ыли большие, а жить как-нибудь надо». Были, конечно, и пламенные патриоты, желавшие во что бы то ни стало оставаться под русской властью, но кулаки, державшие торговлю в своих руках, забирали верх.
Тем же ранним утром я переехал узкое пространство, отделявшее Россию – ныне – от Финляндии и, вступив на территорию соседей, был встречен начальником пограничного поста и местным ленсманом, говорившим по-русски.
От Гельсингфорса меня отделяло не более двух суток.
Наскоро напившись чаю, мы сейчас же двинулись в путь на Лиэксу, ближайшую станцию железной дороги. Финский лейтенант доложил мне, что он считает своим долгом проводить меня. Я был бесконечно рад этому предложению, так как надо было сделать на лошадях около ста верст, и я предвидел немало затруднений. Они и начались немедленно. Утром в Репполово можно было достать лишь одну двуколку до ближайшей почтовой станции. После хлопот достали еще кое-как оседланную верховую лошадь. Полпути я и мой финский лейтенант поочередно ехали верхом. На второй половине дороги лошадей уже было довольно, и до Лиэксы мы докатились ранним вечером 19 июня.
Приятно было снова попасть в Финляндию, с которой у меня связано столько воспоминаний. Да и путешествие уже было отдыхом после мурманской глуши. Прекрасное шоссе, удобные остановки, красивая местность…
Станция Лиэкса представляет собою небольшой городок, культурный, чистенький, как и все населенные места Финляндии. Нам была заранее отведена отличная комната недалеко от станции. Я пригласил моего спутника отужинать вместе с нами, и мы заговорились довольно поздно. Поезд на Выборг шел лишь в 7 часов утра на другой день.
Маленькая подробность! Еще в Архангельске я поставил вопрос о моем праве въехать в Финляндию в военной форме. Запрашивая об этом, я имел в виду не только удобство упрощенного багажа, но вместе с тем и известное впечатление, которое должно было получиться от появления русского мундира в стране. Меня крайне интересовало также, насколько враждебно отнесутся финны к форме своих недавних властителей.
И до Лиэксы, и в Лиэксе население отнеслось к моей форме совершенно спокойно, вернее, безразлично. Я думаю, что и раньше они очень редко видели военный мундир в своей глуши. Не то было на железной дороге при приближении к Выборгу.
Выехали мы из Лиэксы в седьмом часу утра 20-го числа. Телеграммой я заказал завтрак и обед на станциях с большими остановками. Вот тут-то я и хочу сказать несколько слов о впечатлении от русского мундира. Меня всюду встречали как родного, говорю без всяких преувеличений. Я был предметом совершенно исключительного внимания, и не как гость-иностранец, нет… но как живой образ отжившей эпохи, и, вероятно, неплохой эпохи, судя по приветливости, с которой меня встречали.
Около девяти часов вечера мы прибыли в Выборг. Поезд на Гельсингфорс отходил в 11 час. 20 мин. вечера. Я оставил Гамильтона хлопотать о билетах на спальное место, а сам вышел знакомой дорогой в город.
Вот казармы моего полка, окно моей квартиры, разнесенной в щепки когда-то финскими егерями, виден купол еще существующей полковой церкви. Выборг по-прежнему чист, скверы в цветах, только публика менее нарядная, чем в летнее время до войны. Я прошел прямо в «Эспланаду», излюбленный, да, пожалуй, и лучший ресторан в Выборге. Когда-то в эти июньские вечера там трудно было достать место за столиком. Теперь это была пустыня.
Я присел, а скоро туда же подошел и Гамильтон. Не прошло и получаса, как ко мне начали сбегаться русские. Подсела группа в несколько человек. Я сразу окунулся в атмосферу армии Юденича.
Какая-то партия в эту ночь выезжала на парусной лодке на Красную горку. Кто-то пробирался на границу, другой ехал с особыми поручениями в Гельсингфорс…
Вся эта молодежь была бодра, уверена и производила отличное впечатление. Я с жадностью расспрашивал подробности и уже начинал жалеть, что до поезда остается мало времени…
Наша беседа была прервана появлением офицера финской армии, просившего меня от имени коменданта генерала Тесслева пожаловать в комендантское управление.
Я спокойно заявил, что являюсь представителем и членом русского Северного правительства, что еду с официальным поручением в Гельсингфорс и что вынужден ждать поезда в Выборге. Идти куда бы то ни было я отказался, объяснив, впрочем, что имею все документы при себе.
Финский офицер доложил мне, что комендант очень беспокоится, что население, увидя русскую форму, может сделать мне какую-нибудь неприятность. Я просил передать, что именно моя форма не только оберегает меня от неприятностей, но, наоборот, вызывает немедленные знаки внимания и симпатии. Посланец коменданта удалился…
Через некоторое время тот же посланец пришел в сопровождении другого финского офицера и представил его мне как назначенного сопровождать меня до Гельсингфорса. Я с удовольствием вспоминаю этого моего «телохранителя». Бывший офицер нашей старой армии, он сразу почувствовал себя как бы моим адъютантом и бесконечно любезно помогал мне всюду, оставшись при мне на все время моего пребывания в Финляндии.
