Сергей, надвинув козырек кепки на лоб, озадаченно, с плохо скрываемым недовольством сказал:
— Да, брат, перехвалил я тебя, кажется. Принял за орла, а что имеем в наличии? Сонную муху!
А после обеда, отведя меня в сторонку, усадив рядом с собой на перевернутое железное корыто для раствора, он потребовал:
— Выкладывай начистоту!
— Больше такого, Сергей, не будет. — Я смотрел себе под ноги. — Обещаю.
— Это само собой. Но что у тебя? Где ночуешь?
— Пока нигде, — еще ниже нагнув голову, признался я. — Сегодня пойду искать…
— Тогда так… Слушай приказ! — Сергей пристукнул кулаком по колену. — После работы поедем в хозмаг покупать раскладушку. Эту раскладушку будешь ставить на ночь в нашей общежитейской комнате рядом с моей кроватью. Временно. До окончательного решения вопроса!
В конце смены, убирая мусор, я, не желая того, нечаянно услышал разговор Сергея с бригадиром Суханбабаевым. Они стояли на лесах на пролет выше меня, их слова отчетливо долетали вниз. Сергей говорил:
— Упустим — засосет улица мальчишку. Шататься — не работать! А он по натуре открытый, весь нараспашку…
— Славный, вижу, паренек, — согласился бригадир. — Пусть поживет, правильно ты решил, у вас, а я похлопочу, чтоб нашли ему в общежитии законное место…
Чтобы для самого себя заглушить их слова, не слышать, о чем там они еще, я стал яростно соскребать и сбивать лопатой с досок остатки засохшего раствора.
Бежали дни, шли недели…
Я втянулся не только в работу — в новую для меня жизнь — и каждое утро встречал с нетерпеливым ожиданием: что сегодня-то у меня будет?
Сергей был доволен мною: по выработке мы шли с ним впереди других каменщиков. И все чаще он доверял мне мастерок — учись, осваивай!
А вскоре мы проводили его в Алма-Ату: он уезжал на всесоюзные соревнования мотогонщиков.
В день его отъезда примчался в общежитие корреспондент республиканской молодежной газеты, чтоб взять у Сергея интервью и сфотографировать его. Спросил:
— О чем вы думаете сейчас? О победе?
— Нет, — ответил Сергей, — я думаю о том, какая у нас страна… Воронежский парень, получивший жизненную выучку и профессию в Мурманской области, сейчас я уезжаю в Казахстан защищать спортивную честь Туркмении. Есть, по-вашему, что-то в этом?
Репортер, кивая головой, шевеля толстыми губами, торопливо записал слова Сергея в блокнот, и, когда ушел он, я сказал:
— Ты, Сережа, так умеешь говорить — самому бы тебе в газету писать!
Он засмеялся:
— У нас с тобой свои строчки — из кирпича! Иль они менее прочные?
Сергей уехал; часть нашей бригады перебросили на другой строящийся объект — надо было спешить с вводом в строй котельной; несколько человек, в том числе и я, остались на прежнем месте. Теперь я помогал Исламу и Арслану.
Мы с Арсланом встали на подачу, а Ислам вел кладку; иногда, правда, когда кирпича и раствора было в достатке, Арслан тоже брал в руки мастерок…
У Арслана мускулы, как шары, перекатывались не только на руках, но и на спине. С тяжелыми носилками он не шел — бегал, и я, естественно, должен был успевать за ним. „Скоро и ты будешь такой же, как мы, — успокаивал он меня. — Тут своя закалка. И сними рубашку — пусть тело загорает!..“
Ислам тоже работал сноровисто. Не хуже, пожалуй, чем Сергей, ревниво понаблюдав, должен был признать я. Те же точные, расчетливые движения, ни одного лишнего среди них! Куча кирпичей на глазах уменьшалась, и на глазах же в считанные минуты росла часть стены…
— Помнишь, Солтан, ты спорил со своим приятелем, где лучше — в городе или деревне? — обратился ко мне Арслан. — Ну, когда я впервые тебя увидел — там, в парке…
— Помню.
— А я, знаешь, со временем — через год-другой — в свой аул вернусь.
— Почему так? А учиться дальше не хочешь? Ты же кончил десятилетку…
Арслан усмехнулся:
— Учатся по-разному.
— Не понял.
— Ну как тебе объяснить? Часами над книгами я сидеть не могу, не умею просто. — Он засмеялся. — Ко сну тянет… А значит — не мое это!
— И всю жизнь учебы бояться, что ли? — с недоумением спросил я.
— Да не спеши ты. — Арслан недовольно свел брови. — Говорю же, по-разному люди учатся. Вот ты в эти самые часы учишься профессии каменщика?
— Ясное дело!
— И я продолжаю ей учиться. Чтоб по самому высшему разряду работать. А до этого закончил курсы экскаваторщиков. А потом (это я уже запланировал для себя) свою специальность маляра-штукатура.
— Зачем столько много?
— В том-то и соль, что как раз надо много… Должен я знать, уметь многое! Наш аул в песках, вдали от больших дорог, пески на десятки километров вокруг… Мой прадед был чабаном, дед тоже, и отец чабан, братья чабаны. А я приеду — обученный в городе строитель! Других сам обучать смогу — таких вот, как ты…
Здесь на высоте в порывах тугого ветра голос Арслана как бы звенел, подобно натянутой струне, и не оттого ли ощущал я в нем особую приподнятость, даже торжественность?
