Дальнейшее расследование показало, что время предполагаемого восстания так близко, что нельзя было терять ни одной минуты. Я схватил первый же аэроплан, находившийся в готовности, и ночью вылетел на Обозерскую, предупредив английское командование о грозящей опасности.
Я спустился на Обозерской около четырех часов утра и был встречен адъютантом английского командующего железнодорожным районом.
Еще до моего свидания с этим генералом мне было доложено англичанами, что беспокоиться совершенно не о чем, что настроение в войсках отличное и что мои опасения не имеют оснований.
Убедить англичан в правильности моих выводов мне не удалось, но мне это и не было важно, так как моею главною целью было свидание с полковником Акутиным и полковником Барбовичем. Моя беседа с русскими старшими начальниками еще более подтвердила мои опасения. Сговорившись с ними о принятии срочных мер по группировке офицеров, по изъятию из частей подозрительных элементов, я приказал послать офицеров в Чекуево и Селецкое для предупреждения обо всем находящихся там старших начальников.
Времени тратить на поездку в далекое Чекуево и Селецкое я не мог, да и беспокоился я за железнодорожное направление, где подозревал центр заговора.
Предупредив еще раз английский штаб на Обозерской, я вернулся в Архангельск на том же аэроплане, на котором прибыл.
Не прошло и двух суток после моей поездки, как разразилась беда, и прежде всего в Чекуеве.
Две роты 5-го полка возвращались на барже с передовых позиций на отдых в Чекуево в сопровождении всего двух прапорщиков.
Во время этой долгой поездки на палубу вышел один солдат, который крикнул: «Коммунисты, ко мне!» На его зов выскочило 11 человек. Эти 11 человек в течение двух часов убеждали и убедили баржу арестовать своих прапорщиков и произвести переворот в полку.
Когда баржа пристала к Чекуевской пристани, навстречу ей, ничего не подозревая, вышел полковник Михеев, чтобы поздороваться с людьми.
Сначала был схвачен он, а затем и чины его штаба. За отсутствием в Чекуеве строевых частей сопротивления оказано не было, а мятежники, воспользовавшись телефоном, спровоцировали все остальные части полка, разбросанные по широкому району.
Восстание разлилось по всему полку. Часть офицеров, захватив пулеметы, засела в избы и защищалась до последнего патрона. С последним выстрелом они покончили с собой.
Михеева, пользовавшегося большой любовью солдат, пощадили и с частью штаба отправили в Вологду. 5-й полк перестал существовать.
Как удалось выяснить тогда же, в ближайшие дни после катастрофы, солдаты полка в большинстве просто разбежались… Была горячая пора сенокоса, в деревнях рабочих рук не было… и это послужило одной из веских причин восприятия солдатами соблазнительных идей.
Немалую роль в этом несчастье сыграли и крестьяне селения Пороги, известного своими большевистскими наклонностями. Большая часть их попала в 3-й, последний по порядку мобилизации, батальон, в котором был большой некомплект офицеров.
Здесь я подхожу к главной причине разложения полка. Если бы офицерский транспорт, прибывший 24 июля, был в Архангельске на месяц раньше, весьма вероятно, что беспорядки в полку не разыгрались бы в таком масштабе.
Катастрофа с 5-м полком в Архангельске произвела впечатление ошеломляющее. С полной искренностью скажу, что и для меня лично это был удар, поразивший остатки моих надежд на возможность сопротивления после ухода союзников.
Почти одновременно была обнаружена подготовка предательства и на Обозерской. Предупрежденный мною Акутин вместе с Барбовичем открыли, в конце концов, нити заговора и успели спасти артиллерию и большую часть блокгаузов. Часть блокгаузов сдалась большевикам, но была взята назад совместными контратаками отряда австралийцев, роты французского Иностранного легиона и польской роты, усилиями которой удалось водворить порядок и ликвидировать заговор во всем районе станции.
В Селецком районе мятежники, состоявшие в связи с заговорщиками железнодорожного района, попали в руки правосудия раньше, чем успели открыто выступить.
Результаты этих беспорядков, весьма продуманно подготовленных большевиками, были все же большие.
В военном отношении потеря Онеги и Чекуевского района сказалась прежде всего в разрыве сухопутной связи с Мурманом. Кроме того, Онежский тракт на Архангельск, через Красногорское, был совершенно открыт и ничем не защищался.
В политическом отношении все эти события прежде всего решающим образом повлияли на ускорение вопросов эвакуации английских и остатков союзных контингентов.
Уже совершенно официально было известно о прибытии в Архангельск в ближайшие дни генерала лорда Роулинсона, «специалиста по эвакуации». Вопрос участия английских войск в боевых операциях был безнадежным, так как срок пребывания союзников на территории Северной области надо было уже считать неделями.
