Проводив взглядом автобус, на котором уехали парни, я не спеша побрел по улице. Да и куда мне было спешить?!
Шли навстречу прохожие, и я с любопытством всматривался в их лица — молодые, совсем юные и, наоборот, изборожденные сетью морщин, свидетельствующих о долгих прожитых годах… На пиджаках многих из пожилых посверкивал знакомый мне значок участника Великой Отечественной войны. Каждый из них, думал я, встречался и бился с фашистами, ощущал близкое дыхание смерти, верил в победу над врагом и стал победителем. Чего только ни повидали эти люди, какие только тяжелые испытания ни выпадали на их долю, и сейчас несут они на своих плечах груз жизненных забот, но (вглядитесь-ка повнимательнее!) — свет жизни в их глазах. Тебе же только семнадцать с небольшим — и кислая физиономия! Маленькое жизненное испытание — и ты уже сник, расстроился… Не совестно?
Так говорил я себе — и, наверно, не без пользы… Расправил плечи, поднял выше голову, и вроде бы даже дышать стало легче. Сердце, видимо, сильно сжимается, когда долго давят на него мрачные мысли. А разве они помощники любому делу? Лишь угнетают волю!
Есть у меня работа, есть у меня бригада, доброжелательно принявшая в свой коллектив… А чего нет? Ночлега нет, и денег в обрез. Всего-то? Деньги мне Арслан предлагал: возьми, дескать, до зарплаты четвертной. Я постеснялся, но ведь могу взять, правда? Это же товарищеская взаимовыручка. Получу — тут же верну и уже дальше буду строго жить на свой заработок, рассчитаю, чтоб хватало… А ночевать, помнится, Ыхлас к себе в общежитие звал. Ночь-другую пробуду у него и что-нибудь, возможно, подыщу себе, сниму угол у какой-нибудь старушки.
Рассуждая таким образом сам с собой, я, скорее всего, стал размахивать руками, потому что шедшие по противоположному тротуару девушки, обернувшись на меня, громко, весело рассмеялись — моя рука действительно была в воздухе на уровне плеча… Размахался! Со мной, признаться, такое бывает. И хотя смутился я, но звонкий смех девушек был приятен, показалось даже, что на окнах домов еще ярче заиграли солнечные блики.
Вспомнил я про Ягшылык, мгновенно представив ее вот на такой шумной ашхабадской улице… Ты идешь с работы, а из-за угла, вон от того гастронома, она!..
И все тогда будут смотреть: что за парень, что за красивая девушка?.. Почему они остановились посреди улицы и не спускают глаз друг с друга?..
Что-что, а воображение у меня хоть куда!
Однако снова поймал я чей-то недоуменно-насмешливый взгляд и понял: то ли в своих мечтах расплылся в улыбке, такой, что во все лицо шире щек она, то ли опять жестикулирую… Ну ничего — увидели чудака и забыли!
От Ягшылык же мысли побежали к друзьям: что у них, где они, к какой пристани прибились? В школе нас было трое закадычных — Акмухамме́д, Ора́з и я. Все из Халача подались в институты. В разные. Акмухаммед уехал в Ташкентский институт физкультуры. Его коронный номер — брать планку на высоте метр восемьдесят пять. И не раз, мы сами видели, чисто брал ее. Из аула возили его даже на всесоюзные юношеские соревнования, но там у него что-то не получилось. Объяснял потом нам, что разволновался, незнакомая обстановка, дескать, угнетала. И вот укатил в Ташкент, там должен себя показать… А Ораз, в отличие от нас обоих, был помешан на физике и особенно математике. Хлебом его не корми — дай позамысловатее задачку! Будет грызть ее, пока не разгрызет. Ходит, а глаза устремлены внутрь себя; это значит, что предельно сосредоточен и прикидывает всевозможные варианты решения… Отправился он далеко — в город Рязань, в тамошний Радиотехнический институт.
Что-то у них сейчас? Поступили, нет ли?
Захваченный своими думами, я поначалу прошел было мимо этой вывески, но чем-то все же она царапнула мое сознание — тут же вернулся, подошел к дверям большого здания. А на вывеске значилось: «Спортивное общество „Динамо“.
— Ты у нас тренируешься? — спросила меня в вестибюле женщина-вахтер в строгом черном халате.
— Да нет, это, по-моему, новенький, — сказал стоявший тут же русоволосый парень в красном спортивном костюме. — Угадал?
Я кивнул.
— К нам в „Динамо“ хочешь? Чем заниматься?
— Я… я на стройке работаю.
— А спортом? — не отставал парень.
— В школе занимался.
— Каким видом?
— Понемногу всем…
— Понятно. — И парень обратился к вахтерше: — Пусть он зайдет, посмотрит. Со мной.
„Везет же мне!“ — благодарно взглянул я на парня.
Мы прошли в спортивный зал.
Он был такой большой, что в одной половине его юноши играли в волейбол, в другой — девушки в баскетбол, а посредине на гимнастических снарядах занимались дети — одиннадцати-двенадцатилетнего возраста. В маленьком зале справа проходила тренировка штангистов: глухо ударялись о помост, тяжело ухали их штанги. В другом таком же зале, слева, ловкие, мускулистые ребята бросали друг друга на мягкие маты. Это были борцы, одетые в просторные, перехваченные поясами белые куртки и такие же белые, как у аульных стариков, коротковатые шаровары.
— Самбисты, — пояснил парень.
