В отношении Юденича я получил указание, что существует проект соглашения между финским правительством и представителями власти в крае, занятом Северо-Западной армией, но что самый проект находится еще в периоде разработки и еще не принят ни той ни другой стороной.
Получив любезное указание, с кем мне нужно увидеться для успеха моего дела, я откланялся, попросив разрешения Маннергейма еще раз побеспокоить его, чтобы переговорить по поводу интересующих меня вопросов.
Со смешанным чувством я покидал дворец. Я увидел в Маннергейме человека, конечно, искренно-дружественно расположенного к России, но стоящего твердо прежде всего на точке зрения насущных интересов своей страны, в отношении которых я не мог рассчитывать ни на малейшую уступчивость. Естественно, мог быть лишь политический торг, в котором я не мог предложить абсолютно никакой уплаты в возмещение тех уступок, о которых я должен был ходатайствовать.
Положение складывалось если не безнадежно, то во всяком случае в достаточной мере неблагоприятно.
В этот же день я начал свои визиты, вернее, раздачу моих карточек, так как в послеобеденное время не мог застать почти что никого у себя дома.
Между тем в отеле уже начали появляться мои друзья и соотечественники, узнавшие о моем приезде.
Вечером я был приглашен моим товарищем детства Н.С. Сперанским зайти в один из номеров отеля, чтобы посидеть в дружеской компании офицеров и побеседовать на волнующие всех нас темы обстановки данной эпохи.
В этом номере я застал прежде всего князя С.К. Белосельского-Белозерского, близкого Маннергейму по прежней гвардейской службе, генерала Арсеньева, одного из видных деятелей армии Юденича, графа В.И. Адлерберга, моего товарища еще по Маньчжурской войне, Н.С. Сперанского, близкого его императорскому высочеству великому князю Кириллу Владимировичу, и еще несколько человек, которых я знал по моей прежней жизни в Петрограде.
Именно в этой беседе я получил и первые, хотя и неофициальные, но тем не менее истинные данные о положении в армии Юденича и в Финляндии. Мне были рассказаны многочисленные бытовые эпизоды из жизни начальствующих лиц и солдат на этом фронте, вся история формирования нового областного правительства и сопряженные с этим интриги и были сообщены последние новости из Петрограда.
Вечер этот составляет одно из самых приятных воспоминаний моей поездки. Я так соскучился без товарищей в моей роли усмирителя и устрашителя в Архангельске, что в этой родной мне офицерской среде, где рядом с делом мы вспоминали и давно отошедшие времена, я как-то отдохнул душой и набрался свежих сил для новой работы.
На следующий день предстоял визит к генералу Гофу, носителю высшей союзнической власти не только в Финляндии, но во всем Северо-Западном крае.
К Гофу нужно было ехать почти что за город и частью на маленьком пароходе через бухту. Он жил в богатой вилле, окруженный полным комфортом.
Принял меня Гоф в присутствии своего начальника штаба, хорошо говорившего по-русски. Фамилия этого генерала у меня исчезла из памяти, о чем жалею, так как, по собранным мною сведениям, это был большой русофоб и вместе с тем очень влиятельный сотрудник Гофа, принесший неисчислимый вред русскому делу в Финляндии.
С генералом Гофом мы беседовали очень долго. Я не имел причин скрывать от него официальную сторону моей миссии и потому в подробностях рассказал о создавшемся положении на Мурмане и моих надеждах координировать действия финнов с нашими войсками. Генерал Гоф коснулся этой стороны весьма поверхностно и быстро перевел разговор на тему о проектируемом соглашении финского правительства с Юденичем, на предмет совместных действий в направлении на Петроград.
Генерал Гоф начал быстро развивать идею о полной неспособности Финляндии в данный момент выставить сколько-нибудь значительную армию, снабженную всем необходимым. В особенности он указывал на невозможность мобилизовать достаточное число артиллерийских единиц.
Мои сведения имели совершенно другой характер. Я знал, что Финляндия располагает кадрами для мобилизации в 3-недельный срок стотысячной армии, отлично вооруженной и снабженной. Уверен, что сведения мои были точнее и правильнее данных генерала Гофа, но я, впрочем, и не думал, что английский представитель будет говорить со мною по существу дела. Я сразу увидел в нем опасного и влиятельного противника всех тех задач, с которыми я приехал в Гельсингфорс. Именно здесь я понял, что английская «игра» с Северной областью кончена и что со стороны Гофа будет сделано буквально все, чтобы самостоятельная работа области не была поддержана Финляндией.
Впечатление от моей беседы с Гофом у меня получилось глубоко удручающее.
С невеселыми мыслями я покинул прелестную виллу, давшую приют людям, одинаково вредным и России, и Финляндии.
В то же утро я познакомился с генералом Юденичем. Он жил в том же отеле, и, казалось, было так странно, что мне не только не пришлось с ним встретиться в день приезда, а нужно было добиваться возможности с ним увидеться.
