Была открытая сцена с «Обозрением», исполненным любителями, был великолепный открытый буфет, и дорогое вино, и… да, одним словом, все, что полагалось в давно прошедшие времена.
Правительство Северной области было бедно… и в этом наша гордость. Члены правительства не могли устраивать ни больших, ни малых приемов. Если за все время моего пребывания в области я могу насчитать два-три лишь раза, когда в доме у Н.В. Чайковского, а затем П.Ю. Зубова, был народ, то это доказывает, как ограничены были в своих окладах носители высшей власти в крае. Именно в этих вопросах князь Иван Анатольевич Куракин был беспощаден, и даже необходимые увеличения окладов из-за возраставшей дороговизны вызывали с его стороны неизменные протесты. Прибавлю здесь, что, потеряв все, князь Куракин сильно нуждался и болел душой за семью, которой надо было высылать средства.
В такой обстановке, которую можно назвать и спокойной, и благоприятной, мы подошли к 1919 году, исполненные самых оптимистических надежд и упований на победный конец той борьбы, которую мы вели.
1919 г
VII. Январь
За мою шестинедельную работу я несколько освоился с тем офицерским составом, с которым приходилось работать, и несколько пригляделся к солдатам.
В офицерской среде я должен отметить, прежде всего, монархические устремления, к которым примыкали лучшие представители строя.
Должен сказать, что я считал это явление совершенно естественным, так как видел в нем проявление чувства долга, чести и верности принятым на себя обязательствам в момент вступления в состав офицерского корпуса. Несомненно, что чувства долга и верности сумели сохранить в себе элементы, еще не тронутые тлетворным влиянием революции, – и вот отчего я позволяю говорить себе, что к монархическому течению примыкали лучшие представители кадрового офицерства, наиболее подготовленные для строевой работы.
Именно эти же представители, вернее всего, по цельности своей натуры, проявляли полную нетерпимость ко всем проявлениям «завоеваний революции» и, конечно, сгруппировались в свое время около капитана 2-го ранга Чаплина, инициатора сентябрьского переворота и ареста областного правительства.
Капитан 2-го ранга Чаплин по моем вступлении в должность явился ко мне и с полною откровенностью рассказал все то, что произошло в сентябре, не скрывая ни своих политических верований, ни тех затруднений, с которыми ему пришлось встретиться.
В искренней, сердечной беседе мне, кажется, удалось убедить его в несвоевременности переворотов в совершенно неустроенной области.
Молодой, крепкий, с кипучей энергией, Чаплин был отличным работником, и жалко было обрекать эту здоровую, неизбытую силу на ссылку на станции Обозерской, где он убивал свою энергию охотой.
Я полагал, что, имея дело с прямым, храбрым, честным человеком, я всегда в состоянии буду привлечь его к созидательной работе в области.
Надо было выждать. Правительство в левой его половине чрезвычайно нервно относилось к имени Чаплина, и одно его появление в Архангельске всегда вызывало беспокойство.
Да и не одно правительство. В первые дни нового года ко мне явился генерал Ниддэм, который от имени всех иностранных послов предъявил мне требование о немедленной высылке Чаплина из Архангельска, Хотя я и понимал всю юмористическую сторону подобной меры, что мною и было высказано Ниддэму, тем не менее надо было подчиняться силе. Когда я сказал Ниддэму, что это будет сделано, он усомнился в моем авторитете.
Все кончилось моим разговором с Чаплиным, после которого он немедленно уехал на Обозерскую, имея мое разрешение недели через две-три снова вернуться в Архангельск.
В конце концов тот же Чаплин отлично командовал полком, а на завтраке у него в полку присутствовал заместитель председателя временного правительства.
Ссылка Чаплина на Обозерскую окружила его имя ореолом, и именно поэтому он пользовался особою популярностью в правых кругах городской общественности и в некоторых офицерских группах.
Именно эти круги и группы составляли оппозицию правительству. С другой стороны, оппозицию правительству составили тесно сплоченные элементы бывшего «Гражданского управления генерала Пуля», которые группировали около себя всех недовольных и потерпевших от власти.
В один из вечеров я был приглашен этой группой на «чашку чая». Когда я приехал в дом «Гражданского управления», я застал там представителей чуть не всего правого крыла архангельского населения и большое количество представителей армии и флота.
Присутствовали от флота: адмирал Иванов, капитаны 1-го ранга Медведев и Шевелев, бывший флигель-адъютант Вилькицкий и Бескровный, разъезжавший с какими-то таинственными поручениями по Европе и периодически посещавший Архангельск. От армии были: генерал Саввич, полковник Шевцов и подполковник Михеев, какие-то офицеры с черепами на погонах, офицеры в английской форме и в русской форме, издатель правого органа печати «Отечество» Е.П. Семенов, архитектор Л.А. Витлин, неизвестные мне штатские люди и, наконец, члены правительства Городецкий и Мефодиев.