Продолжал Арслан:
— Представляешь, какие мы там, у нас в ауле, дома поставим, какие фермы, какой клуб построим! Никому не снилось даже, что такое будет в нашем ауле… — А закончил он почти буднично: — У тебя, понимаю, свое. Но я поражаюсь тем людям, которые с девяти утра до шести вечера в конторе сидят, уткнувшись в бумаги… Пусть они так, сами по себе, а я — как я хочу. Ну-ка давай еще пять-шесть ведер раствора поднимем сюда!..
Что ж, в самом деле так, думал я, наполняя ведра цементным раствором, — у каждого в жизни своя жизненная дорога. И оттого, что их, этих дорог, много, множество, люди, как и их деятельность, интересны своей непохожестью. И сама жизнь ведь, как огромный неповторимый ковер, бывает соткана из тысяч, миллионов характеров, из миллионов разнообразных полезных человеческих деяний!
Качались, плыли над нами, задевая, казалось, облака, могучие стрелы башенных кранов. Ими управляли девушки. Мне было удивительно, как они не боятся на такой вот высоте в качающихся, будто корабли на волнах, кабинах? Никак не мог представить на их месте кого-либо из девушек нашего аула… А если бы Ягшылык, в длинном национальном платье (у нас его называют „кетени“), кричала оттуда, сверху, из кабины: „Эй, Солтан, прими кирпич!“?
Очень часто вспоминаю я ее…
И сейчас вообразил я работающей под синим куполом неба… Но к действительности вернули меня слова Ислама:
— Солтан, ты слушаешь?
— Да-да!
— Кирпичи, говорю, стали поступать не лучшего качества. Иные крошатся в пальцах. А чуть ударишь — напополам!.. Или плохо массу перемешивают, или обжиг идет с нарушениями режима. Перекаливают в печи, то ли, наоборот, недодерживают…
— Вижу, — согласился я. — Те, что посветлее, крепче, а совсем красные кирпичи — слабые.
— Мало видеть! Тебя ж в „Комсомольский прожектор“ участка ввели?
— Так…
— Чего ж вы, прожектористы, ушами хлопаете, глазами моргаете?
Я не совсем еще понимал, куда клонит Ислам…
— У вас когда заседание?
— Как раз сегодня после работы собираемся…
— Вот и договоритесь: вы, наши прожектористы, поедете на кирпичный завод и ихним прожектористам…
— Правильно! — вскричал я. — Молодец, Ислам! И там, на заводе…
— Там разберетесь, почему на стройплощадку поступает от них брак!
Такие у нас парни: и сами трудятся как надо и от других того же требуют… Пример всем — бригадир Суханбабаев. Недавно он как депутат выступил на сессии горисполкома, и потом в тресте такой тарарам поднялся — до сих пор шум идет!
А сказал Суханбабаев о тех непорядках, что мешают ритмичной работе бригад: про то, что каменщиков и отделочников необоснованно перебрасывают с объекта на объект, не считаясь с тем, завершили они плановые задания на своем основном месте или нет; про то, что машины не всегда вовремя подвозят стройматериалы, а, как выяснили комсомольские „прожектористы“, многие водители делают „левые“ рейсы, выполняют заказы частников, общественный транспорт, короче, используют в личных корыстных целях; и про то еще, что заместитель управляющего трестом потребовал послать несколько каменщиков и штукатуров на свой собственный дачный участок, чтоб поставили они ему кирпичную ограду и сделали погреб-ледник, и, поскольку он, Суханбабаев, отказал в этом, не позволил снять людей с их рабочих мест, заместитель сделал все, чтобы бригада осталась без квартальной премии, хотя план ею был перевыполнен при отличной оценке за качество… „При таких безобразиях, которые мало волнуют руководителей треста (а иные из руководителей, как видим, сами потворствуют беспорядкам), — заявил наш бригадир, — дискредитируется прогрессивный метод коллективного подряда, получивший широкое признание на стройках страны и, увы, по-сиротски, без нужной отеческой заботы, с трудом приживающийся у нас!“
Эти слова Суханбабаева появились в газете — вернее, не только эти, а целиком весь текст его принципиального выступления. Уже на следующий день приехал на участок тот самый заместитель управляющего… Мы были возле прорабского вагончика; тут проходила „пятиминутка“ — оперативный инструктаж, и невольно все стали свидетелями этой сцены…
Подкатила, значит, белая „Волга“, из нее выбрался заместитель — полноватый человек в модном костюме, с тяжелыми, нависающими на глаза бровями — и, выжидая, застыл у дверцы машины. Но навстречу к нему никто не бросился; тогда он, поколебавшись (это было заметно), двинулся к вагончику. Не доходя шагов пяти — семи до нас, окликнул: „Товарищ Суханбабаев!“ Бригадир поднялся с табуретки, сказал: „Милости просим, товарищ Берды́ев“. Заместитель потребовал: „Подойдите ко мне, товарищ Суханбабаев…“ И через короткую паузу добавил: „Пожалуйста…“ Наш бригадир подошел. О чем они говорили — всего мы не слышали, но кое-что доносилось… Заместитель управляющего стал упрекать бригадира: вы, мол, передовик производства, авторитетный человек, а поступили непродуманно — своим выступлением опозорили трест, вынесли сор из избы, и теперь вот нагрянут комиссии; вам, дескать, следует кое от чего отказаться — например, от упреков в мой адрес. На что Суханбабаев ответил: „Вы, я сейчас убедился, ничего не поняли, и я оставляю за собой право продолжить начатый разговор на первом же партийном собрании…“ Заместитель стал хватать бригадира за рукав спецовки, бил себя в грудь кулаком, вел себя, в общем, как определил Арслан, по-базарному (куда только былая его спесь делась!), а бригадир повернулся к нему спиной, медленно пошел к вагончику, и показалось мне, что на лице