Связывая тему урока с сегодняшним снегом, я прочел ребятам рассказ Паустовского "Ручьи, где плещется форель". Это один из самых любимых моих рассказов, а особенно вторая его часть, в которой повествуется о снеге и любви генерала и певицы Марии Черни.
Закрепляя материал, я попросил пересказать содержание рассказа одного, второго ученика. Все было хорошо. Обращаюсь к Алмазу. Сеидов молчит, нервничая.
— Алмаз, повтори то, что я только что прочел. Тишина.
— Встань.
Алмаз поднялся.
— Ты слышишь, о чем я тебя прошу?
Ответа нет.
— Что случилось?
Левая щека парня дернулась.
Напрягаюсь, быстро листаю страницы журнала.
"Да ведь у него концерт", — успокаиваю себя, стараясь не смотреть в глаза ученика, и тут слышу голос Аширова:
— Учитель, ему сейчас очень трудно: его родители сегодня разводятся.
Что-то тяжелое и острое пронзило меня. Я посмотрел на Алмаза: щеки его вздрагивали, на глаза навернулись слезы. Левая рука вцепилась в парту.
Я встал, подошел, положил руку на плечо мальчика, не зная, что говорить. А он повернул ко мне лицо и поднял глаза.
— Алмаз, прости! — попросил я, чувствуя, как дрогнули у меня уголки губ. — Я не знал.
Но слезы уже катились по его щекам.
Класс молчал. Ни звука. И только соседка Алмаза по парте нервно искала что-то в карманах, а найдя, вложила в его руку носовой платочек. Алмаз не постеснялся поднести платочек к глазам, чтобы смахнуть слезы.
Я вздохнул так глубоко, что закололо в сердце.
— Будь джигитом, Алмаз! — призвал я и потом, помолчав, спросил: — А как концерт? Надо отменить?
Левая рука, сжимавшая платок, еще раз промакнула слезы на щеках, губы передернулись, и все мы в классе услышали твердое и уверенное:
— Я буду играть, учитель.
— Сможешь?
— Да.
— Молодец, дорогой.
— А вы придете?
— Конечно, и в своем новом костюме.
— Тогда я ничего не боюсь.
— И принесу тебе большой букет цветов. Принести?
— Принесите, учитель. Мне будет очень приятно.
— Вот и хорошо. А теперь расскажи о снеге, Марии Черни, о генерале, который во имя любви позабыл о своем воинском долге…
А вот и созрел тутовник. Это означало, что учебный год подошел к концу.
— Молодо́й человек! — окликнул меня кто-то в центре города. Я обернулся и увидел того самого врача-психиатра, который консультировал меня перед окончанием университета.
— Ну, как вы себя чувствуете?
— Ничего, все хорошо.
— Я же говорил вам, что вы совершенно здоровы.
— Но знаете, — пожаловался я, — карандаши и гильзы все-таки преследуют меня.
— Ничего, попробуйте заняться йоговскими упражнениями. Все снимет как рукой. Видно, в далеком детстве что-то у вас было связано с этими предметами. Пейте бром. Три ложки в день. Академик Павлов сказал, что человечество счастливо тем, что изобрело это лекарство.
Мы распрощались.
Врач оказался прав — некоторое время спустя все обошлось без йоги и брома, но лучше бы и не было такого финала.
Однажды я пришел в учительскую и увидал двух незнакомых мне людей. Поздоровавшись, я хотел заняться своими делами, но заметил, что женщина очень пристально смотрит на меня.
Мужчина, голова которого была обрита, опустил глаза, перебирая в руках коробок спичек.
И тут меня кто-то тронул за локоть.
— Здравствуйте! — раздался голос Адама Гуловича. Старик, как всегда, улыбнулся и протянул руку.
— Как дела, сынок? Как мама?
Я хотел было рассказать обо всем подробно, но старый учитель вдруг остановил меня, приподняв руку, и сказал, поворачиваясь в сторону мужчины и женщины:
— Знакомься, это родители Нура Аширова. Отец и мать.
Я растерянно кивнул головой.
— Вот, — донеслось до меня, — они пришли, чтобы взять сына домой. Директор в курсе дела, но они хотят поговорить и с вами.
— Это все зависит от самого мальчика, — ответил я, почему-то волнуясь. — Захочет, может идти, не захочет, может оставаться в детдоме.
— Да, да, — закивал бритоголовый человек, не поднимая на меня глаз.
— Сходи за парнем, — попросил старый учитель.
Я привел Аширова.
Подойдя к своему прежнему месту, я прислонился к подоконнику, ожидая увидеть, что произойдет между родителями и сыном.
Нур стоял у порога, пристально смотря на мужчину и женщину, сидевших на стульях. Было видно, что он догадался, кто перед ним, такое волнение охватило его, что губы посинели.
Первой не выдержала женщина.
— Нур, сердце мое, — позвала она, захлебываясь слезами. — Это ведь я — твоя мама.
Мальчишка кинул взгляд на мать и как-то особенно прямо посмотрел на мужчину. Тот молчал, все сильнее потирая бритую голову. Какой-то тяжелый груз так сильно навалился на его плечи, что он только и промолвил: "Сынок!"
Посмотрев в мою сторону, как бы ища какой-то поддержки, Нур все еще продолжал стоять на том же месте. Чувствовалось, что в груди его бушевала буря.
