Мы стояли на расстоянии десяти — пятнадцати метров друг от друга. Я с тоской подумал: „Ни палки под рукой, ничего такого, чем бы можно было обороняться… Кирпичи, доски — за спиной, в стороне. А у этих, у каждого — по руке в кармане. Жест куда как многозначительный! Не за ножи ли держатся?“
— Ничего не выйдет у вас, мужики, — сказал я как можно громче и сам не узнал своего голоса. — Ничего не выйдет!
— Ты вот что, сопля, исчезни! — прошипел второй, будто безнадежно простуженный он был, с осипшим голосом. — Возьмем — и шито-крыто… А будешь шебурхать-ся — кишки вокруг шеи намотаем!
И прав я был: с ножами они! Блеснуло лезвие…
И тут, скосив глаза, увидел я в шаге-другом валявшийся на земле витой железный прут — кусок от арматуры… Метнулся к нему, схватил. Ну — это уже что-то! Не с голыми руками…
— Ах, падла такая, — закричал первый, тот, что грузнее был, с усами подковой. — Возникаешь? Попишем тебя, падлу такую…
— Не трогайте его! — услышал я за спиной страдальческий, почти плачущий голос Ыхласа. — Не трогайте!
Ыхлас подбежал и встал рядом со мной.
— Ты что, козел? — просипел „простуженный“. — Ты куда нас привел? Забыл, что делать должен?
— Не трогайте! — И голос у Ыхласа стал тверже, непримиримее. — Я привел — я и не дам!
Незнакомцы переглянулись, и первый — усатый, сплюнув, жестко и так, что мы услышали, сказал напарнику:
— Он же опосля этого заложит нас… Кончать надо. Пошли!
И они бросились на нас.
— Держись! — крикнул мне Ыхлас. — Я с тобой! — И сам тут же рванулся навстречу грабителям…
Я — за ним, сжимая прут — оружие свое.
Ыхлас — успел я заметить — отбил занесенную для удара руку „простуженного“, сам успел ударить его, но тут же, коротко вскрикнув, покатился по земле… Железным прутом с размаху полоснул я по ногам набегавшего бандита, и этот же прут спас мне жизнь: отмахнулся им от ножа, с которым налетел на меня уже „простуженный“…
И в эти секунды вдруг раздалось:
— Солтан, мы здесь!
— Осторожней, Солтан!..
Мчались к месту побоища наши ребята — Сергей, Ислам, Арслан…
Бандюг мы скрутили. Третий — водитель машины — уехал было „с места происшествия“, но на другой день милиция разыскала его.
Ыхлас получил глубокое ножевое ранение — в подреберье. Но по счастью, жизненно важные органы оказались не задетыми (это узнал я, разумеется, после). Он тут же на „скорой помощи“ был отправлен в больницу.
Началось следствие…
И это чудо, диковинное везение, что ребята из бригады подоспели в самый-самый момент… Они были в кино, после заглянули в городской парк, а возвращаясь в общежитие, решили забежать ко мне, на стройплощадку. Скучает, мол, там наш Солтанчик! Ислам даже предложил: „Тихонечко проберемся на территорию и напугаем!..“
Но без них нашлись пугать-то! Да как еще…
…Пишу под стук поездных колес и снова хочу вернуться к тому дню, когда наша бригада сдавала новый дом. Это второй уже с тех пор, как я каменщик. Первый был завершен нами в канун Нового года, а второй сейчас — к празднику Великого Октября.
И не оговорился я, назвав себя каменщиком. Пройдя выучку у Сергея (а по существу — у всей бригады), работал я уже самостоятельно.
Комиссия приняла наш дом с хорошей оценкой, а за досрочную сдачу его, да при отличном качестве, начислили нам премиальные. Вечером бригадир Суханбабаев пригласил всех нас к себе домой на праздничный плов. Ведь сдача бригадой нового дома — это праздник. Наверно, не нужно объяснять почему…
Так вот, Ягшылык, во второй половине дня — до того как пойти к бригадиру — с премиальными в кармане отправился я по магазинам. Купил себе шерстяной свитер, купил японскую шаль для мамы, и привлекла мое внимание красивая гуляка[2] — с необыкновенно тонкими, выразительными узорами. Прелестная вещица! Наверно, изготовил ее очень опытный, искусный мастер. Не мог я глаз оторвать… И знаешь, купил я эту гуляку! Для кого? А ты не догадываешься разве? Думал, что приеду в аул, увидимся мы с тобой… Надеялся, Ягшылык.
Ну, ладно… Гуляка лежит на дне моего чемодана, а поезд мчит в неведомую даль, куда-то на север, и я постараюсь рассказывать по порядку. Только не обращай внимания на плохой, неровный почерк: вагон потряхивает, и буквы получаются кривыми.
Вечером, в назначенный час, я появился в доме у нашего бригадира, и там была уже почти вся бригада. У Суханбабаева восемь детей, старший сын учится в университете, а младшенькая ходит в первый класс, и, бывая в этой дружной семье, отдыхаешь душой. Тут царят мир, лад, любовь, взаимное уважение. Я хотел бы, чтобы когда-нибудь у меня была бы такая же семья… Не смейся, пожалуйста (да-да, догадываюсь, что, прочитав это, ты рассмеялась!). А если серьезно: разве нельзя помечтать о хорошем?
