В моей ответной речи я постарался мягко разочаровать Кедрина в его оптимизме и, помнится, говорил, что ратификация не дает окончания кровавой борьбы, которая потребует и новых сил и новых жертв.
Я не могу перечислить всех присутствующих. Многие имена у меня уже исчезли из памяти. Скажу лишь, что у меня совершенно определенно сложилось убеждение, что в Финляндии сосредоточились тогда лучшие представители наших политических и культурных сил. Думаю я, что эти горячие патриоты разделяли тогда мои убеждения о необходимости склонить Финляндию к выступлению, хотя бы это и стоило известных жертв. Такое, по крайней мере, сложилось у меня убеждение, когда и я покинул соотечественников с облегченным сердцем. Если этим лучшим людям положение представлялось так же, как и мне, значит, я был совершенно прав, и моя совесть могла быть спокойной.
Задержка моего отъезда объяснялась очень просто. Членам правительства было угодно чествовать меня обедом в Биржевом клубе, лучшем клубе в Гельсингфорсе. Обед этот состоялся вечером 26 июня.
Хозяином обеда был министр иностранных дел. В числе присутствующих были все лица, заинтересованные в вопросе восстановления России, и начальник финского Генерального штаба. Мои радушные хозяева сумели придать этому обеду исключительную интимность, располагающую к самым искренним разговорам.
Опуская обязательные тосты, я упомяну лишь, что весь смысл произнесенных речей покоился на идее, что Финляндия будет жить в тесной дружбе с Россией и что она необходима ей в стратегическом отношении в смысле защиты Финского залива. Россия в свою очередь необходима Финляндии в экономическом отношении, и без русского хлеба Финляндии трудно урегулировать свой бюджет.
Мои хозяева в долгой беседе старались всемерно доказать мне свои симпатии к Северной области и тщательно избегали каких бы то ни было острых вопросов. Естественно, что этот почти что официальный обед я хотел покинуть в одиннадцатом часу вечера. Однако дружественные демонстрации моих хозяев задержали меня почти до 2 часов ночи.
Когда я был уже в автомобиле, я заметил, что карманы моего военного пальто набиты отличными сигарами.
Все эти подробности, кажется мне, свидетельствуют не только о радушии принимавших меня хозяев. Безусловно, эти официальные лица отнеслись с искренней симпатией к визиту представителя областного правительства Севера.
Почва для разговоров создалась самая благоприятная. Оставалось лишь работать еще в том же направлении, и можно было с уверенностью предсказать успех столь необходимого нам соглашения.
28 июня вечером я покинул Гельсингфорс и двинулся в обратный путь на Архангельск.
Утром 2 июля мы были уже в Ондозере, где на минуту остановились у хозяина, принимавшего нас при проезде в Финляндию.
Мы двигались днем и ночью. Я не хотел потерять ни одной минуты, так как считал сведения, которые я вез, данными первостепенной важности.
Именно поэтому я решил в Ондозере не ехать кружным путем через Медвежью Гору, а взять хотя и рискованное, но прямое направление на станцию Сегежу, через пороги на реке того же имени.
Около полудня мы в лодке покинули Ондозеро и пошли на веслах прямо на восток к устью р. Ондозерки.
Ветер и волны были настолько сильны, что я не раз с беспокойством поглядывал на глубоко сидящие борта нашей лодки.
Лишь под вечер мы остановились, чтобы дать гребцам отдых. Кругом гигантский девственный лес. Могучая, спокойная, как зеркало, река неслышно несет свои полные воды.
Вечер был теплый, и было так славно у костра слушать тихий говор наших гребцов, рассказывавших про местные промыслы, вспоминавших какие-то невероятные случаи охоты.
Часам к четырем утра мы вошли в р. Сегежу и приблизились к порогам. Порогом тут называется то место реки, где она водопадом срывается по каменным уступам в более низкую часть своего русла.
Всего надо было пройти семь порогов, из которых наиболее серьезными считались первые четыре.
Когда мы подошли к первому, гребцы мои, проделывавшие это путешествие уже не в первый раз, настойчиво попросили меня пройти берегом по болоту мимо порога и посмотреть, как берут это препятствие с берега. Второй порог был еще более трудным, обходной тропинки не было, и они просто хотели меня подготовить к этому опасному путешествию. Все они говорили: «Никто, как бог, посмотрите и сами увидите. Коли покажется что, вернемся назад, и поедете кружным путем».
Я послушался и по болотной тропе выбрался к самому порогу. Река гудела, шипела и белыми пенными клубами низвергалась с каменной гряды.
Переход через порог делается примерно так. Гребцы начинают грести во весь мах и с разлету влетают в струю, которая их подхватывает. Упаси бог перестать грести и потерять управление лодкой. Если она станет боком – все пропало… и костей не соберешь.
Пролетают опасное место – «духом» и все еще гребут во весь мах, чтобы скорее добраться до спокойной воды.
Я посмотрел на первый порог и решил проделать этот опыт. Как и следовало ожидать, все остальные шесть порогов мы взяли благополучно, и лишь один раз наша лодка едва не потеряла направление. Неприятна была эта секунда.