— Вот борьба… это как раз… — Я с завистью глядел на борцов.
— Записывайся в секцию самбо тогда.
— А можно?
— Пока набор продолжается…
— А что нужно для этого?
— Справка от врача. Это после, а сегодня запишись. И будешь ходить сюда каждый вторник, четверг и по субботам.
Я не верил такому счастью.
Выбираю самбо!
— У меня товарищ есть, Ыхлас звать. Его можно записать?
— Попробуй. Иди в ту дверь, скажешь — Самохин направил…
Как было не вспомнить тут мамины слова: „Мир не без добрых людей, сынок!“
И в этом лишний раз я смог убедиться на следующий день. (Не считайте, конечно, что только сплошное везение сопутствовало мне в ту неделю, но… что было, то, как говорится, было!)
У Ыхласа в общежитии я появился в восьмом часу вечера, и оказалось, что мой товарищ собирается на вечеринку. И не один — всей комнатой, впятером. Я попросил разрешения остаться у них — поваляюсь, думал, на кровати с книжкой в руках, — но Ыхлас и остальные стали горячо настаивать: „Поедем, поедем, там мировая компания, ждут нас, лишним не будешь!..“ И я не то чтобы не устоял перед таким напором — просто показалось, что обижу, если не соглашусь. Они же со всей душой ко мне!..
Ехать пришлось далеко, на городскую окраину, застроенную одноэтажными частными домиками. В одном из них, дверь и окна которого, казалось, должны были вылететь от сотрясавшей стены, запущенной на полную мощность джазовой музыки, нас встретили ликующими голосами: „Ур-ра, пришли!..“ В комнате, где не танцевали, а тряслись в каких-то конвульсивных, неистовых движениях потные, со слипшимися волосами пареньки и девчонки, не продыхнуть было от сигаретного дыма — хоть топор вешай! Курили все, и я, признаться, впервые видел не только вот такие, поразившие меня танцы, но и курящих, с сигаретами в пальцах и во рту девушек. Наверно, вид у меня был настолько ошарашенный, что одна из девиц, поцеловавшая на моих глазах Ыхласа и потянувшая его в круг танцоров, заметила со смехом: „Этот мальчик из какого колхоза?“ На что Ыхлас ответил: „Он мой друг и, между прочим, мастер спорта, самбист…“
Стоило мне перед этим похвалиться Ыхласу, что себя и его записал в секцию, надо в субботу явиться на первое отборочное занятие, как уже, нате вам, возведен в ранг мастера спорта! Хорошо, что в этом дыму никто не мог увидеть, как я густо покраснел.
Был я тут, понятно, белой вороной, и, возможно, бессовестное вранье Ыхласа, что я самбист, первоклассный спортсмен, спасло меня от насмешек: все пили — я отказался. „Держит форму“, — услышал за своей спиной. И поскольку не танцевал — то и девчата потеряли ко мне всякий интерес. Я то выходил на улицу, сидел перед домом на лавочке, скучая, томясь, то снова возвращался… Но где-то глубокой ночью, в третьем часу, постучали в дверь две женщины, из живущих по соседству, и сердито сказали: „Не прекратите шуметь — вызовем милицию!“
Ночевали тут же — кто где… Я пристроился в коридоре на полу, подтянув под себя какую-то дерюгу; мимо меня то и дело ходили, наступали на ноги; откуда-то сильно дуло. Вроде только глаза смежил — и уже вставать надо, на часах почти семь, а к восьми на работу. У Ыхласа, разбудившего меня, было помятое, с отеками под глазами лицо, он, зевая, с виноватой улыбкой проговорил: „Во́ гульнули… на всю катушку!“ Дерюжка, которую я в темноте нашарил и подоткнул под себя, оказалась в угольной пыли, и вся одежда на мне, мало что жеваная, была теперь в жирных черных пятнах… Гульнули!
Девиц видно не было, и почти все другие к этому времени уже куда-то исчезли… Наскоро умывшись у водоразборной колонки, мы поспешили к автобусу. Ыхлас отворачивался, избегал смотреть мне в глаза. Когда расставались, он буркнул: „Не переживай, отчистишь…“ Будто главное было в том, смогу ли я отчистить брюки и куртку!
А появился на стройплощадке — навстречу мне на лестничном марше третьего этажа бригадир Суханбабаев.
— Как дела, Солтан?
— Спасибо…
— Э-э, — сказал он, — ты что, по ночам уголь грузишь? В котельную нанялся?
— Да нет. — Я замялся: — Помогал, просили…
— А-а, помогал… — Глаза бригадира были внимательны и строги. — Помогал — это хорошо… Но послушай, Солтан, мой совет. Ты же не какой-нибудь босяк, опустившийся тип, чтоб через весь город ехать среди людей в таком вот неприглядном виде. Будто верблюд тебя пожевал и выплюнул! А ты рабочий, член бригады коммунистического труда, нашей бригады… Разве тот, кто видел тебя сегодня в автобусе, мог подумать: „Этот парень гордится своей работой, своим делом, знает себе цену?“
Не дождавшись, что отвечу, бригадир пошел вниз к выходу, а лестница подо мной, я думал, провалиться должна была. Горела под ногами. И я страстно хотел этого — провалиться!
Мелькнула мысль: „Уйти — и не возвращаться?!“
Но сверху заметил меня Сергей, поторопил окриком:
— Не спи, Солтан, время!
Какой из меня в этот день был работник — говорить не приходится… Даже не то, что вчера.