— Что же ты, поздоровайся с отцом, — подсказали ему. — Ну, подойди.
— Он мне не отец, — решительно ответил мальчик.
Женщина вздрогнула.
— Нур, Нур, сердце мое, не говори так при чужих людях.
— Они мне родные, — возразил паренек, кивнув в нашу сторону. — Я вас так ждал! Мне раньше говорили, что тот человек, который из-за вас в могиле, был плохим, и я верил этому. Но теперь я знаю, что это неправда. Человек, которого убили твои друзья, — Нур кивнул в сторону бритоголового, — был очень хорошим. Он жизнь не пощадил за других.
Паренек умолк. Его побледневшее лицо повернулось в мою сторону, а глаза о чем-то спросили у старого учителя. Взмахом руки Адам Гулович дал понять, что надо о чем-то пока молчать.
Мужчина и женщина сидели уронив руки между колен.
— Знаю, я виноват, — вдруг заговорил бритоголовый. — А в чем виновата мать? Почему ты хочешь, чтобы она страдала? Я понес наказание и искупил вину. За хорошую работу меня освободили досрочно. Слушать твои слова мне тяжелее, чем судебное обвинение, но что делать, видно, такая моя судьба. И я клянусь тебе, сынок, что до последних дней моих ты больше никогда и ничего плохого не услышишь обо мне. — Губы мужчины дрогнули, он смахнул с глаз кулаком слезу и вдруг, потихоньку сползая, встал перед сыном на колени: — Прости, прости меня, сынок… Я прошу тебя, вернись в родительский дом.
Мужчина оперся руками о пол. Видно, его сразила нестерпимая боль: лицо исказилось гримасой.
Дрогнул и Аширов. Он не ожидал, что отец встанет перед ним на колени.
Мне стало невыносимо тяжело, и я вышел из учительской, направляясь в кабинет литературы. Вскоре туда пришел и мой наставник.
Мы долго молчали. И опять, как мне казалось, яшули что-то хотел сказать, но так и не решился. Динь-динь — зазвенели гильзы.
— Яшули, — обратился я к нему, — вы что-то хотите мне сказать?
Старик повернул голову в мою сторону, потер затылок, улыбнулся и ответил:
— Я хотел сказать, что вы будете прекрасным педагогом, Байрам, так как сумели завоевать сердца двух таких сложных характеров, как Алмаз и Нур Аширов.
— И все же…
— И все же… — начал было старик, но тут его прервали.
Нас приглашали в учительскую, где уже находились директор и завуч. Они поздравили родителей и их сына со встречей, желая всего самого лучшего в их совместной жизни.
Бритоголовый пожал всем руку, а дойдя до меня, почему-то смутился, посмотрел на сына и поцеловал меня в щеку.
— Вот и хорошо, — прощаясь, добавил директор, — а формальности закончим позже, когда придете за вещами. До свиданья.
Ушел и Адам Гулович.
До ворот интерната мы провожали Ашировых вдвоем — я и Алмаз.
Но вот мы попрощались с Нуром и его родителями. Бритоголовый подошел ко мне. Кивнул головой и тихо сказал:
— Учитель, спасибо за сына. А за все остальное прости, если можешь. Но я в том не был виноват, случайно попал в это дело. Прости, сынок.
Ничего не понимая, я посмотрел на Нура. И тот опустил глаза.
— Пусть твоя мать живет долго, Байрам! — как бы благословила меня женщина, лицо которой было иссечено морщинами. — И прости нас, прости! Мы перед тобой очень виноваты!
И они пошли, взяв сына за руки. Так это делали когда-то мои родители.
— Учитель, — спросил Алмаз, — вы радуетесь уходу Нура?
— Да. А почему ты… — не договорив, остановился. Алмаз плакал. — Не надо, — попросил я его, — не надо. У тебя совсем другая судьба, мой мальчик. Еще пробьет и твой час.
— Нет, учитель, я так никогда не уйду. А если уйду, то только вдвоем.
Я понял, о ком говорил паренек, но не придал этому значения.
— Ты будешь музыкантом. Тебя, дорогой, ждет Московская консерватория.
Алмаз содрогался всем телом, а правая рука все махала и махала вслед товарищу по классу.
— Будь мужественным, Алмаз! — призвал я и совершенно неожиданно даже для самого себя предложил: — А если хочешь, переходи жить в нашу семью. Стань моим братом. Мама усыновит тебя.
Паренек вздрогнул так, словно к его лицу поднесли огонь.
— Как вы сказали, учитель?
— Моя мама решила усыновить тебя, и мы станем братьями.
— Это вы решили сейчас, вам стало меня очень жалко?
— Нет, Алмаз, я об этом уже говорил дома. Там согласны.
Щека паренька задрожала, он какое-то время смотрел на меня, бледный, потом сорвался с места, направляясь к учебному корпусу.
И тут раздался голос:
— Радуетесь?
Я повернулся, рядом стоял Алтын Таджиевич.
— Не скрою, аксакал, приятно, что мой бывший ученик навсегда уходит из детдома счастливым человеком.
— Наивный вы еще, Байрам.
— Почему?
— Вы знаете, кто этот бритоголовый?
— Отец бывшего моего любимого ученика.
— Он — один из убийц вашего отца…
— Какого отца? — удивился я.
— Участкового милиционера, погибшего при исполнении служебного долга.
— Извините, яшули, но я вам не верю.