Сразу по приезде в отель я имел случай встретить где-то в коридоре адъютанта Юденича полковника Даниловского. Я остановил его и сказал ему, что хочу видеть Юденича немедленно. Несмотря на то что я был командующий войсками хотя и маленькой, но живой русской армии, с честью дравшейся за свое национальное дело, у Юденича не нашлось времени повидаться со мною немедленно, хотя, казалось бы, было о чем поговорить и посоветоваться.
В назначенный мне час я постучал в номер Юденича.
Войдя, я увидел за письменным столом полноватую, уже стареющую фигуру главнокомандующего. За его спиною, с бесстрастным, почтительным к Юденичу и безразличным ко мне лицом, стоял генерал К., его начальник штаба, которого я лично знал уже много лет по моей службе в Генеральном штабе[18].
Прием был почему-то сухо-официальный. Может быть, на эту сухость повлияла моя свобода обращения с «главнокомандующим», а может быть, Юденичу, по неизвестным мне причинам, был неприятен мой приезд в Финляндию[19].
Нечего и говорить, что, несмотря на эти маленькие шероховатости, я сообщил Юденичу с полною откровенностью все те сведения, которые его интересовали, и в свою очередь получил разрешение обратиться к генералу К. за подробностями организации Северо-Западной армии.
Разговор наш остановился главным образом на проекте соглашения с Финляндией.
Суть этого проекта, в котором насчитывалось 19 пунктов, сводилась к четырем требованиям первостепенной важности:
1. Признание независимости Финляндии.
2. Уступка ничтожной полосы русской территории, в районе Печеный, для выхода Финляндии в Ледовитый океан.
3. Согласие русского правительства на плебисцит в некоторых уездах Олонецкой губернии, прилегающих к финляндской границе, дабы дать возможность населению свободно присоединиться к Финляндии, если оно того пожелает.
4. Вопрос свободного плавания в Финском заливе.
Остальные пункты касались урегулирования недоразумений с русским казенным имуществом, оставшимся в Финляндии, и еще менее важных вопросов.
Из этих главных четырех пунктов первые два необходимо было разрешить немедленно, последующие два пункта могли быть разрешены лишь в особых комиссиях, после длительной упорной работы.
Я отдаю полную справедливость генералу Юденичу и его сотрудникам в том, что уже одно лишь проектирование этого договора с вполне ясными и установленными требованиями Финляндии составило большую и весьма ценную работу.
Подойти к этому договору, обязывающему Финляндию выступить на стороне белых армий, было весьма нелегко посреди тех интриг и «влияний», которые висели над финским правительством в эту эпоху.
По моим убеждениям и сведениям, относящимся к июню 1919 года, я решительно склонен был принимать договор безоговорочно во всей его полноте.
Как я и предчувствовал еще на Севере, Сибирский фронт был накануне катастрофы. Сибирские армии уже начали в это время отходить на некоторых участках фронта. Сведения, полученные мною в Гельсингфорсе о численности и организации войск Колчака, были обескураживающими. При численности боевых единиц всего в 2–3 сотни тысяч, разбросанных на огромном фронте, армия эта нуждалась буквально во всем. Сведения мои, полученные еще в Архангельске через Усть-Цыльму от правофлангового Сибирского корпуса, подтвердились во всей своей трагической полноте. Оставался еще юг России.
Об этом фронте наши сведения были так скудны, сообщение с ним через всю Европу так трудно, что о Юге мы не знали ничего, а следовательно, и не могли учитывать значение этого фронта в наших проектах и предложениях.
Нам оставалось соглашение с Финляндией. В русских кругах предполагали, что финская армия совместно с силами Юденича, заняв Петроград, выдвинется примерно на линию р. Волхова. Образуя заслон, эти военные силы должны были прикрыть мобилизацию Петрограда и прилегающих к нему уездов. Эта мобилизация должна была дать серьезные военные силы, принимая во внимание населенность столицы и ближайших к ней районов.
При развитии изложенного плана, на Северную армию выпадала боевая задача по занятию линии железной дороги Петроград – Вологда – Вятка – Пермь, обеспечивающей связь с Сибирью.
Отлично зная местные условия и настроение населения, я глубоко верил в полную осуществимость этого плана, но вместе с тем отдавал себе отчет, что силы Юденича абсолютно недостаточны. Юденич без поддержки Финляндии Петроградом овладеть не мог, а его опора на полукрасный Ревель с новоизобретенным эстонским правительством ставила армию в полную зависимость от английской политики, уже находившейся в связи с Советами.
Все это легко было понять в течение тех немногих часов, которые я провел в Гельсингфорсе. Кроме того, положение еще осложнялось тем, что Финляндия была накануне выборов президента. Маннергейм пользовался и огромною популярностью, и заслуженными симпатиями, но за результаты выборов ручаться никто не мог.