его была брезгливость… Нет, не показалось, так и было!
— Солтан, опять замечтался? — крикнул Ислам. — Раствор кончается! И какая девушка, интересно, завладела твоей душой?!
Несясь с ведрами наверх по шатким мосткам, я был готов заорать во весь голос:
— Пусть знает весь мир: это Ягшылык!
Но сдержался, само собой.
Не тот характер у меня!
И пока продолжался рабочий день — в голове складывалось письмо — туда, в аул, для нее, Ягшылык. Письмо, которому не суждено было быть написанным и отправленным в почтовом конверте…
„Не удивляйся, Ягшылык, не спрашивай саму себя: что это Солтан пишет мне? Если бы от тебя пришло письмо — во всей республике не было бы человека счастливее меня. Я знал бы и верил: ты не забыла меня, хоть иногда вспоминаешь, что где-то далеко, в большом городе, живет и работает знакомый тебе Солтан… Тот самый, которому ты говорила: „Не кури за школой, стыдно!“
Я и тогда не курил, не люблю запаха табака — просто иногда стоял с ребятами, и мне потом было приятно слышать от тебя: „Не кури!..“ Может, только из-за этого, чтобы ты сделала мне выговор, я и ходил с курильщиками туда, за школьную ограду… Но как тогда, так и сейчас, обхожусь я без сигарет. Теперь вовсе не положено: занимаюсь в секции самбо. Наш тренер Константин Еремин (мы его зовем просто Костей) говорит, что у меня неплохо получается… Не посчитай, конечно, что хвалюсь! Но упорства мне хватает.
Поначалу ходил со мной на занятия Ыхлас. Но появился однажды на тренировке, а от него вином пахнет. Костя сказал ему: „В первый и последний раз…“ И в этот день отправил Ыхласа домой. А тот после заявил мне: „Не хочу, чтоб мне указывали: это можно, это нельзя… На каждом шагу кто-нибудь указывает!“ И перестал посещать секцию. Жалко, само собой. Парень он неглупый, добрый, но его беда, по-моему, в слабоволии.
Разболтался я! Не получилось ли так, что, ссылаясь на Ыхласа, я себя возвысил? Вот, дескать, какой целеустремленный! Не то, что другие… Но все проще, поверь. Переживаю за Ыхласа, вот и рассказываю про него…
Живу же по-прежнему в общежитии, давно уже „на законнных основаниях“, в комнате с Сергеем, Исламом и Арсланом. Как провожу время, свободное от работы? Кроме спорта — городская библиотека. Прихожу в читальный зал, обложусь книгами — теми, которые давно хотел прочитать, но не было их у нас в Халаче, — и на весь вечер праздник для меня. Ребята подсмеиваются: так, мол, и поверим тебе, что целый вечер в библиотеке просидел, — видимо, присушила тебя какая-нибудь девушка, под ее окнами стоял!
Постоял бы, прячась от чужих глаз, но не здесь — в своем ауле… Под чьими окнами? Не скажу!
Я не спутаю эти окна ни с какими другими. Перед ними шумят листвой два тополя, старый и молодой, и на стволе старого глупый мальчишка-десятиклассник когда-то тайком глубоко вырезал две буквы „Я“ и „С“. Не замечала их?..“
Я собрался на очередную тренировку, и Арслан с Исламом сказали, что тоже пойдут со мной, посмотрят, как проходят наши занятия…
Через считанные дни должны были состояться соревнования по самбо на первенство между спортивными обществами города. И Костя Еремин усиленно занимался со мной, хотя ни словом не обмолвился, допустит ли меня к соревнованиям или нет. Только как бы между прочим заметил: „Полгода — не такой уж большой срок, но ты, Солтан, проявил настойчивость — кое-чему научился…“ В устах нашего тренера, скупого на похвалу, то была, понял я, очень высокая оценка.
В этот субботний день, как всегда, мы начали с разминки — провели ряд беговых упражнений, а потом позанимались штангой. Затем попарно — один против другого — повторили основные в самбо приемы.
Костя Еремин приказал всем сесть и отдохнуть.
— Вот что, ребята, — обратился он к нам, — приступаем к отбору кандидатов для участия в предстоящем первенстве. Поэтому сегодняшние схватки на ковре должны носить не тренировочный, а соревновательный характер… Начнут Эсге́р и Има́м.
Кроме зевак, среди которых находились Арслан с Исламом, за поединком Эсгера и Имама внимательно наблюдали еще двое незнакомых нам мужчин, оказавшихся представителями спорткомитета. Наш тренер все время перекидывался с ними короткими фразами… После первой пары на ковер выходили другие, и когда таким образом мы все провели схватки, Костя Еремин долго вполголоса совещался с теми, из спорткомитета. После чего сказал:
— Кого назову — останетесь. Все другие на сегодня свободны, можете одеваться.
Среди названных прозвучала и моя фамилия.
Арслан и Ислам показали мне знаками: держись!
У ковра нас осталось восемь человек. Мой вес — шестьдесят восемь килограммов. „Середнячок“! У остальных или больше, или меньше.
На ковер в подобающем спортивном облачении, подпоясанный черным поясом (а мы все были в белых, пока не имеющие права на пояса других цветов), вышел мастер спорта Илларионов, до этого изредка помогавший Косте тренировать нас. Его весовая категория — более восьмидесяти килограммов. Против него Костя поставил Ама́на, вес которого держался на цифре пятьдесят семь… Почему тренер принял такое решение? Мы не знали. Я только заметил, что Еремин шепнул что-то Илларионову, как бы наставление дал.
