Тем не менее к этому «торжественному» дню надо было подготовиться и не быть застигнутым врасплох всякими неожиданностями.
Меры на случай тревоги в городе были подготовлены и разработаны во всех подробностях. Все военные учреждения вооружены, причем каждый офицер был обязан держать заряженную винтовку с запасом патронов у себя на квартире.
Население было почти поголовно разоружено, хотя и были сведения о тайных складах оружия на Соломбале и на Бакарице.
В общем, пока в настроении рабочих масс не замечалось угрожающих признаков, хотя и появлялись всякие прокламации с угрозами правительству.
Расклеивались объявления и о моем грядущем убийстве.
В день празднования «великой и бескровной», назначенный на 12 марта, городской думой и советом профессиональных союзов были организованы торжественные заседания в здании думы и на судоремонтном заводе.
На этих заседаниях был произнесен ряд речей, направленных против правительства, причем самые заседания быстро обратились в бурные митинги, уже знакомого нам хаотического порядка[12].
Главные организаторы этих «торжеств» были, конечно, арестованы, и правительство в короткий сравнительно срок начало овладевать всеми нитями большевистской организации, проникнувшей в глубокую толщу архангельской рабочей массы.
Главные причины легкости и доступности разлагающей пропаганды крылись в широкой возможности зимних сообщений. Как только появляется на Севере весеннее февральское солнце – глубокая толща снега, непроходимая еще в январе, начинает подтаивать днем и понемногу образует на поверхности корку, которая называется настом.
Легкие сани, запряженные оленями, идут по этому насту по всем направлениям, как по самой лучшей накатанной дороге.
Большевистские агенты приезжали в Архангельск под видом крестьян, извозчиков, перевозчиков тяжестей и установили прочную связь с рабочими центрами и демократическими кругами крайнего направления.
Я начал бороться с этою пропагандой, прежде всего, тяжелыми репрессивными мерами и введением полевых судов, со всеми последствиями производства дел в этих судах.
С помощью представителей местной печати мною был организован отдел пропаганды в войсках и сообщение населению области положения дел на фронтах Деникина, Колчака и в Северной области. Именно тогда впервые на Троицком проспекте появилась карта, на которой цветными нитями ежедневно показывалось положение наших фронтов и постепенное отступление большевиков.
Мер этих, однако, далеко было недостаточно, и с каждым днем неспокойное настроение населения росло, порождая панические слухи и ложные известия.
Большевики всемерно поддерживали эти настроения, пользуясь для этого заграничной прессой. В один из мартовских дней в стокгольмской прессе появилось сообщение о взятии Архангельска большевиками. По счастью, эта ложь была легко опровергнута моей женой, находившейся в это время в Швеции и получившей от меня телеграммы с датами более поздними, чем это обозначалось в газетах.
Неспокойные настроения этой эпохи подсказали мне тогда же еще одну меру, оказавшуюся, пожалуй, наиболее действительной в смысле успокоения города.
Я говорю о создании «Национального Ополчения Северной области».
Самая идея ополчения принадлежала В.А. Жилинскому и некоему В., одному из популярнейших архангельских старожилов.
В ополчение зачислялись все способные носить оружие жители города, но… при обязательном и безусловном поручительстве за них домовых комитетов. Организация местных домовладельцев в комитеты была проведена еще задолго до этой эпохи С.Н. Городецким, членом областного правительства. Комитеты эти представляли собою самые надежные политически элементы городского населения. Вручив этим комитетам контроль и право зачисления в ополчение, можно было ручаться за поголовную благонадежность каждого отдельного члена этой новой организации.
Ополчение мы собирали порайонно, разделив город на соответствующие части. Исключение составляла лишь самая молодая рота, набранная из воспитанников учебных заведений 17—18-летнего возраста, поступивших, конечно, охотниками.
Обучение и подготовка рот были поручены офицерам из офицерского резерва, состоявшего из больных, калек или отдыхающих, и офицерам всех штабов, находящихся в городе.
Занятия велись в часы, когда население наиболее свободно от служебной и повседневной работы.
Форма одежды состояла из жестяного креста на шапке и трехцветной повязки на рукаве.
Организация оказалась живой. Не прошло и трех недель обучения, как на улицах Архангельска уже появились сбитые, обученные роты, сформированные из коренных «буржуев». Никто не отказывался от чести быть в ополчении. Тут были и судьи, и прокуроры, именитые купцы, и все чиновники, и просто зажиточные люди. Это была настоящая «белая гвардия». Уже на следующий месяц национальное ополчение, легко давшее солидную цифру в 3–4 тысячи человек, взяло все городские наряды, до караула в тюрьме включительно, в свои руки.
