняли и даже били, — впоследствии сами оставили те места, «отыдоша в пределы окиана-моря». Это начальное переселение лопарей далее на север, очевидно, теснимых новыми пришельцами, находившимися под защитой и покровительством сильного Новгорода, случилось, несомненно, ранее 1352 года, когда Св. Лазарю Муромскому выдана была посадником Славянского конца Иваном Фоминым владельческая грамота на остров Мучь, озеро Муромское с окрестностями. В начале XI столетия лопари делаются известными истории и уже, как данники Великого Новгорода. Новгород разделил их на два разряда: двоеданных и троеданных, и к последним приписывал тех из них, которые переходили за норвежскую границу добывать промысла. Дань эта состояла сначала из шкурок пушного зверя и рыбы, а потом уже из денег. Только при Иоанне III лопари начали сами возить эту дань в Москву, но до того времени отдавали ее нарочно присылаемым приставами, которые и обязаны были ездить и ходить по ближним и дальним погостам.
Посильно отбывая государственные повинности, лопари в то же время находились во враждебном отношении к тем из своих единоплеменников, которые подчинились норвежцам и в страны которых наши лопари ездили за промыслами. Происходили ссоры, драки, кровопролития; требовалось положить между соседями политическую, правительствами обусловленную, границу. Около пятисот лет тянулось это дело. Шведы неоднократно присылали уполномоченных, являлись и московские (в 1526, 1592, 1595, 1601гг.); затевались споры, происходили разногласия, дело не подвигалось вперед, требовалось решение спора оружием. Шведы в 1591 г. овладели сумским острогом, сожгли монастырь Печенгский; московские войска под предводительством двух братьев князей Волконских опустошили северную Финляндию. Некто Валит — «ратный человек и к рати необычайный охотник, собою дородный», из знатных новгородцев, ходил на Мурман, поставил огромный камень и, окружив его двенадцатью рядами каменных стен, назвал Вавилоном, говорит финское предание (не сохранившееся у лопарей). То же самое соорудил этот Валит и на месте нынешней Колы. Шведы отдали ему все Лопорье до реки Ивгея, так что лопари сделались новгородскими данниками. Царь Борис начинал дело о границах, но не кончил: начавшаяся неурядица государственная затянула это дело надолго. Екатерина II в 1784 году, подняла вновь вопрос этот, но также не кончила совершенно. В 1809 году, когда Финляндия присоединена была к России, границы эти были приведены в большую ясность. Так было до 1822 года, когда норвежские солдаты из крепости Вардегуза, приехавши к берегам, принадлежавшим к Пазрецкому погосту, нарубили там дров во исполнение уже давнего обычая похищать лопарскую собственность. Лопари принесли жалобу Кольскому исправнику. В дело это вмешалось шведское правительство, присланы были уполномоченные и тогда же получена новая жалоба от финнманов (норвежских лопарей, финнманов, фирманов) на русских лапландцев. Все это, взятое вместе, послужило к тому, что в 1825 году русский полковник Галямин и шведский полковник Сперк назначили окончательно границу эту по реке Пазреке (Пазвигу). По конвенции между русским и шведским правительствами, подписанной в 1826 году, положено, чтобы норвежские семейства, а равно и семейства русских подданных, живущие на землях, которые навсегда достаются в удел России или Норвегии, оставались на месте их жительства или переселились на землю другой державы в течение трехлетнего срока. В течение шести лет те и другие имели право ходить на землю другой державы для производства там по-прежнему рыбной и звериной ловли, соображаясь, однако, с правилами внутренней полиции и таможенными учреждениями. Оленей позволялось пасти только на тех местах, которые названы общими (Fellesdistricter).
В правительственном отношении, лопари в настоящее время стоят наравне с прочими государственными крестьянами: платят подати, исправляют земские повинности, но в то же время освобождены от личного рекрутства, платя вместо того в рекрутский год 150 руб. сер. с рекрута.
