— Нур, — заметил я, — надо бы сесть за стол!
Он резко обернулся.
— Извините, учитель, но я иногда люблю так писать.
— Смотри, береги глаза. А чем занимаешься? Готовишься к урокам или так что?
Аширов растерялся. Бросил взгляд на меня, на свои записи и покраснел.
— Хорошо, пиши, не буду мешать.
И я хотел уже выйти из комнаты, мальчик остановил меня:
— Учитель, не уроки делаю, а пишу дневник.
— Правильно делаешь, это никогда не помешает. Пройдет время, а записи останутся.
Если говорить честно, мне очень хотелось заглянуть в дневник, но я понимал, что просить об этом нельзя.
— Многие большие писатели вели дневники. Ну, будь здоров, — попрощался я и переступил порог комнаты.
— Байрам Чарыевич!
Я оглянулся. В дверях стоял Нур.
— Учитель, — снова позвал он, — если хотите, посмотрите мой дневник.
Было видно, что это решение далось Нуру не сразу, во всяком случае, оно пришло не сегодня, не сейчас.
Я обрадовался, тронутый доверием мальчика, но и не спешил согласиться с его простодушным предложением.
Нур вроде понял мои сомнения, сказал просто и доверительно:
— Байрам Чарыевич, вы же писатель, вы все поймете правильно. Да и секретного здесь ничего нет. Прочитайте, я вас прошу.
Глаза Аширова были наполнены такой искренностью, таким призывом выполнить его просьбу, что я решился и взял дневник в руки. Он оказался увесистым. Страницы были старательно исписаны с двух сторон. Нур писал красиво, разборчиво, словно писарь военкомата. Но странное дело, в середине тетради я увидел два рубля. Как бы не замечая денег, я перевернул лист, второй, третий.
— Байрам Чарыевич, — вдруг донеслось до меня, — если хотите, прочтите все это дома.
— Спасибо, я так и сделаю.
А дома, переодевшись, вымыв руки, я тут же принялся читать написанное Ашировым. И с первых слов дневника во мне стали нарастать напряжение, непонятное беспокойство.
"По разговорам людей я знал, что мой папа получал небольшую зарплату, — писал Нур. — Мама шила, вышивала, ткала ковры. Папа иногда брал чемодан и куда-то уезжал. Как-то я попытался приподнять этот чемодан, но он оказался очень тяжелым. За обедом мама сказала отцу: "Смотри, как бы тебя не прихватили с этим… Кривого забрали, скоро суд". После обеда отец и мать снова говорили о том чемодане, но теперь очень тихо.
Однажды я пошел в школу в пиджаке, который мне подарил папа. Меня обступили ребята, спрашивали про обнову и разглядывали ее.
"Ты где ее взял?" — спросил Кутлы́, один языкастый хулиган.
"Я не вор, чтобы брать", — ответил я.
"Ты-то нет, а отец твой — первый спекулянт, это всем известно!" — крикнул Кутлы.
Я подбежал к нему, вцепился, и мы упали на землю.
Как-то, вернувшись из школы, я увидел, что милиционеры посадили в машину маму и увезли. Сестричка плакала. Ночевали мы у соседей. А потом пришел какой-то человек, и нас привезли в детдом. Об отце я так ничего и не знаю. О нем очень тоскую, а иногда и плачу… Папа! Где ты, дорогой мой, любимый папочка! Как я хочу увидеть тебя. Как я хочу поговорить с тобой и услышать твой и мамин голос. Я очень соскучился. Прошу тебя, ну, хоть приснись во сне…"
Дальше читать я не мог: слезы душили меня, и самому очень хотелось увидеть своего отца, поговорить с ним, посоветоваться. Джигит не должен плакать, слышал я с самого детства, но сейчас не выдержал и заплакал.
Мне было стыдно перед самим собой, но что делать, учитель я, джигит, но ведь тоже человек.
— Ты что, сынок? — спросила мама, заглянувшая ко мне в комнату.
— Ничего. Что-то затылок сдавило. Давление, наверное.
— Это нервы. Попей зеленого чая, пройдет.
— А что делал в таком случае отец?
— Всегда был очень добр с ребятами, помня, что они сироты. И ты не забывай об этом.
— Я о давлении, мама.
— И я о том же. Я сейчас принесу чаю.
Поужинав, я решил съездить к Адаму Гуловичу. Старый учитель принял меня, как всегда, радостно. Глаза его смотрели ласково, худые руки взволнованно то застегивали, то расстегивали пуговицу на рубашке.
Я рассказал ему о дневнике Нура Аширова. Хозяин дома потер затылок, надвинул на нос очки и долго рассматривал меня, думая о чем-то своем.
— Нету и не было у него никакого дома. Отца и мать он не знает, — сказал он вдруг, словно обрезал.
— Как так, но ведь он пишет, что отец подарил ему костюм.
— Разве ты не знаешь, что Аширов родился в колонии? — спросил старик, испытующе посматривая на меня.
— Как это, в колонии?
— Все, что он пишет в дневнике — это плод его фантазии. Ему очень хочется быть похожим на всех. Вот и выдает желаемое за действительное. Отец и мать его, действительно, сидят, но не только за спекуляцию.
Адам Гулович глубоко вздохнул и задержал дыхание, как бы боясь, что вместе с ним изо рта вырвется то, что он долго и тщательно скрывает. Не знаю почему, но у меня забилось сердце, сдавило горло.
