Положение в смысле настроений в мобилизованном полку было настолько острое, что правительство решило уступить, и это было для меня первой победой над слабостью духа, которая была так присуща деятелям эпохи керенщины.
На другой же день были объявлены соответствующие указы Временного правительства Северной области, сразу обратившие ко мне симпатии родных мне офицерских кругов, униженных в своем достоинстве и не находивших себе места, не зная, что с собой делать.
Надо было начинать дело, поставив прежде всего основу формирований, т. е. офицерский корпус, в привычные ему условия дисциплины и должного положения в рядах союзников.
В городе каждый день происходили офицерские драки. Комендантское управление было бессильно и лишь подробно доносило мне о всех скандалах, происшедших ночью, с указанием увечий и побоев.
Чтобы положить этому предел, я объявил приказ о немедленной регистрации всего офицерского состава, с проверкой всех документов, доказывающих право данного лица на офицерское звание.
Мною была учреждена особая комиссия с привлечением в нее представителей и военных, и гражданских, с участием сыска и контрразведки.
Громадная работа этой комиссии дала мне возможность уже в течение двух недель отдать себе отчет в тех силах, которыми я располагаю.
По памяти я могу восстановить, что регистрация дала мне цифру около 2000 человек, с чинами морского ведомства и военными чиновниками, учитывая в этом числе все школы, находящиеся в Архангельске.
Из этого числа собственно офицеров, пригодных для формирования войсковых частей, было около 1000 человек.
Для прекращения скандалов я учредил гауптвахту и коменданту, полковнику Трагеру, предложил усилить его управление комендантскими адъютантами в каком угодно размере. В этом именно направлении нужно было действовать железною рукою и даже без «бархатной перчатки». Должность комендантских адъютантов была «одиозной». Это отвратительное слово, изобретенное революцией, как раз соответствовало положению. Офицерский состав настолько был «тронут», что должности военно-полицейского порядка были даже и небезопасны для лиц, их отправляющих.
Затем надо было немедленно ставить на ноги военную юстицию. Военных юристов в области не было, и потому легко представить себе те затруднения, которые я встретил на этом пути.
К счастью моему и благодаря компетентным советам С.Н. Городецкого я нашел себе опытного помощника в лице представителя местной прокуратуры, г-на Бидо, взявшего на себя громадный труд по организации военно-судебного ведомства в крае. Совершенно откровенно заявляя о своей неподготовленности к работе по военному ведомству, г-н Бидо героически согласился на этот подвиг, невзирая на отсутствие достойных и компетентных сотрудников[3].
Тогда я счел нужным приступить к пересмотру и переизданию уставов внутренней службы и дисциплинарного, разысканных с большим трудом, как библиографическая редкость[4]. Уже проведение в жизнь только этих несложных мер потребовало исключительного труда.
Часть офицерства с восторгом надела погоны и кое-как раздобыла кокарды, ордена и другие наружные отличия. Другие боялись этих погон до такой степени, что мне пришлось бороться уже с помощью гауптвахты и дисциплинарных взысканий.
Что касается солдат, то меры мои встретили крутое сопротивление. В трактирах и кабаках солдаты спарывали нашивки с заходящих туда унтер-офицеров. По городу продолжали шляться матросы без полосаток[5], что составляло особый революционный «шик», с драгоценными камнями на голой шее.
Прибавлю к этому, что в изнервничавшейся массе первые дисциплинарные взыскания встречались с революционной истерией, слезами и криками, что их ведут на расстрел.
Мои дисциплинарные меры в первые дни встречали мало поддержки и со стороны офицерского состава. Я помню, как пришлось возиться три-четыре дня, чтобы снять с судна двух матросов, арестованных в дисциплинарном порядке. Арест сопровождался митингами, истерикой виновных, с топтанием фуражек ногами, причем команда была доведена до такого напряжения, что бунт мог вспыхнуть каждую секунду.
Терпение и настойчивость нужно было проявить железные. Вместе с тем нужно было принять ряд неотложных мер к поднятию морали и успокоению этой бушующей орды.
Прежде всего нужно было привести в порядок казармы, где помещались мобилизованные. Казармы были грязны и запущены, кухня в полном беспорядке, пища неважная, лазарет (приемный покой) без белья и в грязи… Все это особенно бросалось в глаза по сравнению с щегольством и обилием в частях войск англичан и американцев.
Я добился широкого допуска солдат в «Солдатский клуб», организованный Y.М.С.А. в одном из лучших помещений города. Добиться особого помещения у города для русских солдат я не мог, так как буквально все было забито широко разместившимися союзными учреждениями.
