Беседа эта состоялась в тот же день вечером, а на другой день все мы снова собрались у генерала Миллера в кабинете.
Решение вчерашнего дня, несмотря на вечернюю беседу с генералом Миллером, осталось в силе, и поднявшиеся разговоры снова попали в плоскость обсуждения коренного вопроса – оставаться или эвакуироваться.
Возмущенный нерешительностью присутствующих, я горячо заявил, что раз решено оставаться, так надо англичан «заставить» остаться и что я сам пойду говорить с Айронсайдом с револьвером в руке.
В ту минуту я готов был даже и на это средство. Кроме того, имея за спиною силы, вчетверо превышающие силы наличных английских контингентов и глубоко искренно англичан не терпевшие, можно было уже оставить в разговорах с ними тон почтительных просителей.
В двенадцать часов дня все совещание было уже в английском штабе.
Роулинсон принял нас, как какой-нибудь вице-король принял бы негритянскую депутацию. В его приеме была и снисходительная приветливость, и благоговейная твердость в отношении приказаний, полученных им от британского правительства. Об оставлении войск не могло быть и речи. Вопрос участия англичан в наступлении был решен условно, лишь в смысле занятия ими оборонительных позиций.
Генерал Айронсайд снова указал на всю несостоятельность решения оставаться в области после ухода англичан, сославшись на мнение присутствующих строевых начальников, не отвечавших за благонадежность своих частей.
Кроме того, ссылаясь на мою совместную с ним работу, Айронсайд снова указал на невозможность создать тыл, на обслуживании которого у англичан было несколько тысяч офицеров и сержантов.
После этих памятных дней решение оставить русские войска на фронте и продолжать борьбу оставалось все-таки в силе и было объявлено и войскам, и населению.
Мое положение сделалось в высокой мере трудным.
Совещание, происходившее в секретном порядке, все же сделалось предметом общих обсуждений.
Офицерский состав глухо волновался и с резкой критикой относился к чинам нового штаба и в особенности к Квенцинскому.
Появились слухи о военном перевороте, причем выставлялись всевозможные кандидатуры на пост главнокомандующего.
Поразмыслив над этими явлениями, я решил, что мое присутствие в области может лишь стеснять действия главнокомандующего. В лояльности моей пока никто не сомневался, но с течением времени сами события, помимо моей воли, могли поставить меня против генерала Миллера, несмотря на глубокое мое почитание его как старшего и как начальника.
Я поехал к Евгению Карловичу и совершенно откровенно переговорил с ним по всем этим вопросам.
Результатом этого разговора явилась моя командировка в Скандинавские страны, в силу чего я покинул Архангельск 23 августа. Вместе со мною уезжал Б.В. Романов и адъютант мой князь Л.А. Гагарин.
Я отбывал на пароходе «Новая Земля». С этим же пароходом уезжали мой друг Лелонг, откомандированный во Францию, военный представитель Италии князь Боргезе и несколько архангельских старожилов, направлявшихся искать счастья в другие страны.
На палубу взошел, чтобы проводить меня с женой, Е.К. Миллер.
При расставании, крепко обняв меня, он тихо сказал мне: «Я рад, что хоть вы останетесь живы».
Послесловие
Я затруднился бы утомлять читателя выводами из описанных мною событий. Сознавая всю мою беспомощность в отношении документальной стороны моего небольшого труда, я не мог бы подкрепить мои заключения ссылками на официальные данные. Тем не менее я считаю своим долгом высказать несколько своих мыслей, как активный участник пережитой эпохи.
Исследование архангельских событий с точки зрения определения причин неуспеха дела привело бы меня к анализу моих собственных действий прежде всего, а следовательно, носило бы характер самооправдания перед моими соотечественниками и лишило бы это мое «послесловие» всякого интереса.
Я хочу в этих заключительных строках подчеркнуть лишь те факты, которые могут ускользнуть от внимания лиц, интересующихся этою страницей Белого движения.
Прежде всего, несколько слов об иностранной политике.
Ни в армиях Колчака, ни у Деникина, ни у Врангеля влияние представителей иностранных держав не сказывалось в той мере, как это было на Севере.
В Архангельске правительство, каким я его застал в ноябре 1918 года, было под опекой. Опека эта началась еще в период сидения всех союзных послов в Вологде, где, видимо, и спроектировано было то правительство, которое оказалось у власти после изгнания большевиков. Я позволю себе говорить «видимо» именно потому, что порядок формирования правительства Северной области так и остался для меня неясным до конца.
