Отец настоятель благословил меня с женой отлично написанной иконой святых Зосимы и Савватия, основателей монастыря, считающихся в населении покровителями брака и старых бытовых устоев семьи. Кроме того, владыка подарил мне прекрасно изданную историю Соловецкого монастыря, представляющую собою сборник интереснейших исторических дат и документов.
Особенно интересны главы о бомбардировании монастыря англичанами в эпоху Восточной войны. В то время военную силу монастыря представляли пушки чуть не времен Грозного и инвалидная команда в числе 50 человек.
Мы опоздали к службе, и потому после чая, предложенного нам владыкою, пришлось ограничиться обходом главной части монастыря, посещением ризницы и оружейной палаты.
Общий вид монастыря необыкновенно красив, в особенности с моря.
Седою стариною веет от крепостной стены, сложенной из крупных камней, с ее сторожевыми башнями, типичного старорусского «городка». Архитектура монастырских церквей необычайно интересна. Вот сюда надо было ездить добывать настоящий русский стиль, не занесенный хламом чуждой культуры.
Однако надо было торопиться в Архангельск. В четвертом часу мы начали осторожно выходить из бухты.
Вода в это время спала. Фарватер, отлично оборудованный в давние времена, оказался далеко не в порядке в смысле опознательных вех, буйков и прочих необходимых для плавания мелочей.
Я стоял на мостике. Скалистые грядки, спускавшиеся в воду с островков, внушали большие опасения. Лот, бросаемый каждые полминуты, давал очень малую глубину.
Монастырь был еще в виду, когда сначала послышался сильный удар, затем страшный гром всей подводной части, с ходу севшей на камни.
Задний ход полной силой! Результатов никаких… Миноносец стал как пришитый. Промучавшись часа два и убедившись, что нигде течи нет, мы решили ждать прилива, который мог автоматически поднять нас. Ждать нужно было до утра, а потому я решил в шлюпке снова отправиться в монастырь, чтобы как-нибудь убить время.
Я долго гулял по монастырю этою светлою ночью. Особенно памятен мне обширный монастырский двор, сплошь покрытый чайками.
Чайки – особая достопримечательность Соловков. Здесь они совершенно не боятся людей и вьют свои гнезда и выводят птенцов прямо на плитах двора. Весь монастырь усыпан тучами птиц, и их неприятный гортанный крик слышится день и ночь.
В четвертом часу утра миноносец снялся с камней и по полной воде подошел к пристани.
Маленькая течь была, но двигаться было можно. Часов в шесть утра мы покинули монастырь и довольно медленным ходом пошли к Архангельску. Погода была тихая и теплая, и под вечер 10-го числа мы уже входили в Маймаксу.
Правительство встретило меня, как и всегда, радушным приветом и искренней радостью.
Мне нужно было сделать и официальный доклад о моей миссии и поделиться впечатлениями и новостями моей экспедиции в Финляндию.
Я доложил с полною откровенностью все. Я особенно точно остановился на оценке дела Юденича, не внушавшего мне никаких надежд, и по возможности точно обрисовал довольно печальную картину положения колчаковских армий.
Меня в правительстве тоже ожидали новости.
К моменту моего приезда уже состоялось назначение генерала Миллера главнокомандующим Северным фронтом – по радио из Сибири.
До этого радио генерал Миллер пользовался правами главнокомандующего, но в командование войсками не вступал, – как это и было решено в правительстве при прибытии генерала в область.
По опыту зная, что совмещение должности генерал-губернатора с командованием войсками невыполнимо на практике, я не совсем отдал себе отчет в том, что, собственно, хотел сделать адмирал Колчак.
Личных отношений у меня с адмиралом не было, следовательно, у него не было причин оценивать мою деятельность в ту или другую сторону. С другой стороны, все военные мероприятия в области исходили от моего имени, что не могло не быть ему известным.
Назначение главнокомандующего в армии, едва насчитывавшей двадцать пять тысяч в своих рядах, при наличии командующего войсками было неправильно.
Находясь в самых близких и искренних отношениях со всем составом правительства и в особенности с генералом Миллером, я с уверенностью мог сказать, что это распоряжение Колчака было сделано не по почину из Архангельска.
В первое же мое свидание с генералом Миллером мы подробно переговорили по этому вопросу и, не найдя решения, отложили пока исполнение этого приказа и проведение его в жизнь.
Что же касается результатов моих сношений с Финляндией, то они были предрешены телеграммой из Сибири, которую привожу полностью:
«Министр иностранных дел
Париж. 21 июня 1919 г.
Срочная
№ 1381
Прошу передать Юденичу
Получена 25 июня. № 224
Эта телеграмма требует срочных распоряжений. Верховный правитель поручил сообщить вам взгляды на вопрос о действиях против Петрограда: вопрос об активной помощи Финляндии не следует ставить на плоскость каких-либо политических или территориальных уступок последней.
