Час такой езды еще ничего, но целый день, а то и два – очень тяжело.
Под самым Селецким мы, уже в темноте, въехали на бивак 1-й роты французского легиона. Рота располагалась на ночлег в особых палатках, приспособленных к согреванию их жаровней. Действительно, в офицерской палатке, где я отогревался полчаса, было тепло, как в бане. Любезные легионеры угостили меня горячим глинтвейном и какими-то вкусными консервами. Обставлена и снабжена была эта рота великолепно.
Весь обоз ее почти целиком помещался на легких санках, которые тащились по очереди людьми роты.
Вся рота была снабжена лыжами канадского образца, теплым обмундированием и отличной обувью. Обувь была образца, изобретенного Шеклтоном, исследователем полярных стран.
В одиннадцатом часу вечера мы прибыли в Селецкое. Громадное село вытянуто, по образцу многих русских сел, вдоль большой дороги, уходящей на Авду. Дома деревянные, крытые тесом, в два этажа. Мужики были зажиточными, но потерпели от большевистского режима и несколько обеднели. Часть деревни победнее была все же настроена «за большевиков», как пояснял мне староста.
Я направился прямо к английскому штабу. Меня сразу поразило количество запряженных подвод, стоявших у крыльца большого дома, занимаемого штабом. Как я потом убедился, это был результат злоупотребления властью. На этих подводах гоняли кого попало. Ни один английский сержант не трудился ходить пешком, хотя бы через дорогу, а мы, русские, знаем, как тяжела эта подводная повинность мужику даже в пределах закона.
Когда я поднялся в штаб, меня встретили там чины штаба и любезно предложили выпить чаю и поужинать. Полковник, командующий районом, уже спал. Я подумал, конечно, что полковник мог бы и подождать укладываться в постель до моего приезда, но решил для пользы дела не портить отношений сразу, да, наконец, в обстановке полубоевой все проще и воинский этикет нарушается очень часто.
Переночевали мы в чистой теплой избе, вернее, в доме старосты, и с раннего утра я снова прошел в английский штаб поговорить о делах и ознакомиться с положением, раньше чем ехать дальше.
Командующий районом полковник заставил меня порядочно прождать его. Считая это уже неучтивостью, я решил не ждать его, а сел за письменный стол в его же кабинете и предложил офицерам штаба начать мне докладывать расположение сил и сведения о противнике.
Когда вошел этот недоступный английский воевода Селецкого района, я увидел перед собою совершенно молодого человека. Вероятно, этот полковник был из приказчиков какой-нибудь фирмы или из мелких служащих на фабрике.
Я не вставая ответил на его приветствие и в коротком разговоре убедился, что мой полковник просто не знаком с теми военными сведениями, которые я полагал для него обязательными по его положению командующего.
Когда я выходил из штаба, меня догнал какой-то сержант, который мне предложил указать дом, где я могу напиться чаю. Все это, до доклада сержанта включительно, в нашей армии почиталось бы высшей степенью дерзости. Так я это принял и в данной обстановке.
Как можно было отвечать на эти дерзкие выходки младшему офицеру, когда высшее в армии лицо не было избавлено от описанных выше встреч и отношений.
По моем возвращении в Архангельск этот полковник был вызван Айронсайдом, с него был снят временно данный ему чин полковника (у англичан это делается как-то совсем просто) и он в качестве простого солдата был немедленно выслан в Англию.
Все это объясняю себе только тем, что у Айронсайда так же не было людей, как и у меня. Вот почему на более или менее ответственные посты и попадали совершенно неподходящие лица.
Зная уже в общих чертах положение у Средь-Мехреньги, я решил поставить в Селецком районе под ружье все население, способное носить оружие.
В этой работе и в беседах на сходах мне пришлось потерять более двух суток. Тем временем состоявшие при мне лица выяснили планы английского командования.
Вопросы мобилизации Селецкого района были уже подготовлены мною ранее и потому прошли без затруднений. В самом селении Селецком уже находился кадр будущего полка с командиром во главе. Меня беспокоило лишь положение крестьян, сосредоточенных в Средь-Мехреньге.
Отличный народ был у нас на Севере. Крепкий физически, рослый, красивый северянин импонирует своей сметливостью, толковостью и, главное, спокойствием и безусловною честностью. Я настолько доверялся этому народу, что, ночуя по деревням, иногда лишь в сопровождении одного адъютанта, я никогда не беспокоился за свое существование, даже в самых глухих местах.
С самыми лучшими впечатлениями я покинул Селецкое, торопясь устроить крестьян в Средь-Мехреньге до маленькой операции, задуманной английским командованием в направлении на Авду.
Путь до Средь-Мехреньги был легкий и очень живописный. Средь-Мехреньга представляет собою ряд хуторов и деревень, сгруппировавшихся в долине реки Мехреньги. Река судоходна летом, берега возвышенные и местами даже гористы.
Скрещение путей от железной дороги, от р. Двины и с юга, придает этой точке очень большое значение в обороне всего района.