Борьба Илларионова и Амана напоминала игру кошки с мышкой. „Кошка“ гоняла „мышку“, и как бы ни была та упорна и бесстрашна — ничего у нее не получалось…
После Илларионов боролся еще с двумя нашими товарищами и изрядно потрепал их. Ни разу мастер спорта не позволил сделать захвата, чисто и угрожающе провести какой-либо прием.
Я почувствовал, как, напрягаясь, дрожит мое тело… Сумею ли я, по сути малоопытный новичок, как-то проявить себя в единоборстве с бывалым борцом?
Словно почувствовав мое состояние, подошел тренер, наклонился к уху:
— Борись осторожно, однако используй все свои приемы. Надеюсь на тебя.
И вот мой черед…
Илларионов слегка устал, но огромный запас его энергии был только почат, а не растрачен. Не те противники выпали закаленному бойцу! И я сам — разве тот?!
Легкая добродушная улыбка не сходила с губ мастера спорта… Есть же борцы одной с ним весовой категории, но почему тренер пускает против него нас? Как бы там ни было, нужно выкладываться полностью. И не зря Костя Еремин сказал, что надеется на меня. Значит, впрямь делает серьезную ставку на мое участие в предстоящем первенстве. И про мои приемы напомнил…
Это, скорее, не какие-то особые приемы, а сноровка, находчивость.
Там в ауле вечерами, поджидая у околицы стадо, возвращавшееся из Каракумов, чтобы отогнать свою корову домой, мы, мальчишки, чуть ли не каждый день боролись на песке. Да как еще боролись — чтоб не уступить, не осрамиться!.. И у каждого были свои излюбленные способы — неожиданных подсечек, захватов, обманных приемов… Вот та деревенская „школа“ мальчишеской борьбы дала мне, как оказалось, многое. С самых первых дней занятий в секции я чувствовал себя раскованно, не раз в схватках выручали меня аульные навыки. И Костя Еремин оценил это: „Используй все свои приемы…“
И вот я на ковре. Против Илларионова.
Когда заходил в круг, кто-то громко сказал: „Держись, дружище!“ Краем глаза заметил: это тот самый парень, что впервые привел когда-то меня в спортзал, по фамилии Самохин… И он, следовательно, среди болельщиков. И Арслан с Исламом. И сам Костя Еремин, я был уверен, желает мне успеха. Надо выстоять, постараться выстоять!
Илларионов, кажется, и в новой для него схватке с очередным кандидатом, рассчитывал на быструю и легкую победу. Он с ходу попытался провести эффектную подсечку, но я ловким движением применил контрприем, причем Илларионов, оступившись, еле удержался в стойке. Приняв это, вероятно, за случайность, он снова повторил подсечку, и опять я ответил тем же… В зале зашелестели оживленные голоса. До меня донеслись отдельные ободряющие фразы:
— Так его, Солтан!
— Действуй, наступай!..
Легко сказать — наступай!.. Он же передо мной — танк!
Илларионов старался ухватить меня за ворот куртки, но я не давался и довольно умело уходил от многих его атак. Тактику я выбрал правильную: не подпускать, по возможности, противника близко, а то обхватит и при своем весе подомнет… Самому держаться и его держать на допустимом расстоянии!
Борьба, по сравнению с предыдущими схватками, затягивалась…
Но в какой-то момент Илларионову все же удалось схватить меня за левый край ворота куртки, и он стал тянуть меня к себе. Я же стремился отцепиться. Какое-то время мы кружились, как заводные волчки. Вдруг, остановившись внезапно, Илларионов сильно ухватил меня за пояс, и я сообразил: сейчас попытается бросить через себя! Успел левой ногой ударить по лодыжке — под самый сгиб — его правой ноги… Илларионов, к восторгу зрителей, не удержавшись, грохнулся на спину, но меня не выпустил, прижал к себе.
— Ур-ра! — громче всех вопил, по-моему, Ислам.
— Знай наших! — кричал еще кто-то, из членов секции наверно.
— Молодчага, Солтан!..
Подошел тренер, коснулся ладонью моего плеча, шепнул:
— Береги силы. Работай на контрприемах. Они у тебя лучше…
Схватка возобновилась.
Симпатии всех — я спиной, что называется, это ощущал — были на моей стороне. Малейший мой удачный шаг вызывал аплодисменты. Такое внимание, разумеется, подогревало и обязывало…
Я дивился себе: не имеющий пока даже третьего спортивного разряда, так долго не уступаю мастеру спорта! И кое-что удачно получается не только в обороне — при нападении… Провел бросок через бедро, применил заднюю подножку. Оба раза после падения Илларионов вставал не спеша, неторопливо поправлял куртку. И неизменная улыбка играла на его губах.
Сердце подсказывало: не увлекайся, ты в упоении азарта, мастер все-таки дает тебе поблажку, не раз ведь мог он перевести борьбу в партер, „дожал“ бы… Но — щадит!
Однако что́ сердце?! Зрители — пусть их было мало, но они были — желали мне победы. И я, перестав осторожничать, боролся с Илларионовым уже в прямой ближней стойке, раз-другой применил жесткие приемы. Это-то, видимо, и раздосадовало опытного борца: щенок не просто зубы показывает — клыками рвать стал! И он в ответ на мои силовые наскоки использовал какой-то свой коронный прием, вроде бы не сильный, но эффектный и сверхстремительный; не успев опомниться, после трех- или четырехразового кувырка в воздухе я плашмя растянулся на ковре. В колено левой ноги будто кто-то со стороны ткнул острой иглой… Тем не менее я вскочил и возобновил схватку. Однако боль в ноге не уходила, становилась сильнее. И, осознавая всю бессмысленность дальнейшей борьбы (долго не выстою!), я сошел с ковра.