В конце марта Архангельскому фронту удалось осуществить посылку 1-й Сибирской экспедиции для фактической связи с армиями адмирала Колчака.
Самая идея экспедиции принадлежала есаулу А., стремившемуся добраться до Сибири по его личным и семейным делам.
Идею экспедиции горячо поддержал Б.В. Романов, который, в качестве помощника губернского комиссара, сам желал отправиться с экспедицией для осмотра дальнего Печорского района. Романов фактически и взял все формирование экспедиции в свои руки.
Охотники, в количестве около 20 человек, были собраны есаулом А., а кроме того, по нашим ходатайствам, в состав экспедиции от союзного командования было назначено 3 английских сержанта и 2 французских унтер-офицера.
Идея обязательного назначения в экспедицию хотя бы малого числа представителей союзных войск заключалась в том, чтобы показать этих людей населению на всем дальнем пути экспедиции и утвердить в населении идею дружественного вмешательства Англии и Франции в дело восстановления порядка в России.
Экспедиция была подготовлена весьма тщательно, как в смысле запасов продовольствия, так и в смысле выбора перевозочных средств, материальной части и состава оленей, на которых был совершен весь путь[15].
Все то, что происходило в эту эпоху в районах верховьев Печоры, далеко превосходит самые фантастические романы.
В этих глухих местах, между Усть-Цыльмой и примерно Чардынью, – революция потеряла уже давно свои политические признаки и обратилась в борьбу по сведению счетов между отдельными деревнями и поселками. На почве одичалости и грубых нравов местного населения борьба эта сопровождалась приемами доисторической эпохи. Одна часть населения зверски истребляла другую. Участники экспедиции видели проруби на глубокой Печоре, заваленные трупами до такой степени, что руки и ноги торчали из воды.
Романов посещал эти районы, опустошенные ужасами Гражданской войны. Голод и нищета при жестоком морозе давали картины, не поддающиеся никакому описанию.
Вооружение и средства этой войны были, конечно, самые примитивные. Пускались в ход и охотничьи ружья, и вилы, и просто дубины. Одна из деревень для устрашения врага изобрела пушечные выстрелы. Мешочки с порохом подвешивались к многосаженным соснам и взрывались. Шум и страшный треск ломающегося дерева наводили панику на противника.
Разобрать на месте, кто из воюющих был красный или белый, – было почти невозможно. Отравленные ядом безначалия, группы этих людей дрались «каждая против каждой», являя картины полной анархии в богатом и спокойном когда-то крае.
Роль экспедиции в истории области была огромная. Двигаясь в направлении на Чардынь, маленький отряд в конце концов вошел в связь с правофланговым корпусом Сибирских армий и выслал мне донесение оттуда. Дорога была пробита. Первые сведения, полученные мною, были неутешительны в смысле наших расчетов на сибирские силы.
В этих сведениях, между прочим, заключалась просьба о присылке медицинских запасов, с подробным перечнем, что было нужно. Вот этот-то перечень ярче всего давал картину состояния Сибирского корпуса. В этих войсках в смысле снабжения, по-видимому, не было ничего. Ясно было, что войска, так обеспеченные запасами, может быть, могут еще держаться, но рассчитывать на них как на активную силу уже не приходилось.
Тем же сухим путем, по которому прошла наша 1-я экспедиция, в Архангельск прибыл штабс-капитан Б., высланный штабом Колчака для связи Архангельского фронта с Сибирским.
Имея за собою какие-то заслуги в борьбе за образование сибирской власти, штабс-капитан Б. держал себя как «представитель», что имело очень много юмористических и, к сожалению, вредных последствий.
Этот посланец сибирского штаба, дававший сведения о Сибирской армии в фантастических цифрах, не сумел даже познакомить нас с теми затруднениями, которые привели эту армию к катастрофе.
Экспедиция есаула А. имела еще и большое значение для меня лично, в работе моей в Мезенско-Печорском районе.
По дальности расстояний я никогда не мог бы найти 3–4 недель, чтобы съездить туда и бросить на такой срок Архангельск, а между тем, трудно было понимать все, что там происходит, только по донесениям.
Б.В. Романов пользовался всегда моим большим доверием, еще при работе моей с ним на французском фронте. Во время пребывания в этом районе он познакомился с полковником Ш., в деталях изучил обстановку на месте и привез мне самые обстоятельные данные по всем нуждам этого героического отряда.
Прибавлю, что один только этот почти целиком партизанский отряд мог играть решительную роль в области, если бы Мезенско-Печорский район мог дать людские средства для укомплектования. К сожалению, весь этот край, кроме долины Печоры, был пустыней.