Как я и предполагал, вся деревня была до отказа набита тарасовцами и их семьями. Все это было изголодавшееся, не обутое, не отдохнувшее. Надо было принять меры к возвращению боеспособности этой группе еще недавно великолепных бойцов.
Я собрал их всех у церкви. Долго говорил с ними, долго объяснял им обстановку и советовался со стариками, как помочь делу.
Их страшно пугало слово «мобилизация». Они все готовы были драться до последнего человека за свою деревню и не могли по своему разумению встать на более широкую точку зрения, не говоря уже государственных, но хотя бы областных интересов. Тем не менее мы поладили. Я обещал им влить их в полк, организуемый для защиты их же района, и не выводить этот полк для операций в другие районы.
Тут же на месте я решил выселить всех этих бедняков в с. Тегра, верстах в пяти к северу от Селецкого, чтобы дать им отдых и, главное, убрать из боевого района Средь-Мехреньги, где каждую минуту могла начаться бойня, всех детей, женщин и больных. Переход этой толпы в с. Тегра по двадцатиградусному морозу совершился довольно благополучно, и мои партизаны образовали отличный батальон, который и послужил основанием для формируемого полка.
После моей работы с партизанами побывал я, конечно, и в английском штабе Средь-Мехреньгского района.
Начальником этого района был английский майор; очень жалею, что забыл его фамилию. Он был великолепен. Его любили и крестьяне, и та русская рота, которая попала сюда после бунта в Архангельске, и те русские офицеры, которые были при штабе.
Удивительные противоположности приходилось наблюдать мне в английских войсках. То натолкнешься на определенное ничтожество, занимающее тем не менее ответственное место, то совершенно неожиданно встречаешь истинный талант, истинный самородок в военном деле.
Майор был всюду. Он лично водил разъезды, лично дрался ручными гранатами на блокгаузах, лично объяснялся ломаным языком и жестами с мужиками. И мужики шли к нему сами, зачастую с разным вздором. Он и выталкивал их из избы, и шутил с ними, и наряжал подводы, что для него они делали против всяких правил – очень охотно.
Обстановку знал он великолепно. Силы его, ничтожные по существу, были рассованы повсюду мелкими пикетами. Распределение сил было далеко от идеалов тактики и, скорее всего, напоминало приемы войны с зулусами. Отчасти это отвечало обстановке и состоянию сил красных, но, думаю я, все же большое счастье, что большевики не бросились тогда на Средь-Мехреньгу с ее блокгаузами.
Обходя расположение войск, я, конечно, прежде всего посетил русскую роту. Роту эту я нашел в большом порядке. И солдаты, и офицеры сжились, отлично работали вместе, и следов декабрьской драмы не было и в помине.
Что меня поразило больше всего – это удивительно благожелательное настроение солдат лично ко мне. В обстановке передовых окопов подготовить это настроение было совершенно невозможно, и потому, кажется мне, оно было искреннее.
Я от всей души благодарил роту за отличную службу и раздал тут же некоторое количество наград.
В общем, все найденное мною в этом районе было гораздо благополучнее, чем то казалось из Архангельска. Весь вопрос заключался в том, чтобы выиграть время для очищения деревни от небоеспособных и деморализующих элементов, т. е. женщин, детей и больных.
Полюбившегося мне английского майора я обласкал, как мог, и о деятельности его горячо докладывал и правительству, и Айронсайду.
Переночевав в Селецком, я на следующий день выехал в поселок Межновское, чтобы познакомиться с обстановкой на Авдинском направлении.
От Селецкого на Авду и далее на большую железнодорожную станцию Плесецкая идет широкий почтовый тракт, все время следуя по левому берегу реки Емцы, притока Двины.
По прибытии в Межновскую я немедленно отправился на позицию, занимаемую англо-американцами.
И здесь я застал ту же блокгаузную систему, применяемую англичанами повсюду. Блокгаузы были устроены из крупного леса, вооружены пулеметами и обнесены проволокой.
Блокгаузы требовали большого наряда людей, резервов почти не было, а по замерзшему болоту и руслу реки позицию легко было обойти с любой стороны.
Американский капитан, командовавший участком, произвел на меня отличное впечатление. Он предложил мне показать расположение противника.
Мы вышли к мосту через Емцу. Уже смеркалось. Через замерзшую белую ленту реки перекинут деревянный крепкий мост с ободранными и разрушенными перилами. Сейчас же за мостом виднеются развалины бывшей деревни, за которыми засели красные. Немного далее, за развалинами, видно уже в тумане очертание небольших холмов. Нет-нет да и стукнет выстрел и пропоет где-то знакомые звуки пулька.
Мы довольно долго стояли у моста и наблюдали эту тоскливую картину, лежавшую перед нашими глазами.
Очень тщательно я обошел вместе с капитаном каждую землянку, каждый барак, сооруженный на самой позиции. Солдаты-американцы были в очень хорошем виде. Все сытые, веселые, отлично одетые. Тепла в лесу – сколько угодно, пища в изобилии.