Разговор наш носил такой определенный характер, что присутствовавший при нем полковник Монк-Мессэн понял его как совершившуюся отмену моей командировки и, вернувшись раньше меня в мой вагон, сообщил моей жене, что я никуда не поеду, так как Мейнард этого не хочет. Бедный и милый мой Монк-Мессэн был глубоко разочарован, когда узнал от меня, что решение мое неизменно, так как прежде всего я являюсь исполнителем воли моего правительства. Положение моего англичанина было не из легких. С одной стороны, состоя при мне, он получил разрешение ехать со мною, с другой стороны – он видел, что все английское начальство настроено против.
В конце концов у меня создалось впечатление, что английское командование было готово чуть не силой удержать меня, если бы обстоятельства позволяли. К счастью, русская армия в то время была уже настолько сильна, что «мнения» Айронсайда и Мейнарда можно было не считать обязательными.
Оставалось лишь опасаться каких-либо «случайностей» или «несчастий» в дороге.
Вечером в день моего прибытия мы уже выехали на Медвежью Гору. Меня сопровождал генерал Скобельцын со своим начальником штаба, лейтенант Гамильтон и мой шофер Палкин со своею машиною.
Из Кеми я выехал 12 июня. Путь до Медвежьей Горы благодаря неналаженности движения взял около двух суток.
При остановках мы каждый раз подробно осматривали расположенные на дороге формирующиеся части.
Нужно отдать справедливость энергии генерала Скобельцына и полковника Архипова: в течение каких-нибудь трех недель работы они дали огромный толчок делу формирований, тянувшихся бесконечно до их прибытия в край.
14 июня мы прибыли на Медвежью Гору. Я думаю, редко кто из европейцев знает, какие живописные места существуют на этом глухом Севере, который кажется всегда покрытой снегом пустыней.
Медвежья Гора представляет собою возвышенный песчаный берег Онежского озера, покрытый вековым сосновым бором. По просекам и через поляны видны ясно-синие воды Онежского озера.
Местность настолько здорова, что сюда высылались тяжелобольные и переутомленные воинские чины на поправку.
На Медвежьей Горе меня уже ждали офицеры-проводники с докладом об интересующих меня направлениях.
Кратчайший путь к финляндской границе прямо на запад или юго-запад оказался неприемлемым по качествам дороги и был небезопасен. Приходилось делать несколько десятков верст по местности, где свободно ходили красные.
Пришлось выбрать более кружный путь в направлении на Репполовскую волость на самой границе, а затем на железнодорожную станцию Иоэнсу на линии Выборг – Нурмис.
Всего приходилось сделать до железной дороги около 600 километров.
Разведка пути на автомобиле накоротке показала, что, может быть, двигаться и можно, но надо было разгрузить машину елико возможно, так как песчаный грунт сильно влиял на ход и колеса уходили в песок.
Выбросив весь лишний багаж, я приготовился к отъезду в тот же вечер. Полковник Монк-Мессэн, увидев, что поездка принимает характер экспедиции, вместе с тем учитывая английскую точку зрения на мою командировку, попросил у меня разрешения остаться, что было удовлетворено мною немедленно.
Мы двинулись в путь, помнится, около 9 часов вечера. В автомобиле помещались я, лейтенант Гамильтон, проводник и шофер.
Пройдя километров двадцать пять по песку, мы выбрались на более сносный грунт и пошли ходом верст по двадцать в час обратно на север, на с. Карельская Масельга на берегу озера Сегозеро.
Дорога шла все время лесом, по холмистой местности. На нашей десятиверстной карте весь этот район замазан ровным зеленым цветом, и при взгляде на карту совершенно нельзя было себе дать отчет в том, что есть на самом деле.
Утомленный всеми передвижениями, я заснул. Проснуться мне пришлось от сильного толчка. Когда я очнулся от сна, то увидел перед собою довольно высокую гору с очень крутым подъемом по каменистому проселку. С гребня горы бежали ко мне все мои спутники с сильно взволнованными лицами.
У меня мелькнула мысль о нападении красных. Все оказалось гораздо проще.
Когда машина на медленном ходу взобралась почти на перевал, она сама пошла назад. Спутники мои соскочили, а я в глубоком сне проделал спуск назад, ударившись кузовом автомобиля в плетень. Я не получил ни царапины. Окончательно проснувшись, пришлось ладить вторичный подъем, почти все время подпирая машину руками.
К вечеру, верстах в 5 от с. Кузнаволок, мы безнадежно застряли на крутом глинистом подъеме. Оставив шофера на месте, мы пошли до деревни собирать мужиков. Почти все мужское население оказалось в ночном. Надо было ждать утра и найти какой-нибудь угол, так как пошел дождь.
В какой-то очень грязной избе просидели ночь до возвращения мужиков. Поговорив со старостой, набрали человек двенадцать, отправили за машиной. Часов в одиннадцать утра машину приволокли. Почти сейчас же мы убедились, что с автомобилем надо расстаться. Спуск из Кузнаволока к парому на Ондозере представлял трудности, почти непреодолимые, по крутизне, ухабам и извилинам.