Часам к 6 утра мы были уже на спокойной воде и плыли посреди феерической природы. Солнце было уже высоко, и мы потихоньку отогревались под его лучами, промокшие наскозь в наших ночных приключениях.
В седьмом часу утра мы подошли к какой-то деревеньке, стоявшей на островке, посреди целой путаницы протоков, рукавов и каналов Сегежи.
Здесь надо было, оказывалось, собрать караван переносчиков нашего багажа через водораздел, значительно сокращавший дорогу.
В деревеньке мы нашли одних баб; все мужики были где-то на железной дороге.
Мы зашли в стоявшую у самого берега чистенькую избу старосты, чтобы разузнать, что делать дальше. Приветливая уже пожилая старостиха с удовольствием взялась за организацию нашей экспедиции.
Часа через два было собрано с десяток рослых крепких баб, которые взялись проводить нас и перетащить наши небольшие тяжести.
Еще часа два путешествия по болотам, заросшим камышами, и мы у высокого берега, покрытого вековым лесом.
Лодки оставлены, и мы вытягиваемся вереницей по чуть заметной лесной тропинке. Первые пять километров в гору сравнительно легки. Далее на расстоянии двенадцати километров надо пересекать сплошное болото. Ноги уходят в воду и в липкую грязь по пояс. Сапоги слезают и хлябают. Все время надо продираться через колючий вереск. Утомление доводит до холодного пота.
Часам к пяти вечера мы, совершенно изнемогшие от усталости, добрались до того поворота Сегежи, где снова можно было идти в лодке, приведенной из ближайшей деревни. Двигаться далее пешком я уже не мог, так как моя правая ступня обратилась в сплошную рану.
Лечь в лодке после этого пути было счастьем.
Часам к семи вечера мы уже пересекали Линдозеро. Оставалось еще не более двух километров по полотну железной дороги до станции Сегежа. С трудом, ковыляя, я добрался до вагона, и утром мы прибыли исходную точку моего пути – г. Кемь, где меня должен был ожидать миноносец.
Встреченный в Кеми генералом Скобельцыным, я немедленно принял меры к подготовке последней части моего путешествия. Миноносец уже вышел из Архангельска, оставалось поселиться у себя же в вагоне и терпеливо ожидать его прибытия, пока что окунувшись в мурманские дела.
XIII. Июль
Мой миноносец прибыл, но сейчас же вынужден был начать починку и задержал меня в Кеми дня на три. В этот период вынужденного бездействия я несколько раз виделся с генералом Мейнардом.
Мейнард, как и следовало ожидать, не проявил никакого особого интереса к результатам моей поездки, но отношения наши были все же скорее дружественные. Один раз даже Мейнард обратился ко мне с просьбою поговорить с солдатами Карельского полка, национальности, изобретенной английским командованием. Полк этот начал разлагаться, и нужно было принимать спешные меры, чтобы передать его целиком в ведение русского командования. Полк был собран как раз в районе расположения отличнейшего сербского батальона, что в значительной мере подчеркивало действительность тех угроз, которые я вынужден был высказать карельским солдатам. Ненадежный вид имела эта часть, и снова я подумал об уходе из области всех иностранцев, которые, однако, представляли собою силу, дававшую нам возможность твердо вести воспитание солдат и медленно, но неуклонно вкоренять в них дисциплину.
Наконец миноносец мой починился; 8 июля, ранним утром, в тихую погоду на мачте взвился вымпел командующего войсками, и мы тронулись в путь.
Радостно и грустно было смотреть на наш родной Андреевский флаг, гордо развевавшийся на корме. Этот миноносец был единственным судном в Архангельске. В эту же эпоху в Архангельск из Мурманска направилась «Чесма». Мы обогнали ее в пути. Должен сказать, что появление этого броненосца на рейде произвело угнетающее впечатление на архангельское население. «Чесму» просто-напросто боялись, и лишь официальные заявления, что на броненосце нет снарядов, успокоили панически настроенных мирных жителей.
На нашем миноносце поддерживались все обычаи и порядки прежнего флота. И форма одежды, и прежний устав, и порядок службы – все было, как в добрые старые времена.
В одиннадцатом часу утра показались Соловки. Я решил зайти в монастырь поклониться вековым русским святыням. Около полудня мы подошли к пристани у самой монастырской гостиницы. Я счастлив, что мне удалось тогда посетить этот исторический рассадник истинно национальной культуры на Севере. Что сталось с ним теперь – не знаю.
Меня, жену мою, направлявшуюся со мною в Архангельск, и сопровождавших меня лиц сейчас же принял настоятель.
В обширных покоях квартиры игумена было как-то особенно тихо и спокойно. Стены, завешанные старыми портретами, прекрасная коллекция фотографий всех высочайших посетителей монастыря с их автографами, старинная обстановка – все это создавало совершенно особенное настроение. Революция еще не коснулась этой обители с ее устоявшимся веками укладом жизни.