— Учитель, — сказал я, — как могло случиться, что Нур родился в тюрьме?
— Не в тюрьме, а в колонии. Срок его отцу дали большой. Ну, вот он и сошелся там с какой-то женщиной. Та родила. В дневнике есть страницы о письме матери, которое она присылала ему из колонии, не читал?
— Нет. А он знает о своей судьбе?
— Знает.
Старик потер затылок и опять посмотрел на меня задумчиво и напряженно.
Динь-динь — зазвенели где-то надо мной гильзы пистолета. Лучи электрической лампочки, висевшей в беседке, вдруг как бы собрались в пучок, превращаясь в связку цветных карандашей. А взгляд старого учителя, наполненный заботой и сочувствием, продолжал источать таинственность, заставляя меня боязливо напрягаться.
— А он тебе ничего больше не говорил, не спрашивал о чем-либо? — донесся до меня вопрос.
— Нет. Хотя как-то заговорил о каком-то милиционере…
Поправив очки, старик снова остановил на мне взгляд. Казалось, он все хочет что-то сказать и никак не решится.
Динь-динь — снова зазвенели стреляные гильзы.
Вернувшись домой, я торопливо перелистал страницы дневника. Вот оно, то место, где говорится о письме матери. Да, Нур не скрывал, что оно из мест заключения. Но, как я понял, он создавал образ матери из двух женщин — из той, что была матерью его сестры по отцу, и матери, которая родила его в колонии.
Вот что было написано по этому поводу.
"Вскоре после того, как меня перевели в детдом, я получил письмо от мамы, в котором говорилось: "Сынок, будь джигитом. Так сложилась наша судьба, что мы должны все выдержать. Тебе еще долго придется быть одному. Но ты не ругай нас за то, что мы не могли дать тебе жизнь на воле. Мы честно и на всю жизнь полюбили с отцом друг друга. Сейчас его перевели в другую колонию, но скоро администрация обещала помочь нам быть поближе друг к другу. Если ты встретишь человека, в смерти отца которого случайно оказался виновным твой отец, попроси у него, сыночек, прощения. Я знаю, что это трудно, но что делать, отец не хотел всего этого. Но видно, человек не волен распоряжаться своей судьбой. Папа твой человек очень добрый и очень хороший. Здесь, в заключении, он спас мне жизнь и многим помогал в трудную минуту. Помни и люби его. Скоро я вернусь, найду тебя. Целую тебя, мой ласковый жеребеночек. Учись, слушайся старших. Мама".
Прошло четыре года, и мама вернулась. Она пришла в интернат. Мы пошли в наш дом. Все было на месте, только засохло урюковое дерево. Но утром я сказал ей, что пока вернуться домой не могу, буду ждать возвращения отца. Мне жалко было смотреть на ее постаревшее лицо, поседевшую голову, но я ушел в детдом. Во сне всё чаще вижу отца. Он такой высокий, сильный и всегда скачет на ахалтекинском коне".
Я закрыл тетрадь, накинул пиджак и вышел во двор. На соседней алыче сонно ворковала горлинка. Гулко лаяли собаки, из соседского двора пахло шашлыком. Мне было грустно, и я вспомнил своего отца — высокого и сильного. Вспомнил, как выбегал его встречать, как он передавал мне папку и тетради, как я шел с ним рядом, гордо приподняв голову. Да, но ведь я видел своего отца, а Нур только воображает его. Как же ему трудно живется!
Низко-низко пронеслись летучие мыши. Где-то всхрапнул конь. Из клумбы, где росла мята, шел резкий и заманчивый запах.
Передо мной почему-то всплыл кабинет директора и плачущий Аширов, которого мне тогда было и не понять. Только вот теперь, когда я узнал о его изломанной судьбе, я начинаю проникаться к нему настоящим пониманием. Как удивительно я был неправ по отношению к этому человечку. А что, если пригласить его домой? Ведь он даже и не знает, что это такое. Он лишь мечтает о доме, придумывая встречу с матерью и высохшим урючным деревом. Решено, я приглашу их обоих — Нура и Алмаза. Накроем стол, наварим домашней еды, мама напечет сладких вещей…
Сегодня выпал первый снег. Ребята интерната слепили снежную бабу, сделали каток. Кричат, натирают друг друга снегом, валяются по насту. Я бы и сам с удовольствием поиграл в снежки, да нельзя вроде. Учитель!
У входа в — школу виднеется объя́вление: "Внимание! Сегодня в 18.00 в актовом зале учебного корпуса концерт. Играет на скрипке Алмаз Сеидов! Концерт называется "Первый снег".
Я замер. Вот это номер. Вот это Алмаз! Все сделал сам, ничего не сказал мне. И я вдруг понял, что концерт Алмаз дает, ревнуя меня к Нуру. Ах ты, дорогой мой мальчик! Как хорошо, что ты такой умный и гордый. Будь всегда таким. А на твой концерт я приду в своем новом костюме и буду сидеть в первом ряду. Подарю тебе букет цветов. Это будут первые цветы твоего успеха. А потом мы поедем ко мне домой, где будем есть плов, настоящий плов, приготовленный из ханско-ташаузского риса. Успехов тебе, мой родной, больших успехов. Искренность и радость мои были настолько велики, что, сняв шляпу, я несколько минут простоял у объявления с обнаженной головой.
Представляю, какой сегодня будет Алмаз. А что, первый в жизни концерт. У меня, например, такого в жизни никогда не будет. Ну, ну, Алмаз, успеха тебе.