Крестьяне поголовно старались помочь нам. Ночь в избе, перетаскивание автомобиля под дождем, разговоры в толпе – все это еще раз убедило меня в дружественном отношении к власти массы населения.
Я был в генеральской форме, в погонах, столь «одиозных», по мнению социалистов… и тем не менее я видел в этих глухих деревнях лишь почет и даже «ваше превосходительство» от стариков, побывавших на военной службе.
Возня с автомобилем взяла порядочно времени, и я лишь к вечеру попал в д. Ондозеро на озере того же имени.
Мы подъехали к небольшой, но очень чистенькой и богатой деревне. Все дома крыты тесом, видно много скота и домашней птицы. Мы должны были остановиться в доме местного лавочника, имевшего склады бакалеи в деревне.
Я вошел в чистенькие ворота, поднялся с десяток ступеней по наружной лестнице, вошел в темные сенцы и отворил дверь в горницу. Посреди горницы стоял русский красавец с ясными голубыми глазами и небольшою бородкою. Чистый, подчеркнуто чистый русский тип, с тонкими чертами, напоминающими рисунки Соломко. Он был в синей парадной шелковой рубахе, перетянутой цветным поясом. Рядом с ним – благообразная женщина, в розовом шитом жемчугом сарафане, в старорусском кокошнике, с хлебом-солью на полотенце в руках.
Надо пережить всю революцию, перестрадать «белое действо», чтобы понять, какое чувство охватывает человека, когда он видит перед собою образы старого патриархального уклада жизни наших дедов, с милою и наивно трогательною обрядностью, сохранившеюся лишь в крепких, здоровых семьях, не тронутых хулиганством последних лет.
Эту встречу я принял и хотел принять всей моей душою. Я крепко расцеловал моего дорогого хозяина и был тронут до слез.
Полубольной, в этот вечер я остался ночевать в чудесной белоснежной постели, приготовленной самим хозяином, и долго беседовал с ним перед отходом ко сну. Много, много интересного рассказал мне мой славный собеседник. Ведь это совсем иной мир – эта глушь!
Ознакомившись со всеми подробностями дальнейшего пути на Репполовскую волость, я решил с утра 17 июня двигаться днем и ночью, дабы не затягивать слишком долго мое отсутствие из края.
Далее приходилось сделать еще около 200 километров через Ругозерское – Муезеро – Емельяновское до ст. Ребольской, после чего уже начиналась территория, занятая финскими властями.
Весь этот путь мы с Гамильтоном проделали в течение двух суток, останавливаясь лишь там, где нельзя было сразу получить лошадей.
Дорога шла все время глухим лесом, перерезанным временами живописнейшими озерами. Спали на ходу, и я благодаря моему милому спутнику очень легко сделал этот утомительный переход, слушая рассказы Гамильтона о боевой жизни Балтийского флота в Великую войну.
От Емельяновской и до Ребольской станции мы двигались по озеру на веслах и на станцию (почтовую) прибыли самым ранним утром 19 июня.
Здесь уже чувствуется граница с Финляндией и финская культура. Прежде всего, мы могли уже говорить по телефону с финским постом в с. Ребольском (оно же Репполовское), что пришлось очень кстати, так как надо было предупредить финские власти о моем прибытии. Разрешение финского правительства на мой въезд в Финляндию было получено еще в Архангельске, с уведомлением, что о моем проезде будут предупреждены все пограничные посты.
По телефону мы быстро сговорились с лейтенантом X. финских егерских батальонов, который действительно был предупрежден и ждал меня уже несколько дней.
Оставалось переехать через узкий рукав Ребольского озера на лодке – и… мы в Финляндии. Пожалуй, что еще не совсем в Финляндии, так как 30-километровая в ширину полоса Репполовской волости, прилегающая к финской границе, была занята финнами самочинно, во время Красно-белой войны 1918 года.
Эта оккупация продолжалась и в эпоху моего проезда по волости.
Останавливаясь в населенных пунктах, ближайших к занятой финнами полосе, я старался ознакомиться с точкой зрения местного населения на эту оккупацию. Я думал, что найду там открытую вражду к чуждой власти, национально-патриотические чувства и твердое желание остаться под русской властью. Я не встретил ожидаемых настроений. Крестьяне были очень мирно настроены в отношении к финской власти и даже, может быть, были рады, что в волости установился твердый порядок.
К этому примешивались и чисто экономические соображения. Вся волость широко торгует лесом, который сплавляется частью по естественным, частью по искусственным водным путям в Финляндию. Сплавных путей в русскую сторону нет. Население привыкло к расчетам на финскую марку, владело финским языком и имело обширные связи с пограничной финской администрацией.
Трудно было на этой почве проповедовать национально-патриотические идеи. Я должен сказать, что мне приходилось беседовать со стариками, которые служили в русской гвардии и со слезами умиления вспоминали государя императора и службу вблизи императорской фамилии. Говоря их словами, «царя уже не было, беспорядки б