Когда я поместился за обширным столом, то кто-то, обратившись к адмиралу Иванову, попросил разрешения продолжить «заседание», причем сразу был поставлен какой-то бойкий политический вопрос.
Я немедленно высказал свой протест, заявив, что меня пригласили на товарищескую беседу, а между тем я попал в какой-то политический клуб, где, к моему глубокому возмущению, в заседаниях принимают участие представители армии.
Далее я указал на свои требования в отношении вкоренения в армию дисциплины и совершенно отказался от каких бы то ни было обсуждений правительственной тактики.
Все это, конечно, вызвало некоторое неудовлетворение собравшегося общества и даже попытки политического спора, но все же мне удалось ввести поднявшиеся разговоры в рамки частной беседы.
Эта картина лучше всего характеризует те трудности, с которыми боролось правительство в деле упрочения власти.
Сильный напор на власть шел и слева и, как мы видим, справа.
В отношении «правых» я должен сказать, что к ним примкнул еще и ряд личностей, компрометировавших самую идею и достигавших своими действиями глубокого недоверия населения к офицерам.
Некоторые офицерские круги устраивали по своим квартирам кутежи с местным оркестром профессионального союза.
Чаще всего эти «гуляния» кончались приказанием оркестру играть «Боже, царя храни». На отказ музыкантов начиналось их избиение, после чего они бежали жаловаться к Н.В. Чайковскому.
Только благодаря такту Николая Васильевича нам удавалось умиротворять эти скандалы, вызывавшие сейчас же волнения в рабочих слободах и на фабриках. И как это было трудно делать без войск, без достаточной полиции, в городе, набитом битком иностранными миссиями и иностранными войсками.
Как много было таких «идейных» работников в правых кругах. Принадлежа к тем же кругам с самого начала революции, я нарочно останавливаюсь на подробностях, чтобы указать, что все эти неуклюжие поступки приносили огромный вред и тормозили планомерную монархическую работу.
К началу года наши русские силы слагались примерно из следующих элементов.
1. На Мурмане дело не ладилось. С уходом Звегинцева во главе военных сил стал полковник Нагорнов. Не владея языками, Нагорнов не сумел создать отношений с английским командованием.
В малочисленных ротах порядка не было. Между офицерами рознь и временами большие ссоры и столкновения, кончавшиеся отдачей под суд и лишением свободы. Эти мурманские силы составляли всего лишь один батальон.
2. В долине р. Онеги у Чекуева стояла рота большого состава, и там же уже обозначилось партизанское движение, создавшее партию человек в сто.
3. В Селецком районе стояла рота и работали тарасовские партизаны, организованные уже в роты, с составом более 600 штыков.
4. На Двинском направлении по-прежнему работала офицерская добровольческая рота и 1-й артиллерийский дивизион в составе около 400 штыков и сабель.
5. Пинежские партизаны, уже отлично организованные Акутиным, образовали батальон силой до 400 штыков.
6. В Мезенско-Печорском районе отряды Ш. насчитывали около 600 штыков.
7. В самом Архангельске я имел уже полк в составе двух батальонов трехротного состава, в значительной мере выправленный, подученный и дисциплинированный.
В дни Рождества я получил от солдат полка письмо с приглашением меня на елку. После всего происшедшего в полку в декабре я был крайне заинтересован этим приглашением и на елку поехал один, в сопровождении моего адъютанта князя Гагарина. В казармах меня встретили хлебом и солью. Я оставался в казармах до первого часа ночи и присутствовал на танцах с приглашенными солдатами, их знакомыми и родными.
Я пытался найти в себе те чувства, которые раньше роднили меня с солдатской средой и давали мне возможность вступать с моими стрелками в самые задушевные и откровенные разговоры. Увы! При всем моем старании я не мог говорить с людьми так, как говорил раньше.
Кроме этого полка в Архангельске находилась автомобильная рота, полурота сапер, полуэскадрон драгун и запасные части 1-го артиллерийского дивизиона. Все наши силы можно подсчитать так:
Дальнейшее развертывание я предполагал организовать прежде всего с помощью мобилизации отдельных батальонов в г. Онеге, в г. Холмогорах и в г. Шенкурске.
В этих пунктах мною уже подготавливались офицерские и унтер-офицерские кадры. Уездным воинским начальникам даны были указания о призыве последовательно срок за сроком подлежащего повинности населения, но я медлил с объявлением призыва, дабы в деталях приготовить помещение, одежду и кухни. Отправляемым на место командирам были даны строжайшие инструкции по подготовке помещений и порядку принятия мобилизованных.
Январская мобилизация дала, как мне помнится, около 4000 штыков, создавших упомянутые три батальона и усиливших Архангелогородский полк.