Немедленно были отведены в поезде спальные места, и я с наслаждением улегся на удобных постелях международного вагона, после стольких дней тряски, жары, комаров и других неприятных подробностей моего пробега от Медвежьей Горы до Выборга. Мурманские леса все же оставили мне память в виде сильного укуса какого-то насекомого около правого глаза, вероятно во время сна. Укус был настолько болезненный, что я вынужден был носить повязку.
В Гельсингфорс мы прибыли около 7 часов утра 21 июня. Еще не имея пристанища, я направился в Сосьетэтс-отель, который хорошо знал раньше.
Лейтенант N., сопровождавший меня, немедленно полетел в военное министерство сообщить о моем приезде, позаботиться о моем устройстве и, главное, узнать, когда меня может принять глава правительства, генерал Маннергейм.
Знакомая мне администрация отеля временно устроила меня в одной из комнат, где я мог привести себя в порядок.
Быстро вернулся из министерства лейтенант N. Мне были отведены две отличные комнаты «Сосьетэтс-отеля», кроме того, военное министерство прислало автомобиль в мое полное распоряжение на все время моего пребывания в Гельсингфорсе.
Я еще не успел приготовиться к выезду, как мне сообщили, что меня желает видеть английский полковник.
Я немедленно попросил прибывшего войти и увидел перед собой английского полковника Льюиса, начальника штаба генерала Мейнарда, командированного в Финляндию специально для урегулирования вопроса с батальоном «красных» финнов, приглашенных на службу на Мурман в ту эпоху, когда в Финляндии были немецкие войска. Сейчас англичане не знали, что делать с этой толпой вооруженных до зубов большевиков. Репатриация их в Финляндию была невозможна, высылка в Россию затруднительна, оставление даже в разоруженном виде на Мурмане на линии железной дороги опасна.
Полковник Льюис уже три недели работал с этим вопросом в Гельсингфорсе и был далек от его разрешения.
Явившись ко мне, Льюис предложил мне сейчас же ехать к высшему английскому военному представителю генералу Гофу.
Я выразил полную готовность ехать к Гофу, но… конечно, после моего представления Маннергейму. Я не мог делать официальные визиты, не побывав прежде всего у хозяина того дома, куда я прибыл.
Моя аудиенция у Маннергейма была назначена в тот же день, и потому визит к Гофу, несмотря на разочарование полковника Льюиса, пришлось отложить на завтра.
Маннергейм меня принял во дворце.
Войдя в кабинет главы финского правительства, я увидел перед собою высокого красавца с мужественными чертами лица, выражающими недюжинную силу воли и характера.
Я помнил его немного еще в русской форме; в бытность мою в Финляндии в 1918 году генерал избавил меня от многих несчастий, когда я прибег к телеграфному обращению к нему, прося о защите меня и некоторых моих соотечественников в Сердоболе. Естественно, что помимо моего уважения к этому человеку я испытывал еще и чувство признательности.
Я был принят с очаровательной приветливостью и любезностью и после взаимных приветствий приступил к изложению возложенной на меня задачи.
В отношении финских добровольцев, действовавших в Карелии, Маннергейм высказался очень осторожно, указал мне, как и через кого познакомиться с этим делом в подробностях, и очень быстро в беседе со мною перешел к тому, как относится правительство Северной области к вопросу признания самостоятельности Финляндии.
Я не был застигнут этим врасплох. К вопросу этому я подготовился еще в Архангельске, получив письменное заявление моего правительства, что я «не уполномочен входить ни в какие переговоры о признании независимости Финляндии, ибо это дело будущего Всероссийского правительства».
Уже в Архангельске я «верхним чутьем» угадывал, что это Всероссийское правительство придет не из Омска, а что мне придется не «вести переговоры», а просто разговаривать на эти темы – было ясно еще до моего перехода финляндской границы.
Когда в кабинете главы правительства вопрос независимости встал передо мною, я понял, что вся судьба моей миссии целиком зависит от моего ответа.
Я представил соображения, что правительство Северной области является «временным», существующим как таковое лишь до соединения с правительством Колчака.
Я указал, что мое правительство затруднилось бы решать вопросы во всероссийском масштабе, не имея для этого достаточного веса и силы, и что, наконец, вряд ли для самостоятельной Финляндии может иметь большой интерес признание ее независимости, в сущности, одной Архангельской губернией.
Генерал Маннергейм указал мне, что народные чувства, подогретые Гражданской войной, далеко еще не остыли, что население к вопросу независимости относится болезненно самолюбиво и что признание этой независимости хотя бы небольшой частью коренной России могло бы иметь довлеющее значение во всех тех вопросах, которые надо было решать сейчас.