Как раз в эти тяжелые дни прибыл наконец транспорт, привезший в область из Англии около 400 русских офицеров, набранных в Германии, в Англии и понемногу повсюду.
Эшелон этот в массе производил впечатление недурное, но в отдельных личностях – глубоко удручающее.
Большинство приехало в Архангельск с чувством глубокого разочарования и полного неверия в то дело, на которое их звали.
Один из прибывших с эшелоном застрелился на набережной Двины, что крайне нервно отозвалось на всей группе. Лучшие элементы в качестве желающих быстро попали на фронт. То, что осталось в Архангельске, наполнило тыл новостями из заграничной жизни, вздорными слухами, интригами и обнаруживало так называемую «немецкую ориентацию», так как группа имела многих сторонников этого политического течения.
Военное положение необходимо было исправлять во что бы то ни стало.
Сухим путем через Красногорское удалось направить в Онегу небольшой отряд с двумя орудиями. Кроме того, морем, под прикрытием английского монитора, был направлен десант около 500 человек. Все силы были объединены под командой генерала Д.
Вместе с этим десантом отправился в Онегу В.И. Игнатьев, который решил кроме военного произвести еще и политическое воздействие на жителей Онеги и окрестностей, имея в этом районе тесные связи с политическими вожаками.
Вспоминая этот эпизод, я невольно вспоминаю те споры, которые много раз подымались между правой и левой половиною правительства. В свое время С.Н. Городецкий упорно настаивал на следствии над земскими и городскими деятелями г. Онеги, проявившими себя типичными большевиками в эпоху Чаплинского переворота. Левая половина правительства упорно защищала всегда этих онежских деятелей, видя в них лишь защитников арестованного Чаплиным правительства и совершенно упуская из виду определенную большевистскую тактику этих лиц. Часть из них была все же изъята из Онеги, но многие остались безнаказанными и хорошо отплатили нам за наше бездействие.
Экспедиция в Онегу потерпела неудачу, так как с англичанами приходилось торговаться из-за каждого выстрела с монитора. Десант все же высадился, но овладеть городом не смог и вернулся на суда, с небольшими потерями.
Я проектировал операцию в большом масштабе. Необходимо было произвести наступление вдоль железной дороги и захватить станцию Плясецкую, расположенную всего лишь в 20 километрах от долины р. Онеги. Перехватив р. Онегу в этом районе, мы отрезывали все красные части, расположенные в долине реки и в городе того же имени, от их тыла. Сообщение в этом районе иначе как по долине реки невозможно.
Мои проекты и сношения с англичанами по этому вопросу совпали как раз с поднявшимися уже официальными разговорами о возможности эвакуации области, а дебаты, возникшие в связи с решением «оставаться» и после ухода союзников, были основной причиной окончания моей деятельности в Архангельске.
XIV. Август
Вместе с эшелоном офицеров, а может быть, лишь одновременно с ним, точно не помню, в Архангельск прибыло 7 генералов.
В числе их были генерал-лейтенанты Квенцинский и Клюев.
Оба они являлись старшими в отношении не только меня, но и генерала Миллера.
Весь этот генеральский эшелон был как раз кстати, так как с прибытием большого числа офицеров можно было наконец приступить к формированию тыла и создать должности, где опыт и знания всех этих старших чинов армии могли бы послужить области.
Мной немедленно была создана должность начальника снабжений, назначен начальник гарнизона, создана должность начальника национального ополчения, с соответствующими управлениями.
Генералы Клюев и Квенцинский явились ко мне с просьбой взять их в штаб на какие угодно должности, не стесняясь ни их чином, ни их прежним положением. Говоря откровенно, просьба эта была для меня стеснительна. Я не мог, считаясь с законами военной иерархии, подчинить этих генералов моему молодому начальнику штаба. Конечно, мне и в голову не приходило лишаться сотрудничества В.А. Жилинского, заменив его кем-либо из прибывших.
И Квенцинский и Клюев в конце концов остались в распоряжении генерала Миллера.
Должен прибавить здесь, что прибытие именно этих двух генералов, которым суждено было играть роль в Архангельске, было встречено в местной офицерской среде ропотом. С генералом Квенцинским произошло что-то в Киеве во время ликвидации гетманства, что возбуждало знавших эту эпопею офицеров, а что касается Клюева, то никто не хотел ему простить катастрофы со сдачею в плен всего его корпуса в самом начале Великой войны.
Клюева я помнил блестящим командиром л. – гв. Волынского полка. В Архангельске же я увидел полубольного старика, на работу которого рассчитывать было трудно.
К самым первым дням августа относится весьма важное решение генерала Миллера осуществить приказ адмирала Колчака и вступить в главнокомандование войсками Северного фронта.
Говорили мы с генералом Миллером по этому поводу много раз и создавали всевозможные комбинации. Не исключалась и возможность принятия мною должности начальника штаба у генерала Миллера.