Не давая никаких гарантий, даже не ставя на очередь вопроса о компенсациях, надо воздержаться от проявления недоверия к Финляндии.
Спорные вопросы теперь разрешать нежелательно, чтобы не препятствовать освобождению Петрограда. Верховный правитель считает, что безусловно желательно движение Маннергейма при непременном участии русских войск и установлении в занятых местностях русской администрации, подчиненной вам. Разумеется, активная помощь Финляндии не мешает служить основанием для политических притязаний последней. Желательно положить конец неопределенному положению в Эстляндии и Лифляндии и заменить германские войска местными организованными силами, к образованию коих на добровольческих началах надлежит приступить. Верховный правитель поручает вам главнокомандование всеми русскими силами Северо-Западного района, не предрешая вопроса о руководстве операциями совместно с эстонцами и финнами; следует избегать обострения отношений с эстонцами ввиду значения их содействия.
Подписал Сазонов
Верно: За старшего секретаря
отдела иностранных дел,
полковник Кетляревский».
Эта телеграмма была разослана повсюду и в копии попала в руки северного правительства – «для руководства».
Несмотря на то что директива была дана Юденичу и пришла на Север лишь в копии, правительство Северной области учло свое критическое положение и по телеграфу высказалось за принятие того договора с Финляндией, который был выработан Юденичем.
Ответ Колчака был по-прежнему неблагоприятным, а требования Финляндии он находил «чрезмерными».
Искренно говоря, после этого у меня уже не оставалось веры в исход борьбы за восстановление России на Севере.
Кроме этой капитальной новости была еще одна крупная неприятность, повлиявшая на весь ход событий в области.
Я говорю о восстании полка Дайера, выведенного на Двинский фронт в мое отсутствие, для участия в наступательных действиях конца июня.
Эти активные действия сами по себе имели ничтожный результат, вследствие того что с началом отступления войск Колчака из районов Вятка – Котлас наступательная операция в избранном направлении теряла всякий смысл.
После нескольких удачных атак войска Двинского фронта остановились, укрепляя занятые районы, и подготовлялись к дальнейшим операциям.
В первых числах июля, помнится, в ночь на 7-е, произошло восстание в Дайеровском полку. Восставшие солдаты прежде всего ворвались в избу, где спали офицеры, и успели убить семь человек, в том числе нескольких англичан.
Быстро распространившаяся тревога сразу поставила на ноги все войска и штабы, но часть дайеровцев все же успела перебежать к большевикам.
Восстание это для всех русских представителей власти было фактом, которого ожидали давно и которому нисколько не удивились; для англичан это было крупнейшее разочарование, впечатление от которого было угнетающим.
15 или 16 июля с Двины в Архангельск вернулся генерал Айронсайд со своим штабом, что указывало, что операцию на Двине надо считать законченной.
Я немедленно вместе с генералом Миллером пошел повидать его.
Разговор наш был сухо официальный, причем Айронсайд ни одним словом не обмолвился о моей поездке в Финляндию. От прежних отношений не осталось и следа, и ясно было, что наступила уже какая-то новая эра в английской политике на Севере.
Выходя вместе с генералом Миллером из дома Айронсайда, я сказал с грустью: «Его совсем и узнать нельзя». Генерал Миллер, видимо, испытывал то же самое.
Я застал в Архангельске ту же беззаботную жизнь, те же благотворительные вечера в думе, те же интересы, сплетни и разговоры. Общество совершенно не отдавало себе отчета в той опасной минуте, которую мы переживали.
По приезде мне сразу пришлось сильно налечь на работу и проверить все то, что было сделано без меня.
Уже в первые три-четыре дня я поражен был, до каких размеров возросла пропаганда большевиков, главным образом на фронте.
Особенно внушало опасения то, что происходило на направлении Обозерская – Чекуево – Онега. На этом тракте, столь спокойном раньше, валялись пачками большевистские прокламации, воззвания, журналы, деньги, пропагандные афиши…
Как раз в середине июля на этой же дороге был убит наш мотоциклист, везший срочное приказание в 15-й полк в Чекуево. На трупе были найдены образцы пропагандной литературы.
Я забеспокоился очень серьезно, и одной из первых моих мер была командировка в Чекуево генерала Д., моего доверенного лица, испытанного в строевом и боевом опытах.
Генерал Д., произведя подробнейшую инспекцию 5-го полка, нашел его в столь блестящем состоянии, что я счел себя обязанным объявить в приказе благодарность полковнику Михееву, которого и всегда считал выдающимся офицером.
Тем не менее я не мог успокоиться на этом и, подозревая что-то неладное, производил самые тщательные и интенсивные розыски.
Мне помог случай. В одном из госпиталей проболтался унтер-офицер о существовании заговора на Обозерской и назвал несколько фамилий.