Ну вот… Позже всех прибежал запыхавшийся Арслан и сказал во всеуслышанье: „Друзья, я только что из общежития. Туда принесли повестку из военкомата на имя Сол-тана. Его призывают в армию. Видите? Это она, повестка!..“
В общем, Ягшылык, этот бригадный вечер превратился в проводы: меня провожали на военную службу. Сколько сердечных слов было сказано, сколько песен спето… И бригадир Суханбабаев сказал: „К нам в коллектив год назад пришел мальчик, а на защиту Родины мы посылаем закаленного и умелого в труде юношу, молодого человека, который будет надежно держать боевое оружие в сильных рабочих руках!“ Я запомнил эти слова — и не потому только, что торжественно они прозвучали, а потому еще, что в них правда. За год я вырос, Ягшылык, я стал совсем другим, будто поднялся на высокую гору, откуда виден мне теперь весь мир.
Ыхлас горевал: „Уезжаешь, а меня не взяли…“ Он ведь теперь живет в нашем общежитии, в той же комнате, где жил я: с Сергеем, Исламом, Арсланом. Суд, который сурово воздал тем самым бандитам, в отношении Ыхласа ограничился условным наказанием, и когда он, подлечившись от ранения, вышел из больницы, Суханбабаев добился, чтобы его зачислили к нам в бригаду. С нашими парнями не пропадет!
Где буду служить — пока не знаю. Сразу же напишу тебе… А поскольку нет у меня твоей фотографии — буду доставать из чемодана гуляку и на ее сверкающей поверхности стану ловить твое отражение. Как это у меня получится? Выйдет, не сомневайся! А встретимся когда, она, эта гуляка, прошедшая со мной много дорог, вернется к тебе. Почему „вернется“? Она же твоя, а пока это мой талисман. На счастье!
Приедешь учиться в Ашхабад — обязательно посмотри жилые дома, которые я строил своими руками. В их солнечных окнах поймаешь мою улыбку! Смеешься? А вот как разыщешь эти дома — сама убедишься, что так. Называю тебе их адреса…
Стучат, стучат поездные колеса…
В вагоне, в котором мы, новобранцы, едем к месту своей будущей службы, — хохот, веселые голоса. Это утверждает себя в коллективе наш вагонный Василий Теркин — острослов, шутник, выдумщик с задорными глазами, в замшевой кепочке, которую он завтра сменит на пилотку. Как и мы все…
Строго хмурит брови сопровождающий нас сержант с эмблемами артиллериста на петлицах, но и он, прислушиваясь к очередной забавной истории Теркина, улыбается.
Я смотрю в окно.
Белые украинские хаты, белые березы…
Совсем другая, чем наша туркменская земля, но тоже своя, родная.
Что ждет впереди, что будет у меня там, „за далью горизонта“, — не знаю.
Но что не раз оглянусь я на минувший год и что он на всю жизнь, — это уж точно…
Каушут ШамыевТАЙНА СТАРОГО УЧИТЕЛЯ
Психиатр попросил меня раздеться.
Я снял рубашку.
— И брюки, — добавил врач.
Я выполнил приказ.
— Ого! Фигура — что надо. Занимаетесь спортом?
— Немножко.
— Хорошо. Допускаете какие-либо излишества?
— Я студент, доктор.
— Ягши. Хорошо, когда всё в меру. Одевайтесь.
Записав что-то в карточку, врач отложил ручку и поглядел на меня долгим взглядом. Я со страхом ждал его приговора.
— Ничего опасного, — как бы читая мои мысли, отозвался психиатр. — Вам никогда не бывать нашим больным, у вас всё в порядке. Педагогическая деятельность вам не противопоказана. Идите, молодой человек.
С самого детства мое воображение преследовали странные вещи — связка цветных карандашей и две стреляные пистолетные гильзы. Что это такое, я не мог понять, но перед окончанием университета я решил посоветоваться с психиатром.
Но даже и теперь, когда стало ясно, что со здоровьем у меня в порядке, все же какое-то смутное беспокойство не давало мне покоя.
У ворот диспансера я встретил знакомого из редакции республиканского радио, куда я иногда приносил свои рассказы и очерки.
— Ой, джан![3] — воскликнул маленький человек, имя которого было Ягму́р. — Ты что тут делаешь? Заболел?
— Да нет, так просто…
— Сюда так просто не приходят. А может быть, ты тогось, чуть-чуть? — И он покрутил пальцем возле виска.
— С чего это вдруг?
— Ты ведь поэт, а они всегда мозгами не в ту сторону.
— Это у тебя они не в ту сторону… — пробурчал я недовольно и поспешил попрощаться с неприятным человеком.
Направляясь к центру города, я старался забыть о цветных карандашах, гильзах и психиатре, но не так-то просто было это сделать. "А может быть, я действительно "тогось"? — думалось мне. — Ведь не может же здорового человека столько лет преследовать одно и то же виденье!.."
Оказалось, что может, да еще как. Спустя некоторое время тайна карандашей и гильз открылась.
Ах, как быстро летят годы! Вроде бы еще вчера мы закончили десятилетку и поступали в университет, а вот уже прошло пять лет. Казалось бы и не очень большой срок, а вот не сегодня завтра будет распределение, и мы, выпускники, разлетимся в разные концы республики. Что делать, такова жизнь!