Закутанный в оленьи, меха, лопарь живет по зимам в своих зимних погостах внутри Лапландского полуострова и только на лето перекочевывает к морю или океану. Тот же совик, что и у самоеда (но на этот раз называемый печок, нераспашной, с колпаком для головы), те же оленьи высокие сапоги — яры, с длинным и острым носком, шапка с длинными ушами, спущенные росомашечьим мехом, спасают лопаря от суровостей полярного холода. Юпа — тот же печок, но не меховой, а из серого сукна, с таким же куколем вроде шапки служит лопарю на его летних морских промыслах, спасая его и от крепких ветров, и от мириад комаров, вьющихся над гнилою тундрой его отечества. Лопарки носят сарафаны, на голове — сороки из кумача, холста и каразеи, на затылке кладут вынизанный бисером красного сукна назатыльник. Девушки носят шелковые каразейные повязки, а на шеях бусы из красного бисера и дешевого жемчуга, добываемого, как известно, во многих реках поморья, особенно в реке Кеми. У лопарей тот же конусообразный шатер, что чум у самоедов, называемый вежей, составляет его жилище. Разница между чумом и вежей незначительна. Те же обточенные шесты, сажени в две длиной, составляют ее основание, такое же отверстие наверху для дыма, тот же, наконец, земляной пол, устилаемый оленьими постелями, как и в самоедском чуме. Разница только в том, что вежа устанавливается прочнее и перевозится, как чум, с места на место (в этом случае вежа составляет как бы нечто среднее, переходное от кочевой палатки к избе или к дому). Для этой цели внешняя сторона вежи не обшивается оленьими мехами, а обкладывается сначала хворостом и ветвями хвойных деревьев, а потом сверх всего широкими пластами дерна. В одном боку вежи, в противоположной стороне от севера, оставляется отверстие, которое на этот раз закрывается опять-таки не оленьим мехом, а дверью, сколоченной из трех-четырех дощечек; дверь эта приподнимается кверху и тяжестью своей готова придавить и способна ушибить больно всякого неловкого, неопытного гостя, как западня, как защелка, по подобию со звериной ловушкой. Таких веж у так называемых кочующих лопарей для каждого семейства по две: одна, зимняя, остается при озерах незапертой, когда лопарь перекочевывает в весеннее время к морю, где уже ждет его готовая летняя вежа, точь-в-точь такого же строения и вида, как и прежняя. Многие погосты имеют уже лопарские избы, выстроенные но образцу русских. Скудную пищу и крепкий сон вкушает и лопарь в своих вежах, или избах, какими пользуются самоеды в своих чумах. От оленьих же стад зависит участь и судьба большей части лопарского населения, как и самоедского. Разница только одна: лопари давно уже перестали находить в оленях единственных друзей и единственное, неизбежное подспорье в жизни, а потому обращают на них меньшее внимание. Олени лопарские больше ростом, значительно крепче силой, не гоняются стадами при передвижении, а живут по большей части на назначенных местах, на издавна отведенных пастбищах и часто оставляются без надзора на все летнее время морских промыслов. Огромные стада диких оленей вознаграждают утраты, в случае нападения на стада домашних оленей волков, росомах и медведей, которых, как говорят, на Лапландском полуострове несравненно больше, чем в Мезенской тундре. Точно так же, по большей части с пятилетнего возраста, пускают и лопари (как и самоеды) оленей своих в упряжь. Разница здесь только в том, что лопарские сани имеют форму корыта и называются кересом, кережкой, но у них также веревочная упряжь, все то же, даже и особые названия для всякого возраста животного: теленок, олень на втором году жизни называется ураком, самка — вонделкой; на третьем: самец — у барсом, самка — вонделваженкой; на четвертом: самец — кундусом, самка, как и у самоедов, — важенкой и, также как у самоедов же, самец после пяти лет и до смерти носит название быка. Здешний олень также не живет более 20 или 30 лет и умерщвляется раньше на случай насущной потребы для одежды или пищи. На Лапландском полуострове, как и по мезенской тундре, врагами оленей, помимо волков, можно считать докучливых слепней (tabanus или coestrus tarandi). Оригинален здесь только тот обычай, что пригнанным к морю оленям лопари позволяют пить соленую воду. Олени пьют ее с жадностью, но только один раз в лето; другие разы они в этой воде только спасаются от слепней, но, как замечают, никогда уже не пьют ее больше. Терские лопари (предпочтительно пред другими одноплеменниками) из оленьих шкур приготовляют хорошую лосину и замшу, называемые в поморской торговле общим именем ровдюги.