— А вы, товарищ учитель, молодец, сразу попали.
Я обрадовался, что мой поступок расположил паренька ко мне.
— Учитель, а вы когда-нибудь в альчики играли? — поинтересовался Алмаз.
— В три пая?
— Да.
— Играл.
— Выигрывали?
— Выигрывал, — подтвердил я.
— А дотку свинцом заливали?
— Алмаз, дотку свинцом не заливают, — подметил я ошибку ученика.
— Нет, заливают.
— Нет, не заливают.
Мы заспорили.
— Значит вы, товарищ учитель, в альчики не играли, если говорите, что дотку свинцом не заливают.
"А, шайтан, — подумалось мне, — может, и забыл? Да нет, точно помню".
— Сам ты все путаешь, Алмаз! — защищался я. — Заливают не дотку, а сочку. Ведь это сочкой играют в три пая. А дотка — это…
Мальчуган, удивляясь моим познаниям, умолк.
— И правда, товарищ учитель, я все перепутал: это сочку заливают свинцом, а потом стачивают с двух сторон, чтобы альчик хорошо катился по земле. Вот, если бы мой папа так разбирался в альчиках, а то, как придет с работы — и сразу начинает ужин готовить. "Алмаз-джан, — зовет, — иди помоги мне, верблюжонок". Ему-то я всегда помогу — он у меня очень хороший, — а вот когда приходит домой мать, тут и начинается: слово за слово, и скандал. — Я видел, как глаза Алмаза налились слезами, лицо напряглось, пальцы сжались в кулак. — Скажите, учитель, разве можно обижать папу?! Он маме говорит: "Гуля, ты бы постеснялась Алмаза", а она еще злее становится. — обзывает его плохими словами, кричит. И так каждый день. Меня отправят на улицу, а сами кричат друг на друга, даже соседи уши затыкают. А однажды мы поехали слушать оперу. Так они и там поссорились. И я готов был уйти куда глаза глядят. Как в том эпосе, помните:
Вон, Гёр-оглы, синеет высь,
Скорее в горы устремись,
В горах живи, в горах трудись,
Туда иди, спускайся вниз.
Читая стихи, паренек вдруг просветлел, снял шапку и взмахнул ею.
— Алмаз, какие ты любишь читать книги?
— Академика Ферсмана, о камнях. Хочу стать геологом.
— И что будешь искать?
— Нефть в Туркмении.
— Почему нефть?
— Потому что под Туркменией ее океан. А перерезает его Копетдаг. Вот почему у нас часто бывают землетрясения. В академии я видел ученых, которые хотят победить землетрясения. Байрам Чарыевич, а вы бывали в академии?
— Не приходилось.
— А знаете, как там интересно! Хорошо бы нам туда всем классом сходить. В Управлении геологии есть музей, где очень много разных камней, собранных со всего Советского Союза. Вы когда-нибудь слыхали историю о большом алмазе Индии? Хотите, расскажу?
— А мог бы ты все это рассказать классу? — ответил я вопросом на вопрос.
Мальчик притих, съежился, надел шапку и приостановился.
— Нет, учитель, они еще побьют за это. Ведь в классе считают меня маменькиным сынком и подлизой.
— А кто?
— Ай, всякие. Зачем я их буду выдавать… А вот если бы всем сходить в оперный театр… Знаете, как там красиво: кругом бархат, полы сверкают, портреты артистов… Вы любите оперу?
И вдруг я отчетливо понял, как далеко мне еще до настоящего учителя. Диплом университета — это только направление в страну педагогов. Туда надо еще прибыть, обосноваться!
— Алмаз, а ты ребят любишь?
— Конечно, особенно с пашей улицы. Там никто никого не дразнит, не обижает. И соседка у нас была очень добрая. Всегда накормит, напоит, а потом ведет в комнату своего сына. "Эй, Дурды́,— зовет, — ну-ка поиграйте вместе с Алмазом. Достань, сынок, скрипку, покажи, как ты любишь своего Моцарта. А я пока вам Самсы приготовлю".
А тут заглянет в комнату их отец, Беллы́-ага. Принесет ноты, найдет нужную страницу, протрет скрипку, смычок натрет канифолью.
"Ну, как, Алмаз-хан, — спросит, — все еще собираешь свои камни?"
"Собираю, — отвечаю, — недавно мне папа привез из командировки черный шпат с золотыми искрами. И в Фирюзе́ я нашел кварц, похожий на верблюда. Скоро папа собирается в командировку, на родину Махтумкули́, и меня возьмет с собой".
Я смотрел на счастливейшее лицо парня и думал: "Какой молодец Адам Гулович, научил меня идти к детям с добром и открытой душой". Верно, ох как верно он сказал: "Добрым словом можно и змею вызвать из норы". Не начни я разговор с Алмазом так, как советовал старый учитель, разве раскрылся бы он передо мной?!"
— Ну, а когда возвратишься домой, — продолжал мальчик, — здесь снова скандалы, ругань. Иногда так сцепятся, что страшно становится.
Алмаз вдруг отвернулся и заплакал.
— Байрам Чарыевич, прошу вас, не говорите, что видели мои слезы. Мне очень жалко папу.
— Ну что ты!..
— Ведь джигиты должны быть крепкими людьми. Правильно я говорю?
— Совершенно верно.
Мне захотелось погладить его по голове, как это когда-то делал мой папа, но вдруг перед глазами всплыла связка карандашей и две стреляные гильзы.