Старания мои обособить моих солдат в их собственном помещении основывались на том, что русские солдаты были недостаточно хорошо одеты, не владели языком и не чувствовали себя дома в иностранном клубе. С другой стороны, русские солдаты уже тогда настолько были многочисленны по сравнению с союзниками, что все припасы и табак в клубе расхватывались главным образом ими, и англичане начинали уже жаловаться.
В конце концов я вычистил подвалы в архангелогородских казармах и устроил там с помощью Y.М.С.А. вполне хорошее солдатское собрание и лавку[6].
Вспоминаю еще одну подробность. Я долго добивался улучшения солдатской пищи. По моей строевой практике я знаю этот вопрос. Во всем Архангельске не было лука (!). Для людей, незнакомых с таинствами солдатской кухни, эта драма не покажется большой, но зато меня поймут старые офицеры.
В отношении улучшения быта офицеров мне пришлось долго возиться с переорганизацией гарнизонного собрания, и лишь много времени спустя я добился полного переворота в хозяйстве и порядках этого учреждения.
Кроме того, я учредил особый клуб георгиевских кавалеров. В основание этого клуба я положил идею сближения между собою лучших офицерских сил, отмеченных высшим военным отличием. Я полагал, что, образуя крепкое, надежное ядро офицерского состава, я постепенно сгруппирую около этого ядра лучшие, еще не разложившиеся элементы, что в значительной степени облегчит мне выбор начальствующих лиц[7].
Конечно, задуманная мною программа не удалась полностью, но все же клуб объединил довольно широкие круги, а впоследствии, когда удалось достать для него помещение, – клуб сделался одним из лучших в Архангельске.
VI. Декабрь 1918 г
В военных кругах к декабрю много говорили о праздновании георгиевского праздника. Еще до моего приезда была учреждена особая комиссия под председательством полковника Трагера для организации порядка празднования. Особенно интересовались праздником офицерские круги, которые на нем настаивали, так как в самом разрешении его правительством офицеры видели торжество своих идей и уклон правительства в сторону восстановления армии на старых началах.
По программе праздника предполагалось устроить молебен, парад и общий обед георгиевских кавалеров в казармах мобилизованного полка.
Наступил торжественный день, когда я вновь в строю увидел русские войска, в уставных порядках, с офицерами на местах.
Первое впечатление, когда я подходил к строю, было хорошее.
Полком командовал полковник Шевцов, израненный герой-доброволец, любимец и солдат, и офицеров.
Полк был чисто одет и хорошо стоял шпалерами кругом Соборной площади.
Я подошел к первой роте и, по обычаю, громко поздоровался с людьми. Мне ответили кое-как.
При ближайшем рассмотрении все оказалось много хуже, чем представлялось издали. Лица солдат были озлоблены, болезненны и неопрятны. Длинные волосы, небрежно надетые головные уборы, невычищенная обувь. Все это бросалось в глаза старому офицеру, и видна была громадная работа, которую надо было сделать, чтобы взять солдат в руки.
Все эти мелочи имеют громадное значение, и вовсе не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить, что в этой части солдаты дурно едят, шляются по ночам, не имеют достаточного количества авторитетных начальников из унтер-офицеров, которые ведут их, что одиночное обучение отсутствует, что дисциплины в части нет.
Вторая половина батальона на мое приветствие не ответила. Ротные командиры доложили, что люди не обучены общим ответам.
Артиллерийский дивизион – в отличном виде. Видны здоровые лица людей, прекрасная пригонка обмундирования, люди имеют бодрый и веселый вид. Все в порядке.
Автомобильная рота в строевом отношении хуже, но вид у людей здоровый, отдохнувший и незлобный.
Отмечу еще, что в строю пехотного полка на месте знамени стоял какой-то оранжевый флаг, испещренный белыми надписями. На меня это произвело отвратительное впечатление, так как это напоминало мне плакаты и грязные тряпки, которыми загажены были все войсковые части в строю в эпоху печальной памяти Временного правительства.
Так или иначе, но этот памятный мне парад я довел до конца, обошел строй с духовенством и подал команду к церемониальному маршу.
Парад принял, по званию главнокомандующего, генерал Айронсайд, рядом с которым стоял Николай Васильевич Чайковский, как председатель правительства области.
По окончании парада состоялся обед в казармах полка для всех без исключения кавалеров. Офицеры, представители правительства и военные представители союзных войск обедали в отдельном помещении, но тут же в непосредственной близости солдат.
Во время этого торжества все обошлось благополучно, никаких инцидентов не было, и единственно, что меня заставляло задумываться, – это слишком уже добродушное отношение военнослужащих к моему положению командующего войсками в обл