Войска были совершенно освобождены от караульной службы и могли заняться свободно собственным обучением. Получила облегчение и милиция, сдавшая часть своих нарядов ополченцам.
Службу ополченцы несли выше всякой похвалы. Именно эта безукоризненная отчетливость дала мне идею создать ночную караульную патрульную службу в каждом районе. При большой численности рот ополчения служба эта не была обременительна.
Суть ее заключалась в проверке документов решительно у каждого появлявшегося на улице позднее известного часа. Никто без особого разрешения не мог показываться на улице после 11 часов вечера. Люди в нетрезвом виде задерживались и отправлялись в караул.
Я могу сказать и сейчас с полным удовлетворением, что с того дня, когда на улицах появились трехцветные повязки ополченцев, архангельские жители начали спать спокойно.
Первое же участие ополченцев в каком-то параде произвело чрезвычайно внушительное впечатление. И Соломбала, и Бакарица успокоились и притихли.
Одновременно с этою мерой моя автомобильная рота была обращена в боевую команду с броневиком и с пулеметными станками, летавшими по городу на мотоциклетках. Ежедневные выезды этой роты во всем ее вооружении также производили соответствующее впечатление на неспокойные элементы города.
Прошли эти неспокойные дни, и снова можно было целиком отдаться работе по формированию армии.
Успехи мобилизации в это время дали мне возможность приняться за организацию полков из тех рот, которые накапливались на фронте[13].
Численность моей маленькой армии в марте уже превышала пятнадцать тысяч штыков и сабель. Я надеялся, что мобилизационная способность области даст мне возможность поставить под ружье до двадцати пяти тысяч штыков.
Уже испытывалось затруднение в назначении начальников. В половине марта я понес невозвратимую утрату в лице полковника Шевцова, командовавшего 1-м полком. Шевцов умер от последствий своей контузии, полученной еще в Великой войне.
Я не мог даже быть на его похоронах, прикованный к постели тяжелой ангиной, а благодаря моему отсутствию на этом печальном торжестве произошел следующий эпизод. В соборе, где происходило отпевание Шевцова, на амвоне появился в церковном облачении адъютант Шевцова, поручик Зосима П. Его военная форма кое-где проглядывала из-под надетого наспех стихаря. Этот Зосима П. произнес такую проповедь, что присутствующая толпа рыдала.
Появление офицера в стихаре, в соборе, с произнесением слова, на что имеют права лишь духовные лица, все это было бы недопустимо в обстановке довоенного времени. Поступок моего «златоуста» в Архангельске в 1919 г. был ненаказуем, несмотря на явное нарушение устава, так как наложение на него взыскания возмутило бы лучшие элементы архангельской общественности.
Со 2-м полком на Мурманске положение в отношении командования было исключительно тяжелое. После генерала Звегинцева всеми войсками, правда весьма незначительными но числу, командовал полковник Нагорнов, который не мог ужиться с англичанами. С большими трудностями я выписал его в Архангельск, а на место его послал полковника из полицейских приставов, который скончался от разрыва сердца через 10 дней после своего прибытия на Мурманск. Мне пришлось тогда решиться на большую для меня утрату в штабе и выслать на Мурманск полковника Костанди, единственного моего офицера Генерального штаба, кроме полковника Жилинского.
С прибытием Костанди на Мурман дела формирований сразу пошли успешнее. Несмотря на свою молодость, Костанди показал себя отличным и талантливым начальником, хотя и не мог поладить с англичанами, что, впрочем, было для меня уже явлением вполне нормальным.
Теперь перехожу к оценке старших начальников порайонно, начиная с запада. Делаю это потому, что уже в марте я проектировал создать оборонительные районы по долинам рек и на железной дороге, организовав штабы и подобрав соответственных русских начальников.
Начинаю с долины Онеги. Для командования 5-м полком мною был избран выдающийся во всех отношениях полковник И.И. Михеев. Георгиевский кавалер, коренной строевик, полный сил, энергии и здоровья, он давал полную надежду на успех не только организации полка, но и будущего фронта.
На ответственное направление вдоль железной дороги Архангельск – Вологда я предполагал перевести из Пинеги капитана Акутина, выдающиеся способности коего мне также были известны.
В Селецкий район мною был назначен прибывший из Мурманска полковник Нагорнов. Я не думал, что Нагорнов уживется с англичанами на этом новом месте, но назначать уже было некого, надо было идти на временные назначения в расчете, что судьба закинет в область какого-нибудь подходящего приезжего.
В Двинском районе формируемым 3-м полком временно командовал штаб-офицер, которого я не знал хорошо лично, но это и не имело значения, так как я в ближайшем будущем предполагал назначение туда полковника князя Мурузи, о чем речь впереди.