"Боже, когда все это кончится?" — пронеслась мысль в голове.
Я все острее стал ощущать присутствие этих предметов в своей жизни. Они все властнее хозяйничали в моей душе. А сейчас, когда Алмаз с такой любовью заговорил о своем отце, связка цветных карандашей и гильзы как-то особенно дали понять, что они в моей жизни далеко не простые предметы, что с ними связано что-то очень и очень важное.
— Алмаз, а твой папа плакал? — спросил я почему-то.
— Да, учитель.
— Но ведь он у тебя вовсе не слабый?
— Что вы! Он в молодости был сильнее верблюда. Однажды, на празднике урожая, он влез под коня и поднял. А когда боролся, то всех победил. Ему́ как-то тельпек чемпиона подарили.
Солнце, напоминавшее золотую ягоду тутовника, стало заходить за тучу.
По асфальтированной дорожке, на которой мы стояли, кто-то стал разбрасывать черные монеты — капли слепого дождя. Звонок известил о начале очередного урока. Надо было торопиться. Я шел к зданию школы и радовался.
"Как хорошо, что удалось так откровенно поговорить с Алмазом! — думал я. — Вот если бы и Аширова заставить так раскрыться. Разговор с Алмазом как бы репетиция перед главным сражением. Надо подготовиться к нему как следует. Коль сумею вызвать мальчика на откровенность, завоюю его доверие — это будет большая победа!"
Сегодня я проводил занятия по родному языку.
— Байрам Чарыевич! — обратился ко мне кто-то из учеников. — А почему одни имена в туркменском языке понятны, а другие нет. Они что, арабские?
Вопрос не по теме, но ребята, видно, устали. Нужна разрядка. Как это я не подумал об этом раньше?
— Потому, — отвечаю, — что в наш язык вошли и прижились слова очень многих других народов: парфян, дахов, саков, массагетов, древних народов Сибири.
И тут я заметил: ребята слушают меня невнимательно. Перешептываются, посматривают в окно. Проследив за их взглядом, я увидел Адама Гуловича. Улыбаясь, он пересекал школьный двор. Походка у него была бодрая, голова гордо приподнята.
Как только урок окончился, я поспешно вышел из класса. В учительской его не оказалось. Может быть, он во дворе?
Так и есть, ведет какого-то ученика за руку, что-то объясняя.
Мы обнялись. Знакомые мне глаза были наполнены тоскою. Руки, охватившие меня, вздрагивали.
— Здравствуй, Байрам, — сказал он. — Вот пришел. Сердце болит. Дома все на часы смотрю — жду своего урока, а его нет и нет.
— Здравствуйте, аксакал! — прошептал я.
— Недавно прочел у Джека Лондона рассказ, — успокоившись, продолжал старик. — Охотник отпустил из упряжки старую собаку. Но она каждое утро вставала на свое место в упряжке и бежала вместе со всеми. Вот таким стал и я: утром хочется идти в школу.
Нас окружили восьмиклассники. Подняли шум. Только Алмаз стоял в стороне, какой-то отчужденный, мрачный…
Мне вспомнился недавний случай. Алмаз тогда сказал: "Учитель, в театре идет опера с участием московских певцов. Можно классом сходить на нее…"
Мысль мне понравилась, и я тут же объявил о культ-походе, не согласовав свое решение с директором. Однако ребята встретили мое предложение без особого энтузиазма. В опере, как я понял, никто и никогда из них не бывал. Да я и сам слушал оперу всего лишь два раза.
Этим же днем я решил поехать в театр, договориться с администратором о билетах.
— Деньги перечислением или наличными? — спросил он.
— Извините, я не понял?
— Деньги за билеты?.. Будете платить в кассу или перечислит бухгалтерия интерната?
У директора школы, в кабинет к которому я пришел поговорить о деньгах, находился завуч — Алтынтадж. Увидев меня, он подернул губой, на которой виднелся шрам.
— Зайдите потом ко мне, — сказал он, — есть серьезный разговор.
— Хорошо, — согласился я.
Директор пригласил меня сесть. Подал пиалу с чаем.
Не успел я из нее отпить, как Алтынтадж огорчил меня вопросом:
— Вы хоть знаете, что творится у вас в классе?
Я чуть не поперхнулся.
— А что случилось?
— И он спрашивает… Классный руководитель! Классный руководитель, как чабан, должен знать все, что творится в отаре! Говорил я Адаму Гуловичу, что рано еще ему возглавлять стадо… Козел — вожак — сам еще плутает в барханах. — И завуч ехидно засмеялся.
Директор одернул его:
— Алтын!
Завуч почесал шрам на губе и умолк.
— Вчера Алмаз Сеидов не был на занятиях, — добавил директор.
— Может быть, заболел, — попробовал я защитить ученика.
— Но его не было и в спальном корпусе, — прервал меня завуч. — А ведь мы вам платим зарплату как руководителю класса.
Я с трудом удержался, чтобы не ответить ему грубо.
Директор приподнял руку и попросил:
— Алтын, давай послушаем Чарыева. Ты с каким делом, Байрам?
Мог ли я теперь говорить о деньгах для театра? Поймут ли? Не засмеют ли? Потому как был ли этот Алтынтадж хоть раз за всю жизнь в опере? На базар, наверное, в день по два раза ходит. А опера?.. Бай-баё! — темный лес.