X. Апрель
Начало апреля для меня было неспокойным. Еще в конце марта мною был отдан приказ, в котором я давал разрешение всем несочувствующим установившемуся режиму – выехать в любезную им советскую Россию. Я предупреждал население, что все недоразумения и попытки противодействия власти, имевшие место в марте, мешают закономерной работе, а потому и предоставлял желающим выход. Срок для записи и регистрации я давал, если не ошибаюсь, до 10 апреля. Всем желающим был обещан трехдневный запас продовольствия.
Мера эта была, конечно, довольно рискованной; вызвана она была непрекращавшейся пропагандой, проникавшей не только в среду населения, но и в войска, и даже в мой собственный штаб. Надо было не только бороться всеми мерами против этой заразы, но и проявлять известного рода изобретательность в средствах борьбы.
Приказ мой был принят начальствующими лицами весьма неохотно. Командиры полков просто-напросто боялись, что желающих будет так много, что части начнут разваливаться.
Вот почему первые дни апреля были для меня неспокойными. Я начинал сомневаться и опасался, как бы моя решимость не отозвалась на состоянии войск.
Однако назначенный срок прошел, и все обошлось наилучшим образом.
Всего из области выселилось, насколько я припоминаю, 5–6 тысяч человек, из коих половина приходилась на Мурманский край.
Отъезжающих можно было разделить на три категории:
а) Определенно сочувствующие большевикам. Таковых было огромное большинство из них.
б) Люди, стремившиеся к своим семьям.
в) Лица, имевшие материальные интересы в Совдепии.
Именно ввиду того что первая группа оказалась весьма значительной, мне кажется, что принятая мною мера в значительной степени разрядила воздух и освободила область от зловредных элементов короче и чище, чем какие бы то ни было репрессии, которыми население тяготилось.
Нечего и говорить, что в области, конечно, остались те большевики, которые находились там, так сказать, по службе. Во всяком случае после этого приказа я мог рассматривать большевиствующие элементы как государственных преступников, что давало власти большую свободу действий.
В том же апреле дело формирования частей подвинулось вперед настолько, что можно уже было приступить к формированиям высших, после полков, соединений.
Ввиду предполагавшегося выдвижения 4-го полка из Холмогор в Двинский район явилась возможность объединить командование всеми русскими частями в районе в одних руках.
На двинских позициях должны были сосредоточиться 3-й и 4-й стрелковые полки и весь 1-й артиллерийский дивизион.
Туда же направлялся саперный взвод и полуэскадрон конницы.
Всем этим отрядом я предложил командовать полковнику князю А.А. Мурузи, моему другу и сотруднику в деле командования русскими войсками во Франции.
Полковник Мурузи принимал должность командующего войсками Двинского района с правами корпусного командира в дисциплинарном и хозяйственном отношении.
Зная князя Мурузи за человека выдающейся доблести, я не сомневался, что 3-й и 4-й полки, равно как и остальные части отряда, в короткое время будут самыми блестящими частями Архангельского фронта. Александр Александрович не только действительно это сделал, но сумел еще создать на Двине и отличные отношения между своим штабом и представителями английского командования.
Одновременно с образованием штаба Двинского фронта по моему ходатайству правительство наградило чином генерала полковника Ш., работавшего в Мезенско-Печорском районе, а самый район получил наименование фронта. В ближайшем будущем я предполагал образовать в этом районе бригаду, с полком в Лешуконском и полком в Усть-Цыльме на Печоре.
В дальнейшем я предполагал объединить командование в Селецком районе, на Обозерской и в Чекуеве, поручив все эти части полковнику Д., старому моему сослуживцу по 22-му корпусу, георгиевскому кавалеру, отличному опытному боевому офицеру.
Его производство в генералы было решено, но назначение затягивалось, так как создание русского штаба и авторитетного начальства на Обозерской могло вызвать новые осложнения в отношениях с англичанами.
Чтобы пояснить это, я должен привести пример совершенно уже ненормальных отношений между русскою властью и британским командованием в районе Онеги.
К апрелю 5-й стрелковый полк в Чекуеве имел уже 2 батальона в своих рядах, а в г. Онеге формировался и 3-й батальон этого полка. Силы эти далеко превосходили микроскопические взводы англичан, находившиеся в этом районе. Однако, несмотря на мои требования, командование в районе было в британских руках. Именно там представитель английской власти был крайне неудачным и всегда панически настроенным.
Постоянные недоразумения между ним и полковником Михеевым имели следствием ряд ходатайств английского командования о том, чтобы Михеева сменить. Я не был слеп в отношении Михеева. Все мои сотрудники по Северной области оценивали этого штаб-офицера как выдающегося во всех отношениях, поэтому, несмотря ни на что, он и остался на своем месте.
По этому поводу мне не раз приходилось объяснять в английском штабе, что я нуждаюсь уже в некоторых районах в английских силах как в таковых. Мне нужны были эти иностранные части лишь для службы военно-полицейского характера и как точка опоры для старших начальников.