ы нашей администрации.
Мне казалось всегда, что все опасения открытого восстания в Финляндии, все подозрения в отношении представителей финской части администрации искусственно подогревались в высших сферах Петербурга носителями русской власти.
Нет слов, конечно, в Финляндии были и крайние течения, но в общем отношение к России было всегда лояльное.
В трудные дни начала мобилизации в 1914 года мы выставили громадное охранение на магистральных линиях финляндских железных дорог. Если не ошибаюсь, в планах мобилизации перечислены были все предстоящие с объявлением войны для русского населения «ужасы».
В самое короткое время мы убедились, что население настолько спокойно и надежно, что большая часть охраны была снята.
Уходившие на фронт великолепные стрелковые части были сменены в Финляндии второочередными частями, а затем более распущенными дружинами ополчения. Даже это не вывело финское население из пределов законности в отношениях к России.
Лишь революция и последовавшая за ней вакханалия в войсках положили предел терпению финского населения и подготовили ту злобу и нетерпимость, которые проявились во время маннергеймовских операций.
В дальнейшем на почве разыгравшихся национально-шовинистических страстей уже все вообще русские подверглись тем или иным стеснениям в отношении пребывания их и передвижения по финской территории.
Полученные мною инструкции, давая мне весьма сложную задачу, были проникнуты все тем же духом недоверия к финскому правительству, столь характерным в довоенную эпоху, и потому я не рассчитывал на большие результаты от моей поездки.
Представляет большой интерес отношение английского командования к этой командировке.
Айронсайд обнаружил, узнав от меня в общих чертах цели моей поездки, полное неудовольствие. Он говорил мне, что я не должен вмешиваться в политику (?), что все, что нам интересно знать о Финляндии и о Юдениче, – нам может быть сообщено через него из Лондона (?) и что я не должен ехать. Вместе с тем он указывал, казалось, не без основания, на начало крупной операции на Двине.
Спорить с Айронсайдом на темы, насколько нам нужны информации из Лондона, было, конечно, бесполезно. Я просто заявил, что такова воля моего правительства, и указал день своего отъезда. Что касается Двинских военных операций, то мое участие в них было более чем сомнительно. После опытов моих в Селецком районе, в Пинеге, в эпизоде с Большими Озерками, я окончательно понял, что англичане своими частями командовать мне не дадут. Русские силы на Двине находились в руках у полковника князя Мурузи, которому я верил безгранично. Спрашивается, что мог мне предложить в этой операции Айронсайд? Сменять Мурузи не было никаких оснований, стянуть на Двину большее количество русских сил было нельзя, в развитие операции до соединения с Колчаком я определенно не верил, уже осведомленный о далеко не блестящем положении дел в Сибири.
Я выехал из Архангельска первоначально на Мурман на пароходе «Северная Земля», довольно прилично отремонтированном после владения им большевиками.
В горле Белого моря мы очень долго мучились в подтаявшем ледяном поле. Несмотря на 8 июня и сильную жару, эти полосы льда все еще встречались повсюду. Этот лед неприятен тем, что, соприкасаясь с ним, вы входите в густую завесу тумана, пароход едва-едва двигается, боясь напороться на толстую льдину и столкнуться с кем-нибудь в этой мгле.
Нахождение наше в полосе льда продолжалось часов двенадцать. Рано утром через сутки нашего путешествия мы как-то сразу вынырнули из тумана и очутились на чистой воде. Яркое солнце обдало нас своими лучами и обогрело. Океан был совершенно тих, спокоен и красочен, как Средиземное море. Я даже не предполагал, что на Севере вода может давать такие сине-лиловые блики и эффекты южных морей. Только лишь моржи и тюлени, высовывавшие свои глянцевито-черные головы из воды, постоянно напоминали нам, что мы находимся в Ледовитом океане.
Черно-желтая полоса тумана осталась стеной за кормой парохода. Было тепло настолько, что я сидел на палубе в одном кителе.
На четвертый день нашего путешествия утром я прибыл в Мурманск. Не сходя с парохода, я попросил портовые власти указать мне, как можно добраться до Варде, где была моя жена, и назад в Мурманск в кратчайший срок.
Мне был предложен небольшой буксирный пароход с очень хорошим ходом.
Откровенно говоря, пускаться в океан на такой посудине, с низкими, как и все буксиры, бортами, – было довольно рискованно. Однако ждать я не мог, да и с женой хотелось увидеться как можно скорее, а потому, пересев на буксир, я немедленно вышел в Варде.
Путешествие туда и обратно на предоставленном мне буксире обошлось вполне благополучно, и через несколько дней ранним утром мы опять подошли к Мурманску.
По прибытии пришлось принять тут же на буксире целый ряд местных властей, приветствовавших меня с приездом. Здесь я в последний раз видел русский полицейский мундир на мурманском исправнике. До сих пор удивляюсь, как он сумел сохранить эту форму при большевиках, что могло стоить ему головы.
Прямо с буксира я перешел в вагон для скорейшего следования в Кемь, где меня ожидал лейтенант флота М.В. Гамильтон, назначенный сопровождать меня в Финляндию.