Несмотря на ряд заявлений всего дипломатического корпуса о невмешательстве во внутренние дела области, фактически вся политика области была в тисках иностранного представительства, при явном перевесе, даже в мелочах, английского влияния.
Несомненно, что правительство нуждалось в иностранной «помощи» при первых шагах своего существования. Несомненно и то, что правительству нужна была опора твердая и продолжительная.
Область получила эту опору, но вместе с тем и попала в сферу совершенно чуждого ей влияния, шедшего часто в ущерб русскому национальному делу.
Правительственная работа по мере роста вооруженных сил постепенно обращалась в скрытую борьбу с навязываемыми идеями, в которых иностранные представители преследовали свои интересы и свои цели, порой вредные русской государственности[20].
Вся группа иностранных представителей чрезвычайно дружно работала над насаждением «истинно-демократических принципов» и над направлением русской правительственной работы в духе «завоеваний революции».
Откуда эти люди могли знать, что нужно было исстрадавшейся России? Совершенно не входя в оценку вопроса по существу, я хочу только подчеркнуть предвзятость идей всего иностранного дипломатического корпуса.
Рядом с этою обязательною для нас «демократической» линией, мощно взятой Нулансом, Фрэнсисом и Линдлеем, существовала еще и линия, взятая английским военным командованием. Линия эта состояла в положительно пренебрежительном отношении к областному правительству. Я не хочу цитировать те фразы, которые произносились высшими лицами английского командования в отношении представителей русской власти. Необходимо прибавить, что английские штабы были богато снабжены русскими офицерами, числившимися на английской службе. Именно с этим элементом не было «ни справу, ни сладу», и эти же лица служили проводником в общественные круги всего того, что подрывало авторитет правительственной власти.
Чтобы охарактеризовать создавшееся положение, проще всего считать его «оккупацией». Исходя из этого термина, все отношения с иностранцами делаются понятными и объяснимыми.
Что касается настроений местного населения, я с глубоким убеждением подчеркиваю, что руководящей идеей массы было восстановление монархии.
Нечего и говорить, что монархические настроения не были велики во флотской казарме в Соломбале. Не сочувствовали правому образу мысли и вожаки демократии и представители профессиональных союзов. Но все эти элементы группировались только в городе. За городскою чертою настроения круто изменялись вправо, и именно это-то и давало мне возможность делать сотни верст в генеральском мундире и чаще без всякого конвоя.
Не было ни одного селения, где я не встречал бы портретов государя императора в красных углах изб. Были, конечно, и большевистские настроения в деревнях.
Слабость северного правительства была в неясности его политической программы. Если и вывешивались периодически декларации правительства, они встречались с недоверием. Для рабочих и демократии правительство было, пожалуй, слишком «правым», для зажиточных классов и для главной массы офицерства мы были определенно «левыми» и «социалистами». Признание Сибирского правительства также не внесло ясности в этот острый вопрос.
Мне кажется, что именно в этом отсутствии определенной яркой идеи в правительственной работе лежали и большая слабость власти, и задаток разложения армии.
«Архангельский период» не пройдет незаметным не только в истории революции в России, но и в истории Великой войны.
Приложения
Войска Северной области[21]А.И. Дерябин
Летом 1918 г. на севере России капитан 2-го ранга Г.Е. Чаплин создал подпольную организацию, которая к августу насчитывала до 500 человек. Члены Верховного управления Северной области назначили его «командующим всеми морскими и сухопутными вооруженными силами Верховного управления Северной области». Они включали 5 рот, эскадрон и артиллерийскую батарею, сформированные на добровольческой основе, так как из-за отсутствия военно-призывного аппарата и отрицательного отношения сельского населения надежды на успешное проведение мобилизации не было.
На совещании у командующего союзными войсками на Севере России британского генерал-майора Ф.К. Пуля было решено формировать чисто русские части и Славянско-Британский союзнический легион из русских добровольцев и британских офицеров. Одновременно из военнопленных красноармейцев создавалась Дайеровская рота, развернутая затем в одноименный полк. Представители французского командования начали организацию трех рот французского Иностранного легиона. Кроме того, Великобритания снабжала белые войска обмундированием, вооружением и боеприпасами.
В августе 1918 г. началась организация штабов и формирование пехотных, кавалерийских, артиллерийских и инженерных частей. В связи с тем, что принцип «добровольческого набора на договорных началах» себя не оправдал, Верховное управление (с середины сентября – Временное правительство) Северной области приняло ряд новых актов, согласно которым вводилась всеобщая воинская повинность, объявлялся призыв всех офицеров в возрасте до 35 лет и военнообязанных 5 возрастов. Планировалось сформировать вооруженные силы численностью до 15 тысяч человек.