Мурманск в этот период был пуст. И гражданское, и военное краевое начальство было в Кеми.
В ожидании отхода поезда я повидался и переговорил с генералом Н.И. Звегинцевым, находившимся в Мурманске в это время. Странное было его положение. После моей первой встречи со Звегинцевым я виделся с ним в конце декабря в Архангельске, куда он приехал с Мурмана по пути Сороки – Онега. Тогда же он сделал отличную рекогносцировку этого пути, важного и в военном, и гражданском отношении, как наша сухопутная связь с Мурманом. Я предложил тогда же Звегинцеву сотрудничество со мною. Николай Иванович уклонился от этого, причем я предполагал, что, вероятно, он хочет выждать прибытия Е.К. Миллера, его старшего товарища по лейб-гвардии Гусарскому его величества полку.
Звегинцев вернулся на Мурман, где на станции Сороки жил частным человеком. Далее начинается крайне сложная трагедия его отношений к следственной комиссии.
Я до сегодняшнего дня считаю Звегинцева инициатором всего того политического переворота, который положил начало Белому движению в Северной области, поддержанному союзниками. Следственная же власть видела в Звегинцеве лишь человека, бывшего в сношениях с большевиками. В бытность мою вр. и. д. генерал-губернатора я постоянно протестовал против бесконечных дрязг, поднятых следственными властями в Архангельске. Тюрьмы были набиты арестованными, с ведением следственных дел не справлялись, население находилось в постоянно возбужденном настроении. Следственная комиссия хотела привлечь к ответственности даже всеми уважаемого адмирала Виккорста, с громадным риском для себя содействовавшего архангельскому перевороту.
Ближайший сотрудник Звегинцева, капитан 2-го ранга Веселаго при привлечении его к ответственности ушел под покровительство американского флага, любезно ему предложенное, и выехал из области, если не ошибаюсь, еще в марте. Еще до его отъезда я подробно ознакомился с его делом и поразился, насколько слепа была юстиция. Недаром Фемида изображается с завязанными глазами.
Звегинцев, руководимый патриотическими чувствами, а может быть, и соображениями личного характера, которых я не знаю, остался в области.
Я долго беседовал с Николаем Ивановичем и обещал ему по моем возвращении из Финляндии добиться того, чтобы его оставили в покое. Мне не удалось этого сделать, так как я сам в скором времени по моем возвращении оставил свою должность.
Поезд тронулся. Замелькали бесконечные леса и озера богатого Мурманского края. Линия была пустынна. Лишь повсюду встречались шайки китайцев – строителей всей Мурманской линии. И вновь наблюдая эти страшные физиономии из окна вагона, у меня заныло сердце за судьбу тыла маленькой Мурманской армии, тыла, брошенного на произвол судьбы за недостатком сил для его охраны.
В Кемь мы прибыли утром. Я застал уже там генерала Скобельцына и полковника Архипова. Наконец-то работа по формированию Мурманских сил закипела.
Отличный офицер Генерального штаба, В.С. Скобельцын подавал все надежды на то, что огромный пропуск нескольких зимних месяцев, когда на Мурмане не было настоящего начальника, будет наверстан интенсивною работою в кратчайший срок.
Что касается до его начальника штаба М.Н. Архипова, я не знал на фронте в Великую войну офицера, ему равного по работоспособности и личной доблести в боях.
Генерал Скобельцын уже имел готовую программу развертывания пяти стрелковых полков с соответствующей артиллерией. С английским командованием дело тоже как-то сразу пошло. Генерал Мейнард сразу увидел, что он приобрел настоящих помощников во всех русских вопросах.
Крайне выгодно складывалось и то обстоятельство, что и Скобельцын и Архипов раньше служили в Финляндии, что облегчало решение вопросов на случай совместных действий с финскими добровольцами.
В Кеми я соединился с лейтенантом Гамильтоном и состоявшим при мне милейшим английским полковником Монк-Мессэном. Гамильтон привез мне из Архангельска на миноносце мой автомобиль на случай, если дороги к финляндской границе окажутся проходимыми.
Здесь же в штабе Мурманского фронта я выработал свой маршрут в Финляндию, что оказалось совсем не легким делом, принимая во внимание определенную негодность нашей 10-верстной карты для данного района.
Я предполагал спуститься по железной дороге до станции Медвежья Гора, крайней из занятых нами по направлению к Петрозаводску. В Медвежьей Горе меня должны были ожидать проводники со всеми сведениями о путях, которые можно использовать. Не исключалась возможность движения на автомобиле до самой границы.
Нечего и говорить, что по прибытии в Кемь я побывал у главнокомандующего – генерала Мейнарда, который высказался против моей поездки. По-видимому, он был предупрежден Айронсайдом о моем проезде через Кемь и пытался еще раз остановить меня и удержать от проникновения в Финляндию. Наконец, он сообщил мне, что в Гельсингфорсе сейчас находится его начальник штаба, который привезет те же информации, которые удастся собрать и мне.